Пайк споткнулся о тело Бликки и упал, но снова встал. Келлз тоже с трудом поднялся на ноги и, швырнув в лицо Пайку уже бесполезный револьвер, схватился с ним в бессильном последнем единоборстве. Они шатались, раскачивались из стороны в сторону, и, как бы повторяя их движения, за ними качался силуэт великана Гулдена с поднятой над головой ножкой стола. Тщетная борьба продолжалась и продолжалась, пока Пайк не подвернулся под удар булавы Гулдена. От толчка сам Гулден потерял равновесие и упал. С быстротой молнии Келлз схватился за черенок ножа, все еще торчавший из шеи великана, и изо всех сил потянул на себя. Гулден снова тяжело поднялся и тем помог Келлзу вытащить нож. Из раны хлынул поток густой темной крови, и великан упал. Келлз выронил нож и стоял, весь дрожа, глядя прямо перед собой — на Гулдена, ловящего ртом воздух, на недвижные тела бандитов. Потом сделал несколько шагов и неподалеку от двери свалился на землю. * * * Джоун бросилась было вперед, но ноги у нее подкосились и, когда с помощью Джима она, наконец, оказалась возле Келлза, ей подумалось, что она шла к нему целую вечность. Опустившись на колени, она осторожно приподняла его голову. Лицо его было бледно, глаза широко раскрыты. Он больше не узнавал ее. Сознание его померкло. А следом угасла и сама жизнь. Глава XX Клив помог Джоун сесть в седло и минуту постоял, держа ее за руки. Темная пелена, застилавшая ей глаза, понемногу растаяла, дурнота прошла, острота боли притупилась. — Ну, возьми себя в руки. Крепче держись в седле, — быстро, настойчиво говорил он, — сюда вот-вот может заявиться еще кто-нибудь. Ты поедешь впереди, я с вьючной лошадью — за тобой. — Но, Джим, мне ни за что не найти дорогу, — возразила Джоун. — Непременно найдешь. На тропе ты сразу вспомнишь все, что видела по пути сюда. Так всегда бывает. Джоун пришпорила лошадь и уже не оглядывалась назад. Горный Стан ушел куда-то далеко; казалось, что он приснился ей в страшном сне. Но спокойнее ей стало, только когда она выехала из ущелья в широкую долину. Пасшиеся на приволье лошади поднимали головы и приветливо ржали. Джоун снова видела колышущуюся под ветром траву, цветы, купы кустов, только теперь смотрела на Них другими глазами. Как ни странно, но оказалось, что она легко находит нужное направление, повороты, броды. Джоун быстро гнала лошадь вперед, и Джиму пришлось крикнуть, чтобы она ехала помедленнее — вьючной лошади было за ней не поспеть. С каждой пройденной милей дышалось все свободнее. Все дальше отступал чудовищный кошмар последних месяцев, впереди забрезжил свет. Но не красный свет заходящего солнца, бросавшего отсветы на вершины гор, — свет шел откуда-то издалека, из-за невидимых еще хребтов. Джоун безошибочно направила лошадь к тому месту, где когда-то Келлз останавливался на привал. Оно отчетливо стояло у нее перед глазами: обуглившиеся поленья на старом черном кострище, обломки скал, дерево, под которым она тогда лежала, — все вдруг вернуло ее в прошлое, она заново пережила ту ночь. Наступили сумерки, и к Джоун вернулись привычные страхи, а когда совсем стемнело, ее окружили призраки недавнего прошлого, они толпились во тьме, подкрадывались со всех сторон. Был страшный миг, когда Кливу, второпях готовившему ночлег, пришлось отойти подальше, так что она потеряла его из виду. Она хотела его окликнуть, но голос не слушался, и когда Джим снова оказался рядом, то увидел, что она совсем похолодела и ее колотит неудержимая дрожь. Джим закутал ее в — одеяла и больше не выпускал из объятий, но она все дрожала и никак не могла согреться и успокоиться. Потом она долго лежала без сна. С неба на нее смотрели безжалостные глаза звезд. Она попробовала зажмуриться, но тогда чернота ночи становилась и вовсе нестерпимой. Наконец усталость взяла свое, Джоун задремала, но тут же проснулась от кошмара и больше не позволяла себе заснуть. Ночь тянулась бесконечно долго, но в конце концов стало светать. Едва заметная тропа представлялась Джоун широкой дорогой, ведущей через дикие каньоны, вверх к скалистым твердыням, сквозь непроходимые чащи. И она все ехала и ехала вперед, вверх и вниз, ни разу не сбившись с пути, по знакомым, видным не только вблизи, но и издали, приметам. Клив держался близко за ней, и теперь, когда он окликал ее или понукал вьючную лошадь, голос его был заметно громче. Как много значила каждая миля тяжкого, труднопроходимого пути, что оставалась позади! В полдень привала не делали. Не остановились и на следующем памятном месте прежней стоянки. К заходу солнца они проехали еще много миль и оказались на перевале в голове Затерянного Каньона. Тут Джоун, наконец, поела и попила, а потом заснула глубоким сном смертельно уставшего человека. С рассветом они были на ногах, а когда взошло солнце, уже снова спешили по тропе, петлявшей по дну дикого каньона. Время летело быстро, позади оставалась миля за милей. В полдень добрались до маленькой хижины и остановились на отдых у ручья. За все время привала Джоун не произнесла ни слова. Долгий путь, почти безостановочная езда подействовали на нее благотворно, задвинули поглубже страшные воспоминания, приоткрыли надежду на лучшие времена. И она уже без содрогания заглянула внутрь хижины, где когда-то едва не убила человека, а потом в течение долгих одиноких недель выхаживала его, возвращала к жизни. Они оставили место таким, как нашли, только Клив содрал со ствола пихты червового туза — мишень, продырявленную пулями Гулдена. Потом этот каньон кончился, они перевалили через скалистый кряж в следующий каньон, миновали еще одно место старого привала, проехали несколько миль по берегу шумного ручья и, наконец, оказались в предгорьях. * * * На другой день около полудня, подъезжая к купе низких деревьев на ровном дне неглубокой долины, Джоун сказала, протянув руку: — Вон там… мы с Робертсом заночевали и… — Езжай стороной, я тебя догоню, — ответил Клив. Сделав большой крюк> Джоун опять выехала на свою старую тропу, только теперь тропа была совсем другой. Вскоре показался Джим. Он был бледен, по лицу градом катился пот, его мутило. Они молча поехали дальше. Привал сделали только вечером, вдали от воды, прямо на тропе, по которой много месяцев назад Джоун отправилась на поиски Джима. На земле все еще был ясно виден след, словно оставленный накануне. На другое утро Джоун отметила про себя, что вместе с далеким, теперь диким пограничьем позади оставалась и гнетущая тяжесть недавнего кошмара. Не проходила только боль, но и она понемногу смягчалась… Теперь к Джоун снова вернулась способность думать. А Джим Клив и вовсе воспрянул духом. Вероятно, потому, что видел, как оживает Джоун. Они снова подолгу разговаривали, в разговорах оттаивали их чувства. Долгие мили ехали они рядом, рука в руке, погоняя вьючную лошадь, понемногу возвращаясь мыслями к прежней жизни, близким, друзьям. И вот еще один закат — но теперь они уже спускаются с холма к маленькому поселку Хоудли. У Джоун сжалось сердце, а Джим совсем повеселел. — Ну, а теперь ты отошьешь старых поклонников? — начал было он дразнить Джоун, но тут же посерьезнел. — Джим, — испуганно обратилась к нему Джоун, — ведь ты не думаешь все сразу сказать? — Непременно скажу… Я представлю тебя как жену, и дело с концом. Пусть думают, будто мы тогда сбежали, чтобы тайно обвенчаться. — Это никому и в голову не придет, все станут говорить, что я просто за тобой бросилась… Джим! Ничего пока не говори. Мне и так не сладко придется. Тетушке Джейн всего этого не понять. — Ладно, ладно, я сколько хочешь молчать буду, но за это ты должна сделать две вещи. — Какие? — Давай встретимся сегодня вечером под нашими елками, где тогда поссорились. Встретимся, как в тот раз, только все сделаем совсем по-другому. Хорошо? — Ну конечно. Это будет замечательно! — А теперь надень маску! Понимаешь, рано или поздно эта история выплывет наружу, все станут о ней судить да рядить… А ты сама, пока живешь здесь, все равно будешь Дэнди Дейл. Вот и надень маску. Так, для смеха. Представь себе тетушку Джейн… и всех остальных! — Ой, Джим, я совсем забыла, в каком я виде! — испуганно воскликнула Джоун. — Надо было захватить ту твою куртку. Что же делать? Я не могу показаться им в этом костюме! — Ничего не поделаешь, придется. Да не бойся, ты в нем так здорово выглядишь! Они все попадают от удивления. Неужто ты не понимаешь, что, пока ты не снимешь маску, тебя никому не узнать? Ну, пожалуйста, Джоун. Джоун покорилась и неохотно натянула черную маску. Так они проехали по бревенчатому мостику через ручей и оказались в поселке. На улице им встретилось несколько человек, тут же в удивлении на них уставившихся. А когда в одном из всадников кто-то признал Джима Клива, все заволновались, бросились к нему и толпой последовали за ним. По дороге к эскорту присоединялись все новые и новые обитатели поселка. — Слушай, Джоун, а что, если твой дядя Билл и есть тот самый Землепроходец из Олдер-Крика? Ведь я взял с собой все его золото. Мне чего-то кажется, что это твой дядя… Вот было бы здорово! А, Джоун? Но Джоун не отвечала. От слова «золото» ей стало больно, как от удара ножом. К тому же у бревенчатой хижины она увидела тетушку Джейн и двух соседок, с любопытством разглядывавших приближающуюся процессию. Джоун чуть придержала лошадь, чтобы укрыться за спиной Джима, а тот остановился и радостно приветствовал тетушку Джейн. — Господи! — воскликнула седовласая женщина с приятным лицом. — Никак это Джим Клив! — отозвалась другая. Джим соскочил с лошади и крепко обнял первую. Лицо ее просияло, но тут же омрачилось, болезненно дернулось. — Джим, Джим, мы так надеялись, что ты… что ты привезешь обратно Джоун! — А как же иначе! — крикнул Джим; в эту минуту он был совершенно не способен на обман, даже в шутку. — Вот она! — Кто?.. Где?.. Джоун соскользнула с лошади и, сорвав маску, с рыданьем бросилась вперед. — Тетушка! Тетушка!.. Это я, Джоун, я жива!.. Господи, как хорошо дома!.. Нет-нет, не смотрите на мою одежду, посмотрите на меня саму! Тетушка Джейн, похоже, была в шоке от появления Джоун, от радости, испуга и стыда, но над всем главенствовала радость. Обняв Джоун, она плакала и причитала. Потом вдруг, вспомнив о глазеющей на них толпе, слегка отстранила Джоун. — Ты, ты… сумасбродка! Разбойница, я всегда говорила Биллу, что когда-нибудь ты ударишься в непотребство! Марш домой! И сейчас же сними эту неприличную одежду. * * * В тот же вечер, когда зашло солнце и только свет далеких звезд пронизывал кружевные тени, Джоун опять ждала Джима под заветными елями. Была тихая белая ночь — из тех, которыми славятся эти горы. Слышался плеск ручья, струившегося по каменистому дну, да шелест ветра в ветвях деревьев. Дома Джоун, к великой своей радости, узнала, что дядя Билл Хоудли действительно был тем самым Землепроходцем Олдер-Крика. Так находкой богатейшей золотоносной жилы увенчались его многолетние нелегкие труды. Самой же Джоун даже мысль о золоте была ненавистна. Еще тогда, при бегстве из Горного Стана, она ни за что не хотела брать с собой оставшееся от бандитов золото, и, если бы не настойчивость Джима, оно так и осталось бы рассыпанным по столу и по полу хижины. Подумать только! Все золото, кроме того, что намыл сам Джим, принадлежало ее дяде! В это трудно было поверить! Непонятная, роковая сила золота всегда теперь будет внушать Джоун почти мистический ужас. Найдется ли на свете хоть одна женщина, хоть один мужчина, кто мог бы сказать, что знает власть золота лучше, чем она? Как много нового, странного, страшного узнала она за эти месяцы! Теперь она понимала, что человека — будь то честный старатель или бандит-убийца — ни в чем нельзя винить! В любом преступлении всегда виновато лишь золото. Она перестала понимать, почему его так ценят — сама она не видела в нем никакого блага. Зато хорошо знала, с какой необоримой силой оно сокрушает человеческую душу. Никогда не забыть ей громадный муравейник, кишащий старателями, лихорадочно копавшими, мывшими, копившими золото — все больше золота, — глухими и слепыми ко всему, кроме золота. Навсегда, выписанные огненными мазками на черном фоне ее памяти, останутся дикие образы безжалостных бандитов. Вот Гулден — чудовище, злобная горилла, людоед! Воспоминание о нем снова и снова пробуждало в ней ужас, а вот его страшная смерть — нет. Пожалуй, это было самое безболезненное впечатление, сохранившееся в ее памяти. Зато избавиться от образа Келлза Джоун никак не могла, он все время жил в ее мыслях. Теперь, когда она была дома, далеко от границы, она могла еще раз спокойно заглянуть в прошлое, получше его рассмотреть. И оказалось, что далеко не все там было ясно и понятно и никогда не будет. Ей виделся Келлз, жестокий бандит, убийца, организатор шайки головорезов, ее мозг. Такому не должно быть места в мыслях порядочной женщины. Но оно было. Джоун не забыла, не простила ни одного из его деяний, даже помыслов, понимала, что ее разуму не под силу охватить всю беспредельность его вины, догадывалась, что он, по всей вероятности, был самым худшим, самым страшным порождением дикого пограничья. Именно там сложились условия, при которых неизбежно должен был появиться такой человек. В этом было что-то таинственное. Джоун видела, как в душе этого бандита слабость и порочность каким-то образом уживались с силой и благородством. Только она знала, что за человек скрывался за всеми непонятными, переменчивыми проявлениями его натуры, и память о его преступлениях как-то стиралась. Ее мучило раскаяние, даже угрызения совести. Но что она могла тогда сделать? Выхода из той невообразимой ситуации не было, как и теперь у нее не было возможности найти Келлзу место среди людей. Он насильно увез ее, без всякой нужды убил трех человек, только затем, чтобы провести с ней долгие, пустые, бесплодные часы; он полюбил ее, стал другим человеком и… проиграл ее в карты — для Джоун это было последним, страшным доказательством пагубной власти золота; и, наконец, спас ее. Она помнила, как он вышел из ее каморки: бледный, спокойный, сияющий; помнила взгляд его странных светлых глаз, ироническую усмешку; помнила, как в последние страшные мгновения в одном неистовом порыве он отдал ей всю свою силу, самое жизнь. Если б только перед смертью, когда она держала его голову, он узнал ее! Но нет, в бледных глазах только медленно угасал свет — взгляд его души, навсегда покидавшей тело, уже одинокой, уже отстраненной от живого мира живых людей.