– Ну? Еще кружок? Вечер никак не заканчивался. Но Адам продолжал наблюдать. Он проглотил свой имбирный эль. Теперь он уже был не так уверен, что пил не шампанское. Вечеринка превратилась в пир дьявола: в латунных светильниках сидели блуждающие огни, невероятно яркое мясо подавали на тарелках с узором в виде плюща. Мужчины в черном, женщины в зеленом и алом… Нарисованные на потолке деревья нависали над головой. Адам был напряжен и измучен. Он находился одновременно здесь и где-то еще. Всё было ненастоящее, кроме него и Ганси. Перед ними стояла женщина, которая только что разговаривала с матерью Ганси. Все, кто останавливал Ганси, только что разговаривали с его матерью, или пожимали ей руку, или видели, как она движется между одетыми в черное гостями. Это была затейливая политическая пьеса, в которой его мать играла роль любимого, но редко встречающегося привидения: каждый когда-то видел ее, но никто в точности не знал, где она находилась в данный момент. – Ты так вырос с тех пор, как мы виделись в последний раз, – произнесла женщина. – Тебе, наверное, уже почти… И в этот момент, в попытке угадать возраст Ганси, она замялась. Адам знал, что она ощутила в его друге ту самую инаковость – Ганси одновременно казался юным и старым. То ли он только что появился, то ли был всегда. Она спаслась, взглянув на Адама. Быстро прикинув его возраст, женщина предположила: – Семнадцать? Восемнадцать? – Семнадцать, мэм, – добродушно отозвался Ганси. И ему стало семнадцать, как только он это сказал. Конечно, Ганси было семнадцать, не больше. На лице женщины появилось нечто вроде облегчения. Адам ощутил давление засахаренных ветвей над головой; справа он заметил свое отражение в зеркале с золотой рамой и вздрогнул. На секунду он показался себе каким-то не таким. Ему не мерещилось. «Нет, нет. Не здесь, не сейчас». Он посмотрел еще раз и увидел нормальное отражение. Ничего странного. Пока. – Я, кажется, читала, что ты продолжаешь искать те средневековые драгоценности, – сказала женщина. – Вообще-то я ищу целого короля, – ответ Ганси, перекрывая звуки скрипки (на самом деле их было три; последний собеседник сообщил, что на банкете играют учащиеся Института Пибоди[2]). Струны дрожали, как будто звук исходил из-под воды. – Одного валлийского правителя пятнадцатого века. Женщина восторженно засмеялась. Она не расслышала и решила, что Ганси пошутил. Он тоже засмеялся, как будто в самом деле пошутил, и неловкость, которая могла возникнуть, быстро развеялась. Адам сделал мысленную пометку. И вот наконец появилась миссис Ганси; она замаячила в поле его зрения, как материализовавшаяся мечта. Как и ее сын, она обладала природной красотой – как может быть красив только человек, у которого всегда были и есть деньги. Казалось логичным, что в ее честь устроили целый праздник. Она была достойной королевой вечера. – Глория, – сказала миссис Ганси, – какое очаровательное ожерелье. Ты, конечно, помнишь моего сына Дика? – Ну конечно, – отвечала Глория. – Он стал такой высокий. Скоро, наверное, ты поедешь в колледж? Обе повернулись к нему, ожидая ответа. Скрипки запели тоном выше. – Да, но… И вдруг Ганси запнулся. Он не то чтобы замолчал, просто не смог плавно перейти от темы к теме. Адам только-только успел заметить брешь – и тут же Ганси сказал: – Извините, я, кажется, увидел знакомого. Адам вопросительно взглянул на него. Ответный взгляд Ганси был сложен: нет, не всё в порядке, но поделать ничего нельзя. Адам испытал короткую и беспощадную радость от того, что эта публика добралась и до нервов Ганси. Как же он ее ненавидел. – О… Я правда вижу кое-кого. Извините, я вас покину, – сказал Ганси с безупречной вежливостью. – Простите. Но я оставляю вам… миссис Элджин, это мой друг Адам Пэрриш. У него интересные мысли о правах туристов. Вы в последнее время об этом не думали? Адам попытался припомнить, когда они с Ганси в последний раз говорили о правах туристов. Он почти не сомневался, что эта дискуссия произошла за остывшей пиццей и была как-то связана с тем, что досмотровые сканнеры в аэропортах поджаривают мозговые клетки регулярных пассажиров. Но теперь, увидев Ганси за работой, Адам понял, что тот способен превратить это в политический вопрос, как раз по зубам миссис Ганси. – Не думала, – ответила Глория Элджин, явно потрясенная тем, насколько Ганси был Ганси. – В последнее время мы летаем частными рейсами. Но я охотно послушаю. Когда она повернулась к Адаму, Ганси растворился в толпе. Несколько секунд Адам молчал. Он отличался от Ганси, он не умел очаровывать, он был самозванцем с бокалом поддельного шампанского в изящной руке, состоявшей из пыли. Он посмотрел на миссис Элджин. Она взглянула на него сквозь ресницы. И тут внезапно Адам понял, что пугает ее. Стоя тут в своем непроницаемом костюме с пламенеющим галстуком, юный, широкоплечий, чистенький, он участвовал в том же странном алхимическом процессе, что и Ганси. Возможно, впервые в жизни собеседник, глядя на него, ощущал силу. Адам попытался призвать себе на помощь магию, которую творил на его глазах в тот вечер Ганси. В голове у него всё мешалось от этой блестящей компании, от блеска на дне бокала, от сознания того, что именно таким будет его будущее, если он не промахнется. он был в лесу, и его преследовал шепот не здесь Адам спросил: – Может быть, сначала еще шампанского? Лицо миссис Элджин расплылось от удовольствия, когда она протянула Адаму бокал. «Разве ты не знаешь?» – подумал Адам. По крайней мере он сам еще чувствовал запах машинного масла от своих рук. «Разве не видишь, кто я?» Но эта стая павлинов была слишком занята глупостями, чтобы заметить, что их дурачат. Адам не помнил, почему оказался здесь. Галлюцинация смешала призрачных гостей с настоящими. «Это Агленби, – думал он, отчаянно пытаясь нащупать опору. – Вот что случается с Агленби в реальном мире. Вот как ты используешь образование, ради которого лез из кожи вон. Вот что получается на выходе». И вдруг по комнате пронеслось электрическое жужжание. Все лампы потускнели и затрещали. Звон бокалов затих. Свет вспыхнул – а потом погас полностью. Это было на самом деле? «Не сейчас». Солнце уже село, и комната казалась тесной и темно-коричневой. Окна превратились в размытые серые квадраты. Запахи были странно отчетливыми – сирень, средство для чистки ковров, корица, плесень. Комнату наполнял бессловесный шорох скотного двора. И во время этой краткой паузы, в потрясенной тишине, которую не заполняли ни гул голосов, ни работа электроприборов, в темноте звонко зазвучала песня. Ясная древняя мелодия, которую выводил хор женских голосов. Чистая и тонкая, постепенно превращавшаяся из ниточки в реку звука. И Адам почти сразу понял, что поют не по-английски. Rex Corvus, parate Regis Corvi. Адам почувствовал себя наэлектризованным от макушки до пят. Где-то в темноте Ганси тоже ее слышал. Адам буквально чувствовал, как Ганси ее слышит. Эти голоса были правдивы, как ничто иное. Адам сразу вспомнил, что такое чувствовать себя настоящим, быть настоящим… быть Адамом, а не «моим другом, Адамом Пэрришем, дайте ему свою карточку». С ума сойти, какая огромная разница лежала между тем и другим. Свет снова вспыхнул. Опять потекли разговоры. Но какая-то часть Адама по-прежнему оставалась там, во мраке. – Это был испанский? – спросила Глория Элджин, прижав руку к горлу. Адам увидел у нее на подбородке границу макияжа. – Латынь, – ответил он, ища в толпе лицо Ганси. Сердце по-прежнему бешено билось. – Это была латынь. «Король Воронов, дорогу Королю Воронов». – Забавно, – сказала Глория Элджин. Оуэна Глендауэра называли королем воронов. Было много легенд об этом человеке, знавшем язык птиц. Много легенд о воронах, нашептывавших ему секреты. – Наверное, напряжение упало, – ответил Адам. Визитки в его кармане казались никому не нужными. Он по-прежнему искал взглядом единственную пару глаз, которая имела для него значение. Куда делся Ганси? – Все кондиционеры включены одновременно… – Да, наверное, – с облегчением сказала Глория Элджин. Вокруг продолжались негромкие разговоры. «А у этих ребят из Пибоди интересное чувство юмора! Я, пожалуй, съем еще креветку. Что вы сказали? И что вы сделали, когда мрамор треснул?» Ганси стоял в другом конце комнаты. Он поймал взгляд Адама и удержал его. Хотя свет горел, а странные голоса давно затихли, Адам по-прежнему ощущал под собой мощь пробужденной силовой линии, тянувшейся до самой Генриетты. Эта блестящая толпа уже забыла о случившемся, но только не Адам. И не Ганси. Они были единственными живыми существами здесь. Адаму хотелось крикнуть: «Ты видишь? Вот почему я принес жертву». Именно так он и собирался найти Глендауэра.