Уроки дяди Акима Пропали холодные росы, да и туманы стали реже. Колька вставал до рассвета, или, как говорила его мать, когда еще черти на кулачках не бились. Едва он успевал вместе с дядей Акимом выгнать стадо за деревню, как солнце уже выкатывалось из-за Ивановского леса. Его раскаленный до латунного блеска шар быстро набирал высоту. К обеду Колька и дядя Аким уводили стадо в перелесок. Здесь, в кустах, животные спасались от жары, оводов, комаров и слепней. Да и трава в лесу была нежней и выше, чем в поле. Когда стадо мирно дремало в кустах, Колька и дядя Аким вязали корзинки. От заказчиков отбоя не было. Деревенские заказывали объемистые корзины с прочной массивной ручкой. С такой корзиной можно и картошку из борозды выбирать, и по грибы ходить. Дачников больше интересовали изящные корзиночки из очищенных тонких прутиков. Дядя Аким украшал их таким затейливым кружевом, что, по словам заведующей клубом, их вполне можно было носить вместо шляпки. — Теперь и половички, и лапти в почете. Оно и правильно, — ловко перехватывая узловатыми пальцами ивовые прутья, рассуждал дядя Аким, — лаптей стесняться нечего. Можно сказать, заслуженная обувка, поскольку спасала человека от непогоды сотни лет. Иные умельцы такие лапотки плели, что залюбуешься. Но летом я предпочитаю босиком ходить. Когда сошли холодные росы, дядя Аким скинул сапоги. Подошвы его ног задубели настолько, что даже по кошеному лугу он ходил не остерегаясь. Колька тоже все чаще сбрасывал кеды и бегал босиком, хотя мать строго настрого наказывала ему «беречь ноги». Она все опасалась, как бы сын не простудился. — За одно лето в поле да в лесу здоровья наберешь больше, чем за год в любом санатории, — подбадривал Кольку пастух, с улыбкой наблюдая, как тот осторожно ступает босыми ногами по лугу. — Я как-то в газете читал, что теперь от многих болезней лечат тем, что заставляют человека по часу в день ходить по полю босиком. На ступнях есть какие-то важные нервы. Их временами тормошить надо. Они на весь организм влияют. И ты, брат, сначала по теплому лугу побегай, потом — по теплой росе, потом — по холодной, и про всякие ангины забудешь. Нынче деревенских парней совсем избаловали. Кеды разные, сандали и эти еще… — припоминая, пастух большим отогнутым пальцем поскреб затылок, — Олегу мать в городе за двенадцать рублей купила. Красотки что ли?.. — Кроссовки, — поправил Колька. — Во-во!.. Два рубля цена этим красоткам, а десять за моду платишь, — засмеялся пастух. Колька подолгу беседовал с дядей Акимом. Вместе с хлебом, ножом, мотком суровых ниток тот носил в рюкзаке книги. Пастух любил читать о природе и путешествиях, о жизни великих людей и исторические романы. — Знаешь, брат, — говорил он Кольке, — я удивляюсь, почему это к нам, в Ивановку, художники не едут. В журналах рисунки вижу, в областном музее был, хорошо рисуют, а вот таких красивых мест, как у нас, не находят. Будь я помоложе, научился бы фотографировать… Вон, видишь, березка на отшибе стоит. Пригорюнилась, словно ждет кого-то. Хоть картину с нее пиши, хоть цветную фотографию делай! Пастух мог часами рассказывать про историю Ивановки, которая началась с семьи Ивановых, бежавшей от барина, про лечебные свойства трав, про повадки птиц и зверей. По словам дяди Акима выходило, что рябина, которую мальчишки и за ягоду-то не считают, чуть ли не полезнее малины, а обыкновенный можжевельник может вылечить от двадцати болезней. — В природе, брат, все так устроено, что каждый цветок, каждая былинка огромную силу имеет. А человек, как говорил один древний философ Спиноза, часть природы. Значит, оторвался от нее и ты уже — не часть и, выходит, не человек. Это уж я на себе проверил… — дядя Аким задумчиво помолчал. — У меня с войны в спине осколочек остался. Он нет-нет да и напомнит о себе. Хоть я на войну в последние дни попал, а осколочком она меня наградила. — В больницу надо, — сходу посоветовал Колька. — Врачи сейчас жутко какие сложные операции делают. — Вот врачи-то и посоветовали его не трогать, — улыбнулся пастух. — Он где-то возле спинного нерва сидит. Нельзя, говорят, его тревожить. Я поначалу понял, что пора мне на отдых. Но полгодика дома посидел — ни согнуться, ни разогнуться не могу. Пошел на рентген. Врачи говорят: осколочек в сторону сдвинулся. И тут понял я, в чем дело. Смекаешь, брат? — Не, — заинтригованный рассказом, поспешно ответил Колька. — Как я работать перестал — перестал быть частью природы. Ослаб. Осколочек силу почувствовал и вышел. Я сразу — к председателю: бери меня снова в пастухи. И вот уже двадцать лет бегаю — и ничего. Осколочек мирно себя ведет. Но иногда, особенно к большой непогоде, напоминает о себе. Но я, брат, так думаю, что это, с одной стороны, и неплохо. — Как это… неплохо? — не понял Колька. — Живешь хорошо. Сыт, обут, одет. Дням счет теряешь и начинаешь, брат ты мой, от такого достатка лениться. А он тут раз — и напомнит, что жизнь не так уж длинна и надо успеть сделать все, что положено. Он меня как бы подгоняет… Вот ты мог бы учиться лучше? — Не знаю, — пожал плечами Колька, — я и так неплохо учусь. — А если честно, мог бы еще лучше? — Да мог, конечно. — А почему не стараешься? — Не знаю. — Лень, брат, заедает. — Да ведь и погулять охота, — возразил Колька. — Вот мы с тобой в поле, под кустом сидим. Скотина мирно бродит. Разве мы не гуляем на природе? — Мы работаем, — солидно ответил Колька. — Вот, брат, самая большая ошибка человека в том, что он все время говорит себе: работаю, работаю. А я вот без дела не могу, но постоянно от чего-то отдыхаю. Колю дрова — от вязанья корзин отдыхаю, вяжу корзины — от дров отдыхаю, читаю — от коров отдыхаю, бегаю за коровами — от чтения отдыхаю. Вот так-то, брат! — видя, как удивленно вытянулось Колькино лицо, пастух рассмеялся. Дядя Аким умел многое. Заболеет кто из доярок — он берет подойник, садится под корову. Порвется сбруя у лошадей — он за шорника работает. И все у него в руках спорилось. Дни стояли жаркие, душные. Колька загорел до черноты, и мать, собирая вечером на стол, шутливо говорила отцу: — И откуда у нас цыган взялся? — У меня в шестом колене, говорят, был Колька-цыган, — заговорщицки подмигивая сыну, отвечал Василий Петрович. В полдень воздух нагревался настолько, что, казалось, вокруг стоял тихий нудный звон. Трава в поле зажелтела. В лесу было душно от смоляного запаха. Колька и дядя Аким скрывались от жары в шалаше, сооруженном под раскидистой березой. Рядом журчал родничок, и от него заметно тянуло прохладой. Прогнозы не обещали никаких перемен, но дядя Аким, всматриваясь в серовато-голубое от зноя небо, обнадеживающе говорил: — Выдыхается жара. Знаешь, как иногда с человеком бывает. Жмет во все лопатки, а сам чувствует: еще две минуты — и упадет без силы. Дядя Аким не ошибся. После полудня стадо заволновалось. Коровы, тревожно мыча, выбегали в поле на самый солнцепек. Даже Полкан, обычно спокойно дремавший под кустом у родника, не находил себе места — то подбегал к шалашу, то к стаду, обеспокоенно посматривал на пастуха. На горизонте возникла маленькая тучка. Она быстро росла, наливалась тяжелой синью. Стадо сбилось в тесную кучу. Наступила тишина. Ее прорезало пронзительное блеянье козы. — Никак придавили? — дядя Аким кинулся в самую гущу стада и на руках вынес белую козочку. Ее задняя нога беспомощно висела. — Отступили, — тревожно сказал пастух Кольке. — Подгони стадо к перелеску. Они сами от непогоды укроются. А я в деревню побегу. Пусть ветеринар посмотрит. — Плащ возьми, дядя Аким. Колька вытащил из шалаша прорезиненную накидку с капюшоном. — Плащ тебе больше моего пригодится. Да я успею до дождя-то, я ходкий, — успокоил Кольку пастух. — Я бы сам ее поврачевал, да грязь в ранку попала. Да и темно в шалаше-то. Так-то, брат. Я мигом обернусь! — дядя Аким перехватил козочку поудобнее и побежал к деревне. Гроза Колька посмотрел в поле. Туча уже закрыла полнеба. Иногда ее рассекали желтоватые молнии, но грома еще не было слышно. Коровы не мычали. Они тупо смотрели перед собой. — А ну, пошли! — Колька громко хлопнул кнутом. Полкан с лаем кинулся на стадо. Стадо нехотя передвинулось в глубину перелеска и снова замерло. Даже бык Орион и тот стоял с краю и тревожно прядал ушами, словно к чему-то прислушивался. Со стороны тучи потянуло холодом. Колька посмотрел вдаль — дядя Аким был уже неподалеку от околицы. — Успел, — обрадовался Колька. Издалека докатились глухие раскаты грома. Набежал ветерок. Тревожно заблеяли овцы. — Ну-ну, отвыкли от дождя-то! — прикрикнул на них Колька. Полкан потерся о его ногу и вопросительно взглянул в глаза. — Кругом, — сказал ему Колька. Полкан послушно побежал вокруг стада, подгоняя отбившихся овец. Внезапно потемнело. Первые мелкие капли дождя, не долетая до разогретой земли, испарялись. И это было странно: шел мелкий, но все же дождь, а земля под ногами оставалась сухой. Колька залез в шалаш. Ослепительно сверкнула молния, через несколько секунд прогрохотал гром. И дождь хлынул сплошным потоком. «Милка!.. Где Милка?» — вспомнил Колька про блудливую корову. Он выскочил из шалаша, накидка путалась под ногами. Колька сбросил ее на землю. Лай Полкана доносился из глубины леса. Колька посмотрел в сторону сосняка. Тот помрачнел, казалось, сосны сдвинулись в ожидании грозы. Лес был угрюмым и неприветливым. — Гони, гони ее сюда! — крикнул Колька Полкану, холодея от одной лишь мысли, что ему придется оказаться среди глухо гудящих сосен, в темноте.