– Их здесь огромное количество, – сказал Мэлори. – И не только дутыши. – Расскажите, на что вы там смотрите. Мэлори пошлепал губами – он был худшим в мире телефонным собеседником – и задумался. – Я смотрю… так, что это у нас такое? Западно-английский вертун, если не ошибаюсь. Да. Чудесный экземпляр. Ты бы видел, какие у него баки. А рядом с ним страшный тюрингский полевой голубь. Я с ними дела не имел, но практически уверен, что у них не должно быть такой ужасной лошадиной шеи. А вот этого не узнаю. Сейчас прочитаю надпись. Анатолийская чайка. Ну конечно. А вот и немецкий выставочный. – Мой любимый, – сказал Ганси. – Что может быть лучше хорошего немецкого выставочного. – Юноша, не надо иронизировать, – строго заметил Мэлори. – Они похожи на чертовых тупиков. Адам затрясся в немой конвульсии смеха. Ганси отдышался, прежде чем поинтересоваться: – А что это за звуки на заднем плане? – Сейчас гляну, – ответил Мэлори. Послышался треск, а затем он произнес, повысив голос: – Некоторых птиц продают с аукциона. – Каких? Пожалуйста, пусть это будут немецкие выставочные. Адам, совершенно обессилевший, укусил себя за руку. И все-таки у него прорывались тихие всхлипы. – Английских карликовых, – сказал Мэлори. – Злющие малявки. Ганси беззвучно произнес: «Блу». Адам издал беспомощный тихий вой. – Ты никогда не брал меня на выставки голубей, когда я приезжал в Англию, – с упреком заметил Ганси. – У нас были другие дела! – сказал Мэлори. – Как сейчас, например. Вот что я думаю про вашу силовую линию. По-моему, этот ваш лес – нечто вроде видения, если я вправе такое предположить. Без постоянного источника энергии видение лишь мерцает. – Но мы пробудили силовую линию, – возразил Ганси. – Временами она так сильна, что в городе взрываются трансформаторы. – Да, но ты сказал, что порой электричество, наоборот, отключается, разве нет? Ганси неохотно согласился. Он подумал про Ноя, который исчез в магазине. – То есть ты понимаешь, что ваш лес может быть и голодным, и перенасыщенным. Господи, парень, смотри, куда несешь! «Извините»! Да уж не сомневаюсь. Я бы на твоем месте тоже извинялся, если бы вынужден был признать это чудовище своим! Шея как сосиска… «извините»! Послышалась какая-то возня, а потом Мэлори продолжал: – Прошу прощения, Ганси. Вот люди! Полагаю, вам надо понять, как стабилизировать вашу линию. Приливы энергии – это вполне ожидаемо, но уж точно не перебои. – Есть идеи? – За последние несколько минут их у меня появилась целая куча, – заявил Мэлори. – Хотел бы я увидеть эту вашу линию. Ты не против, если когда-нибудь… – Я буду рад вас видеть в любое время, – сказал Ганси вполне искренне. При всех своих недостатках Мэлори был его старейшим союзником. Он заслужил доверие Ганси. – Прекрасно, прекрасно. А теперь, если ты не против… я только что заметил пару брненских дутышей. Они попрощались. Ганси посмотрел на Адама, который наконец обрел привычный вид, и мысленно поклялся сделать всё возможное, чтобы друг таким и оставался. – Ну, не знаю, насколько это было полезно. Адам сказал: – Во всяком случае, мы выяснили, что немецкие выставочные похожи на чертовых тупиков. Первое, что сделал Ронан после отъезда Ганси, так это достал ключи от «Камаро». Никаких планов у него не было, только желание посмотреть, действительно ли они подойдут к замку. Под летним солнцем «кабан», стоявший среди пожухлой травы и гравия, сверкал, как драгоценный камень. Ронан положил руку на капот и легонько провел ладонью по крыше. Даже это казалось незаконным; машина настолько принадлежала Ганси, что – думалось Ронану – даже издалека он должен был почувствовать это небольшое вторжение на его территорию. Когда Ронан поднял руку, она оказалась в зеленой пыльце. Все подробности происходящего его поразили. Это было то, что ему следовало вспомнить во сне. Ощущения здесь и сейчас: бьющееся сердце, пыльца на кончиках пальцев, июльский пот на груди, запах бензина и угольного гриля где-то по соседству. Каждая травинка выделялась во всех подробностях. Если бы Ронан мог увидеть сон так отчетливо, как ощущал эту минуту, он вынес бы из него что угодно. Хоть машину целиком. Он сунул ключ в замок. Тот подошел. Ронан повернул его. Дверца открылась. На губах Ронана постепенно появилась улыбка, хотя рядом не было никого, способного ее увидеть. Особенно потому что рядом не было никого. Ронан сел за руль. Винил адски нагрелся на солнце, но он просто констатировал этот факт. Еще одно ощущение, которое делало происходящее реальностью, а не сном. Ронан медленно провел пальцем по тонкому рулю, положил ладонь на гладкую рукоятку рычага. У Ганси разорвалось бы сердце, если бы он увидел здесь Ронана Линча. Может, ключ не подходил к замку зажигания. Ронан поставил ноги на педали, вставил ключ и повернул. Мотор ожил. Ронан ухмыльнулся. Как нарочно, тут же загудел мобильник: пришло сообщение. Ронан достал телефон из кармана. Кавински. «мои новые колеса тебя порвут увидимся седня в 11» Через час Ной впустил Блу на Монмутскую фабрику. От солнца помещение казалось особенно просторным, пыльным и очаровательным. В теплом застоявшемся воздухе висел запах старого дерева, мяты, десяти тысяч страниц, посвященных Глендауэру. Хотя Ганси отсутствовал лишь несколько часов, внезапно показалось, что его нет уже долго. Как будто это было всё, что от него осталось. – А где Ронан? – шепотом спросила Блу, когда Ной запер за ней дверь. – Лезет в неприятности, – шепнул тот в ответ. Странно было находиться тут без остальных. Разговоры казались чем-то запретным. – И мы ничего не можем поделать. – Ты уверен? – негромко спросила Блу. – Я могу сделать много чего. – Только не в этом случае. Она помедлила у двери. В отсутствие Ганси или Ронана это было нарушение границ. Блу хотелось каким-то образом запихнуть всю Монмутскую фабрику себе в голову и сохранить ее там. Девушку охватила тревожная тоска. Ной протянул руку. Блу приняла ее – как всегда, холодную, словно кость, – и вместе они повернулись лицом к огромному помещению. Ной сделал глубокий вдох, как будто они собирались исследовать джунгли, а не комнаты на Монмутской фабрике. Для двоих она казалась еще больше. Затянутый паутиной потолок маячил высоко над головами, пылинки вращались в солнечных лучах, как детские музыкальные игрушки. Блу и Ной вертели головами в разные стороны и вслух читали названия книг. Блу посмотрела на Генриетту в телескоп. Ной храбро вернул на место одну из сломанных крыш на миниатюрной модели города. Они порылись в холодильнике, стоявшем в ванной. Блу взяла газировку, Ной пластмассовую ложку. Он жевал ее, пока Блу кормила Бензопилу остатками гамбургера. Они закрыли дверь Ронана – если Ганси умудрялся заполнить собой остальную часть квартиры, то в этой комнате настойчиво ощущалось присутствие среднего Линча. Ной показал Блу свою комнату. Они запрыгнули на его безупречно застеленную кровать, а потом скверно сыграли в бильярд. Пока Ной нежился на новой кушетке, Блу запустила на старом проигрывателе пластинку, слишком умную, чтобы заинтересовать обоих. Они открыли все ящики стола в большой комнате. Один из инъекторов Ганси стукнулся о стенку верхнего ящика, когда Блу его выдвинула. Она скопировала крупный почерк Ганси на счете из «Нино», а Ной натянул школьный свитер, который нашел засунутым под стол. Блу съела листок мяты и подышала ему в лицо. Они на корточках обползли распечатку фотографии со спутника, которую Ганси разложил на полу. Вдоль всего края он оставил для себя загадочные пометки. Некоторые были координатами. Другие – топографическими комментариями. Третьи – цитатами из «Битлз». Наконец они обозрели кровать Ганси, которая представляла собой кое-как застеленный матрас и пружинную сетку на металлической раме. Она стояла в квадрате солнечного света в середине комнаты, немного под углом, как будто ее с разгона впихнули в помещение. Ничего не обсуждая, они свернулись поверх одеяла, разделив между собой подушки Ганси. Это было незаконно и уютно. Лежа в нескольких сантиметрах от Блу, Ной сонно моргнул ей. Она притянула к носу скомканный конец одеяла. Он пах мятой и ростками пшеницы. Как Ганси. Пока они жарились на солнце, Блу позволила себе подумать: «Мне нравится Ричард Ганси». В чем-то так было проще, чем убеждать себя в обратном. Блу, конечно, ничего не могла с этим поделать, но мысленно признать свои чувства было всё равно что проколоть волдырь. Разумеется, противоположная истина тоже была очевидна. «Я не люблю Адама Пэрриша». Она вздохнула. Ной приглушенно произнес: – Иногда я притворяюсь, что похож на него.