Итак, подруг хватало – и прежних, школьных, и новых, по дому и театру, а сама она была неплохим другом. Она ни с кем не делилась своими горестями, как другие делились с ней, – на то у нее имелся Дэн, – хотя немногие горести, в которых она все же признавалась, как будто не слишком ее терзали. А подруг больше всего поражало в Джастине редкостное самообладание – ничто не могло выбить ее из колеи, казалось, она выучилась этому с младенчества. Пуще всего так называемых подруг занимало – как, когда и с чьей помощью Джастина решится наконец стать настоящей женщиной, но она не спешила. Артур Лестрендж необычайно долго держался в театре Альберта Джонса на ролях героев-любовников, хотя еще за год до прихода в труппу Джастины он не без грусти простился с молодостью: ему стукнуло сорок. Лестрендж был опытный, неплохой актер, недурен собой – ладная фигура, мужественное, с правильными чертами лицо в рамке светлых кудрей, – и зрители неизменно награждали его аплодисментами. В первый год он просто не замечал Джастину – новенькая была тиха, скромна и послушно исполняла, что велели. Но к исходу года она окончательно избавилась от веснушек и уже не сливалась с декорациями, а становилась все заметнее. Исчезли веснушки, потемнели с помощью косметики брови и ресницы, и в Джастине появилась неброская, таинственная прелесть. Она не обладала ни яркой красотой Люка О’Нила, ни утонченным изяществом матери. Фигурка недурна, но не из ряда вон, пожалуй, чересчур худенькая. Только огненнорыжие волосы сразу привлекают внимание. Но вот на сцене она становилась неузнаваема – то поистине Елена Прекрасная, то безобразнее злейшей ведьмы. Артур впервые приметил ее, когда ей в учебном порядке велено было как бы от лица совсем разных людей прочитать отрывок из «Лорда Джима» Конрада. Она была просто великолепна; Артур видел, что Альберт Джонс в восторге, и понял наконец, почему режиссер тратит на новенькую столько времени. Мало того что у нее редкостный врожденный дар подражания – необыкновенно выразительно каждое ее слово. Да еще голос, драгоценнейший дар для актрисы, – низкий, с хрипотцой, проникающий прямо в душу. Вот почему позже, увидев ее с чашкой чаю в руке и с раскрытой книгой на коленях, Артур подошел и сел рядом. – Что вы читаете? Джастина подняла глаза, улыбнулась: – Пруста. – А вы не находите, что он скучноват? – Пруст скучноват? Ну разве что для тех, кто не любит сплетен. Ведь Пруст, он такой. Завзятый старый сплетник. Артур Лестрендж внутренне поежился – похоже, эта умница смотрит на него свысока, но он решил не обижаться. Просто уж очень молода. – Я слышал, как вы читали Конрада. Блистательно. – Благодарю вас. – Может быть, выпьем как-нибудь вместе кофе и обсудим ваши планы на будущее? – Что ж, можно, – сказала Джастина и опять взялась за Пруста. Он порадовался, что предложил не ужин, а всего лишь кофе: жена держит его в строгости, а ужин предполагает такую меру благодарности, какой от Джастины вряд ли дождешься. Однако он не забыл об этом случайном приглашении и повел ее в захудалое маленькое кафе подальше от центра – уж наверно жене и в голову не придет искать его в таком месте. Джастине давно надоело, будто пай-девочке, отказываться, когда предлагают сигарету, и она выучилась курить. И теперь, когда они сели за столик, она вынула из сумки нераспечатанную пачку сигарет, аккуратно отвернула край целлофановой обертки, чтобы не слетела прочь – только-только открыть клапан и достать сигарету. Артур с насмешливым любопытством следил за этой истовой аккуратностью. – Охота вам возиться, Джастина? Содрали бы обертку, и дело с концом. – Терпеть не могу неряшества. Он взял у нее сигареты, задумчиво погладил оставленную в целости оболочку. – Ну-с, будь я учеником знаменитого Зигмунда Фрейда… – Будь вы Фрейд – что дальше? – Джастина подняла голову, рядом стояла официантка. – Мне капуччино, пожалуйста. Он подосадовал, что она распорядилась сама, но не стал придираться, поглощенный другими мыслями. – Мне, пожалуйста, кофе по-венски. Да, так вот о Фрейде. Хотел бы я знать, как бы он это расценил? Сказал бы, пожалуй… Джастина отняла у него пачку, открыла, вынула сигарету и закурила, прежде чем он успел достать из кармана спички. – Итак?.. – Фрейд решил бы, что вы предпочитаете сберечь себя в целости и сохранности, верно? Несколько мужчин с любопытством обернулись на неожиданный в этом прокуренном кафе заливистый смех. – Вот как? Это что же, Артур, попытка окольным путем выяснить, сохранила ли я девственность? Он сердито прищелкнул языком. – Джастина! Я вижу, кроме всего прочего, мне придется научить вас тонкому искусству уклончивости. – Кроме чего такого прочего, Артур? – Она облокотилась на стол, глаза ее поблескивали в полутьме. – Ну, чему там вам еще надо учиться? – Вообще-то я довольно грамотная. – Во всех отношениях? – Ого, как выразительно вы умеете подчеркнуть нужное слово! Великолепно, я непременно запомню, как вы это произнесли. – Есть вещи, которым можно научиться только на опыте, – сказал он мягко, протянул руку и заправил завиток волос ей за ухо. – Вот как? Мне всегда хватало обыкновенной наблюдательности. – Да, но если это касается любви? – Слово это он произнес с чувством, но не пережимая. – Как вы можете сыграть Джульетту, не зная, что такое любовь? – Весьма убедительный довод. Согласна. – Были вы когда-нибудь влюблены? – Нет. – Но вы знаете хоть что-нибудь о любви? – На сей раз он всего выразительнее произнес не «любовь», а «хоть что-нибудь». – Ровно ничего. – Ага! Значит, Фрейд был бы прав? Джастина взяла со стола свои сигареты, с улыбкой посмотрела на целлофановую обертку. – В каком-то смысле – пожалуй. Он быстрым движением ухватил снизу целлофан, сдернул, мгновение подержал, потом истинно актерским жестом скомкал и кинул в пепельницу; прозрачный комок зашуршал, зашевелился, расправляясь. – С вашего разрешения, я хотел бы научить вас, что значит быть женщиной. Минуту Джастина молча смотрела, как причудливо корчится и выгибается в пепельнице смятая прозрачная обертка, потом чиркнула спичкой и осторожно подожгла целлофан. – Почему бы и нет? – спросила она у вспыхнувшего на мгновение огня. – В самом деле, почему бы и нет? – Так быть ли тут волшебным прогулкам при луне, и розам, и нежным и страстным речам, или да будет все кратко и пронзительно, как стрела? – продекламировал он, прижав руку к сердцу. Джастина рассмеялась: – Ну что вы, Артур! Я-то надеюсь, что будет скорее длинно и пронзительно. Только, уж пожалуйста, без луны и роз. Я не создана для нежностей, меня от них тошнит. Он посмотрел на нее изумленно и не без грусти покачал головой: – Ох, Джастина! Все на свете созданы для нежностей, даже вы, бесчувственная весталка. Когда-нибудь вы в этом убедитесь. Вам еще как захочется этих самых нежностей. – Пф-ф! – Она встала. – Идемте, Артур, покончим с этим, пока я не передумала. – Как? Прямо сейчас?! – А почему же нет? Если у вас не хватает денег на номер в гостинице, так у меня полно. До отеля «Метрополь» было совсем недалеко; Джастина непринужденно взяла Артура под руку, и они, смеясь, пошли по дремотно тихим улицам. В этот час, слишком поздний для тех, кто отправляется ужинать в ресторан, но еще ранний для театрального разъезда, на улицах было почти безлюдно, лишь кое-где – кучки отпущенных на берег американских матросов да стайки девчонок, которые словно бы разглядывают витрины, но целятся на тех же матросов. На Артура с его спутницей никто не обращал внимания, и это его вполне устраивало. Оставив Джастину у дверей, он забежал в аптеку и через минуту вышел, очень довольный. – Ну вот, все в порядке, моя дорогая. – Чем это вы запаслись? «Французскими подарочками»? Он поморщился: – Боже упаси. Эта гадость отравляет все удовольствие. Нет, я взял для тебя пасту. А откуда тебе известно про «французские подарочки»? – После семи лет обучения в католическом пансионе? По-вашему, мы там только и делали, что читали молитвы? – Джастина усмехнулась. – Делать-то мало что делали, но говорено было обо всем. Мистер и миссис Смит осмотрели свои владения, которые для сиднейской гостиницы тех времен оказались не так уж плохи. Эпоха роскошных отелей «Хилтон» еще не настала. Номер был просторный, с великолепным видом на гавань и Сиднейский мост. Без ванной, разумеется, но, под стать прочей обстановке – мастодонтом в викторианском стиле, – имелся громоздкий мраморный умывальник с кувшином и тазом. – Ну, а теперь что я должна делать? – спросила Джастина и раздернула занавески. – Красивый вид, правда? – Красивый. А что делать… Ну конечно, снять с себя лишнее. – Только лишнее? – ехидно спросила Джастина.