— Это хорошо, Джейкоб. Это правда доброе дело. — Вот, кстати, про ихнего констебля. Знаешь, кто там сейчас? — Нет. — Рыжий Вудро. — Надо же. Не знала. А ты? — Ну я-то знал. — Что ж ты не говорил? — Да всё как-то повода не было. Я об этом особенно и не думал вплоть до сегодня, когда его встретил. Мне и сейчас-то говорить не хотелось… — Ой, я тебя умоляю! — …да вот почуял — надо сказать. Не люблю замалчивать, если что-то меня раздражает. Он сказал тебе привет передать. — Вот как. — Я вообще сообщать-то не планировал. Не знаю, чего вдруг разболтался. — Милый, ну перестань ты говорить глупости! Ты же знаешь, что ничего такого не было. Их тон поменялся. Стал сухим, почти официальным. Я не мог сказать точно, что именно переменилось, но что-то переменилось, и с этим как-то связан Рыжий Вудро. — Он хотел, чтобы я не впутывался. — Так это же его участок, верно? — Как я и говорил, убийство-то случилось у нас. К ним тело попало только потому, что мне понадобилась подмога доктора Тинна. — Ну, может Рыжий просто… придирается. — Про себя я бы это по-другому назвал, — проворчал папа. — Да выкинь ты его из головы, Джейкоб. — Хотелось бы. — А как там его рукава? — спросила мама. — По-прежнему не засучивает. Голоса стихли. Я перевернулся на спину и поглядел на потолок. Закрыл глаза и опять увидел Джельду-Мэй Сайкс, искалеченную и раздувшуюся, привязанную колючей проволокой к тому самому дереву. Потом она исчезла, просто-напросто растворилась, остались лишь её тёмные глаза, но и они потом загорелись, и вот передо мной не Джельда-Мэй Сайкс, а белые зубы и чёрная рогатая морда Человека-козла. Вдруг оказалось, что я стою в полумраке посреди тропинки и гляжу на него. Вот он двинулся ко мне. Я бросаюсь бежать и слышу, как он бежит прямо за мной. Я тяжело дышу, а он дышит ещё тяжелее, но не похоже, что он устал. Он нетерпеливо глотает воздух, как бы предвкушая наслаждение. Вот ко мне метнулись тени деревьев — хотят задержать, не пустить, но я вырываюсь. Человек-козёл уже хрипит мне в затылок и вот-вот цапнет меня за плечо, но тут я добегаю до Пасторской дороги, оборачиваюсь, и он пропадает. А я сижу в постели — сна ни в одном глазу — и таращусь в стену. Долго ещё я снова не мог уснуть, а утром проснулся измождённым, как будто за мной целую ночь гнался сам дьявол собственной персоной. 8 Немного погодя для нас с Том всё вновь пошло своим чередом. Так уж устроено время. Особенно в детстве. Оно залечивает многие раны, а что не залечивает, о том забывается и вспоминается только в редкие моменты — у меня они то и дело случались, обычно поздно ночью, перед тем, как провалиться в сон. Папа побродил немного по окрестностям в поисках убийцы, но не нашёл никого, только какие-то следы вдоль берега и приметы того, что кто-то там внизу рылся в земле. Я услышал, как он рассказывал маме: мол, когда спустился в пойму, почувствовал, будто кто-то за ним наблюдает, и догадался — верно, этот кто-то знает лес и реку не хуже любого зверя и не теряет папу из виду. Только и всего. Ничего не наводило на мысль, что наследил там действительно Человек-козёл или любой другой предполагаемый убийца. Кто-нибудь мог рыбачить, охотиться или просто-напросто шататься без дела. У меня сложилось впечатление, что папино чувство слежки вряд ли говорит о чём-то значительном. Со временем папа прекратил поиски. Не думаю, что ему стало всё равно или что это как-то связано с тем, что сказал Рыжий Вудро, — скорее дело в том, что ничего нового так и не нашлось, а стало быть, и делать тоже стало нечего. Насущные труды взяли верх над какими бы то ни было расследованиями, а следователь из папы был в общем-то никакой. Папа ведь был простым захолустным констеблем, который в основном доставлял повестки в суд и, если кто-нибудь помирал, вместе с мировым судьёй приезжал засвидетельствовать факт смерти. А если умирал кто-то из цветных, то папа приезжал один, без мирового судьи. Словом, за неимением настоящих зацепок и убийство, и Человек-козёл со временем канули в прошлое. Я снова занялся тем, что меня интересовало раньше. Охотой, рыбалкой, чтением — книги давала мне на время миссис Канертон, своего рода местная библиотекарша, хотя занимала она эту должность ни разу не официально. Официально-то в Марвел-Крике библиотека появилась только несколько лет спустя. А миссис Канертон была просто добродушная вдовушка, у которой дома имелась целая куча всяких книг — их она давала попользоваться всем желающим и записывала каждого в особый журнал, чтобы точно вернули. Даже пускала к себе домой, и можно было посидеть и почитать прямо там. Почти всегда под рукой у неё находились печенья или лимонад, а ещё миссис Канертон никогда не прочь была выслушать, когда ей хотели что-нибудь рассказать или на что-то пожаловаться. Я, как прежде, читал детективные журналы в парикмахерской и беседовал с папой и Сесилем, хотя, как правило, слушать Сесиля мне нравилось гораздо больше. Он определённо любил потрепать языком, к тому же ему была приятна моя компания. Особенно же тепло относился он к Том, вечно одаривал её грошиком или леденцом, позволял забираться к себе на колени и втирал всякую несусветицу то про диких индейцев, то про подземных жителей, то про какие-то планеты с синей луной, на которых люди живут на деревьях, а обезьяны плавают на лодках. Слушать папу было вовсе не так занимательно, потому что все его разговоры рано или поздно сводились к жизненным наставлениям и чтениям морали обо всём на свете. Я чувствовал, что всё это уже десять раз слышал и он мог бы не сотрясать воздух попусту. Лучше всего было делать вид, будто слушаешь его с интересом, пока папа не выпустит пар. Хотя убийство меня уже больше не занимало, как-то раз в домашней беседе зашла речь о нём и о той встрече с Рыжим Вудро. Не припомню, в чем именно было дело, но папа вскользь упомянул его имя, вроде как забросил крючок с наживкой, а мама сказала, что надо бы ему быть к Рыжему помягче; папа на это ничего не ответил, но ему явно пришлось не по вкусу, что она вступается за мистера Вудро. А мама явно пожалела, что вообще что-то сказала. Папа взялся трудиться по дому, а в парикмахерскую наведывался только время от времени. Ключ он оставил Сесилю, да и вообще всё больше на него полагался. В тот день он велел нам с Том идти в поле и запрячь Салли Рыжую Спинку в плуг. Вскоре папа подошёл и сам, повёл борозду, а нам приказал идти следом, высматривать стебли сорной травы, которые недостаточно проворотились, выдирать их из почвы и топтать ногами, чтобы корешки высохли на солнце. Где-то около часа сокрушался он обо всей этой истории с Рыжим Вудро, но потом постепенно бросил хандрить и даже начал что-то насвистывать. Когда настало время обеда, послал меня домой принести чего-нибудь подкрепиться, потому что думал пахать и дальше. Дома мама сложила в ведро немного кукурузного хлеба и несколько кусков жареной курицы, наполнила банку пёстрой фасолью и закрутила крышку. Впихнула в ведро также пару тарелок и ложек и отправила меня к колодцу — вытянуть оттуда простоквашу. Когда я вернулся, разлила простоквашу по двум банкам, закрутила железки, надела резиновые крышки. Я же ни с того ни с сего вдруг выдал: — Папа не любит Рыжего Вудро, правда? — Ой, не знаю, — сказала мама. — Когда-то они были лучшими друзьями. Меня как будто громом поразило. — Лучшими друзьями? Не может быть, правда, мама? — Правда-правда. — Как-то не были они похожи на лучших друзей, когда встретились тогда в Перл-Крике. — Папа мне рассказывал об этом разговоре. Думаю, Рыжий решил, что папа суёт нос в его дела. — А он что, правда суёт? — Да не то чтобы, — мама вытерла руки и поставила обе банки с простоквашей в другое ведро. — Однажды Рыжий чуть не утонул, а папа спас его от смерти. — Об этом они тоже говорили, — сказал я. — Папа вспоминал, как вытащил его из водоворота. — Да. Я там тоже была. Мы тогда на барже катались. Вообще-то мне там быть не следовало. Не годилось девушкам таким заниматься. Купаться по ночам с парнями. Ох не следовало… — Что же случилось? — Да, по сути-то, ничего. Рыжий прыгнул в воду, угодил в водоворот, а папа твой прыгнул за ним и вытянул, правда чуть было сам не утоп. Пловец он тогда был отменный. — Как же получилось, что они друг друга не любят? — Тут, думаю, дело во мне. — А что с тобой? — Рыжий был моим ухажёром, ну а потом я встретила папу и за мной стал ухаживать он. Как раз тогда, на барже. Давно это было. Мы тогда были ещё совсем молодые. — Так, значит, ему не понравилось, что тебе больше глянулся папа? — Вроде того. Но меня из-за этого мучила совесть. — Потому что с ним гулять не стала, да? — Ой, боже упаси. Но он все уши мне прожужжал насчёт того, что я разбила ему сердце, дескать, это его ожесточило. Про то, что ему больше не нравятся женщины. Не желает, дескать, иметь теперь с ними дела. Я не к тому, что он голубой или что-то в этом роде… — Голубой? Мама вдруг осознала, что́ именно сорвалось у неё с языка — такое, чего ей не хотелось со мной обсуждать. По тем временам о подобных вещах почти даже не заикались, уже не говоря об открытом обсуждении. В кругу семьи или в приличном обществе — так и подавно. — Ой, брось, милый! Я просто имела в виду, что он обозлился на весь женский род и прекратил иметь дело с достойными женщинами.