Мэгги подала ей полный противень нарезанного елочками теста. – На, сунь, пожалуйста, в духовку. И поставь стрелку на четыреста градусов. Да, признаться, это несколько неожиданно. Я думала, девочки, которым хочется стать актрисами, всегда что-то такое изображают, а ты, кажется единственная, никогда никаких ролей не разыгрывала. – Ох, мама, опять ты все путаешь, кинозвезда – одно дело, актриса – совсем другое. Право, ты безнадежна. – А разве кинозвезды не актрисы? – Самого последнего разбора. Разве что кроме тех, кто начинал на сцене. Ведь и Лоуренс Оливье иногда снимается в кино. Фотография Лоуренса Оливье с его автографом давно уже появилась на туалетном столике Джастины; Мэгги считала, что это просто девчоночье увлечение, а впрочем, как ей сейчас вспомнилось, подумала тогда, что у дочери хотя бы неплохой вкус. Подружки, которых Джастина изредка привозила в Дрохеду погостить, обычно хвастали фотографиями Тэба Хантера и Рори Кэлхоуна. – И все-таки я не понимаю. – Мэгги покачала головой. – Ты – и вдруг актриса! Джастина пожала плечами: – Ну а где еще я могу орать, выть и вопить, если не на сцене? Мне ничего такого не позволят ни здесь, ни в школе – нигде! А я люблю орать, выть и вопить, черт подери совсем! – Но ведь ты так хорошо рисуешь, Джасси! Почему бы тебе и правда не стать художницей, – настаивала Мэгги. Джастина отвернулась от громадной газовой печи, постучала пальцем по баллону. – Надо сказать работнику, пускай сменит баллон, газа почти не осталось; хотя на сегодня хватит. – В светлых глазах, устремленных на Мэгги, сквозила жалость. – Право, мама, ты очень непрактичная женщина. А ведь предполагается, что как раз дети, когда выбирают себе профессию, не думают о практической стороне. Так вот, имей в виду, я не намерена подыхать с голоду где-нибудь на чердаке и прославиться только после смерти. Я намерена вкусить славу, пока жива, и ни в чем не нуждаться. Так что живопись будет для души, а сцена – для заработка. Ясно? – Но ведь Дрохеда тебе дает немалые деньги! – С отчаяния Мэгги нарушила зарок, который сама же себе дала – что бы ни было, держать язык за зубами. – Тебе вовсе не пришлось бы подыхать с голоду где-то на чердаке. Хочешь заниматься живописью – сделай одолжение. Ничто не мешает. Джастина встрепенулась, спросила с живостью: – А сколько у меня на счету денег, мама? – Больше чем достаточно – если захочешь, можешь хоть всю жизнь сидеть сложа руки. – Вот скучища! Под конец я бы с утра до ночи только трепалась по телефону да играла в бридж; по крайней мере матери почти всех моих школьных подруг больше ничем не занимаются. Я ведь в Дрохеде жить не стану, перееду в Сидней. В Сиднее мне куда больше нравится, чем в Дрохеде. – В светлых глазах блеснула надежда. – А хватит у меня денег на новое лечение электричеством от веснушек? – Да, наверное. А зачем тебе это? – Затем, что тогда на меня не страшно будет смотреть. – Так ведь, кажется, для актрисы внешность не имеет значения? – Перестань, мама. Мне эти веснушки вот как осточертели. – И ты решительно не хочешь стать художницей? – Еще как решительно, благодарю покорно. – Джастина, пританцовывая, прошлась по кухне. – Я создана для подмостков, сударыня! – А как ты попала в Каллоуденский театр? – Меня прослушали. – И приняли?! – Твоя вера в таланты собственной дочери просто умилительна, мама. Конечно, меня приняли! К твоему сведению, я великолепна. И когда-нибудь стану знаменитостью. Мэгги развела в миске зеленую глазурь и начала осторожно покрывать ею готовое печенье. – Для тебя это так важно, Джас? Так хочется славы? – Надо думать. – Джастина посыпала сахаром масло, до того размякшее, что оно заполнило миску, точно сметана: хотя старую дровяную плиту и сменили на газовую, в кухне было очень жарко. – Мое решение твердо и непоколебимо, я должна прославиться. – А замуж ты не собираешься? Джастина презрительно скривила губы. – Черта с два! Всю жизнь утирать мокрые носы и грязные попки? И в ножки кланяться какому-нибудь обалдую, который подметки моей не стоит, а воображает себя моим господином и повелителем? Дудки, это не для меня! – Нет, Джастина, ты просто невыносима! Где ты научилась так разговаривать? – В нашем изысканном колледже, разумеется. – Джастина быстро и ловко одной рукой раскалывала над миской яйцо за яйцом. Потом принялась яростно сбивать их мутовкой. – Мы все там весьма благопристойные девицы. И очень образованные. Не всякое стадо безмозглых девчонок способно оценить всю прелесть таких, к примеру, латинских стишков: Некий римлянин из Винидиума Носил рубашку из иридиума. Говорят ему: «Не странно ль ты одет?» А он в ответ: «Id est bonum sanguinem praesidium»[13]. Губы Мэгги нетерпеливо дрогнули. – Конечно, очень неприятно признаваться в своем невежестве, но все-таки объясни, что же сказал этот римлянин? – Что это чертовски надежный костюм. – Только-то? Я думала, услышу что-нибудь похуже. Ты меня удивляешь. Но хоть ты и очень стараешься переменить разговор, дорогая дочка, давай вернемся к прежней теме. Чем плохо выйти замуж? Джастина насмешливо фыркнула, довольно похоже подражая бабушке: – Ну, мама! Надо же! Кому бы спрашивать! Мэгги почувствовала – кровь прихлынула к щекам, опустила глаза на противень с ярко-зелеными сдобными елочками. – Конечно, ты очень взрослая в свои семнадцать лет, а все-таки не дерзи. – Только попробуй ступить на родительскую территорию, сразу тебя обвиняют в дерзости – правда, удивительно? – осведомилась Джастина у миски со сбитыми яйцами. – А что я такого сказала? Кому бы спрашивать? Ну и правильно сказала, в самую точку, черт возьми! Я же не говорю, что ты неудачница, или грешница, или что-нибудь похуже. Наоборот, по-моему, ты на редкость разумно поступила, что избавилась от своего муженька. На что тебе дался муж? Денег на жизнь тебе хватает, мужского влияния на твоих детей хоть отбавляй – вон сколько у нас дядюшек. Нет, ты очень правильно сделала! Замужество – это, знаешь ли, для безмозглых девчонок. – Ты вся в отца. – Опять увертки. Если я тебе чем-то не угодила, значит, я вся в отца. Что ж, приходится верить на слово, я-то сего достойного джентльмена сроду не видела. – Когда ты уезжаешь? – в отчаянии спросила Мэгги. – Жаждешь поскорей от меня избавиться? – усмехнулась Джастина. – Ничего, мама, я тебя ни капельки не осуждаю. Но что поделаешь, обожаю смущать людей, а тебя особенно. Отвезешь меня завтра к сиднейскому самолету? – Давай лучше послезавтра. А завтра возьму тебя в банк. Сама посмотришь, что у тебя на текущем счету. И вот что, Джастина… Джастина подбавляла муку и ловко управлялась с тестом, но, услышав что-то новое в голосе матери, подняла голову: – Да? – Если у тебя что-нибудь не заладится, прошу тебя, возвращайся домой. Помни, в Дрохеде для тебя всегда найдется место. Что бы ты ни натворила, чем бы ни провинилась, ты всегда можешь вернуться домой. Взгляд Джастины смягчился. – Спасибо, мам. В глубине души ты старушка неплохая, верно? – Старушка? – ахнула Мэгги. – Какая же я старуха! Мне только сорок три. – О Господи! Так много? Мэгги запустила в нее печеньем-елочкой и угодила по носу. – Вот негодяйка! – Она засмеялась. – Ты просто чудовище! Теперь я чувствую, что мне уже все сто. Дочь широко улыбнулась. Тут вошла Фиа проведать, что делается на кухне; Мэгги обрадовалась ей как спасению. – Знаешь, мама, что мне сейчас заявила Джастина? Зрение Фионы ослабло, немалого труда ей стоило теперь вести счета, но за потускневшими зрачками ум сохранился по-прежнему зоркий. – Откуда же мне знать? – спокойно заметила она и не без испуга посмотрела на зеленое печенье. – Ну, иногда мне кажется, у вас с ней есть от меня кое-какие секреты. Вот только что моя дочь ошарашила меня новостью, и сразу являешься ты, а ведь тебя в кухне целую вечность не видели.