— Одна карта — мое золото против твоей девки! Банда разразилась язвительными насмешками. Ощетинившись, рыча, как голодные волки, они тянули к Келлзу головы. — Нет! Будь ты проклят! Нет! — заорал Келлз в бессильной ярости. Вытянув вперед руки, он, казалось, хотел оттолкнуть от себя и золото, и Гулдена, и злобные бандитские рожи, и само, почти неодолимое, искушение. — Ну, хозяин, похоже, ты труса празднуешь! — насмешливо протянул Джесс Смит. Но в этот решающий момент жизни Келлза сгубило не золото, не презрение бандитов, не их насмешки, а то, что его поманила надежда, появилась безумная, безнадежная, но все-таки реальная возможность отыграться. Такова странная, не поддающаяся разумному объяснению, природа азарта. Какие образы, сменяя друг друга, промелькнули в горячечном воображении игрока? Но теперь его уже не трогала ни перспектива поражения, ни перспектива победы. Все заслонило собой великолепное видение игры! Оно ожгло пламенем его душу, одним порывом вымело из нее зачатки добра, раздавило его любовь. И Келлз уже не мог сопротивляться. Не произнеся ни слова, он жестом показал, что принимает игру. — Бликки, тасуй карты, — скомандовал Гулден. Бликки перетасовал и громко шлепнул колоду на середину стола. — Снимай, — крикнул Гулден. Трясущаяся рука Келлза потянулась к колоде. Тут Джим Клив вдруг снова обрел дар речи. — Стой, Келлз! Погоди! — пронзительно крикнул он и прыгнул вперед. Однако ни Келлз, ни другие не услышали его голоса, не заметили, как он метнулся к столу. Келлз снял карту. Взглянув, он поднял ее высоко над головой. Это был король червей. И сразу все изменилось! Мертвое лицо его вдруг ожило, из глаз ключом забила безудержная, животворящая радость. — Ну, его может побить только туз, — нарушил тишину Джесс Смит. Гулден потянулся к колоде с таким видом, будто каждая карта в ней была тузом. Глубоко запавшими глазами он так и пожирал Келлза. Вот он снял карту и, прежде, чем посмотреть самому, показал ее Келлзу. — Моей удачи тебе не перебить, — глухо проревел он и швырнул карту на стол. Это был туз пик. Келлз странно сжался, задрожал и, казалось, вот-вот упадет. К нему торопливо подошел Джим Клив и его поддержал. — Эй, Келлз! — крикнул Гулден. — Ступай, попрощайся со своей девкой. Я ее скоро заберу… Малыш, Брейверман. Теперь и вы можете попытать счастья. Гулден опять сел на место, оба бандита тоже поспешили за стол, а остальные снова сгрудились кругом. Джим Клив повел все еще ошарашенного Келлза к входу в каморку Джоун. В эту минуту в глазах у Джоун потемнело, и она потеряла сознание. Когда она пришла в себя, она увидела, что лежит на своей постели, а над ней склонился. Джим. От горя, отчаяния и страха он совсем обезумел. — Джим! Джим! — простонала Джоун, хватая его за руки. Джим помог ей сесть, и она увидела стоявшего тут же Келлза. Он был жалок, пьян и туп, но, похоже, смысл содеянного начинал понемногу доходить и до него. — Келлз, — заговорил Джим глухим, севшим голосом, подходя к нему с револьвером в руке, — сейчас я убью тебя, Джоун и себя самого. Келлз пристально взглянул на Клива. — Да, да!. Убей. И девушку тоже. Это для нее лучший выход. А себя-то зачем? — Я ее люблю. Она моя жена. Тупое безразличие Келлза как рукой сняло. Он так и вскинулся. Но тут Джоун бросилась перед ним на колени. — Келлз, — быстро-быстро, горячо зашептала она, — давно, еще в Хоудли, Джим Клив был моим возлюбленным. Мы поссорились. Я над ним посмеялась, сказала, что он — тряпка, не способен даже на сумасбродство. Он страшно обиделся и ушел, бежал на границу. На другой день я поехала за ним, хотела его вернуть… Вы помните, как натолкнулись на нас с Робертсом, как его убили? И все остальное? Когда мы с Джимом здесь встретились, я побоялась вам все рассказать. Я все уговаривала его ничего не предпринимать, мне это удавалось, пока мы не попали в Олдер-Крик. Там он снова стал сам не свой, и я с ним обвенчалась — чтобы его успокоить… А потом настал тот страшный день, когда линчевали ваших людей. В толпе нас с Джимом оттерли от вас и остальных. Вечером мы спрятались, а утром уехали с почтовой каретой. А потом Гулден со своими на нее напал. Он думал, что это вы велели нам в ней ехать. Нам удалось его провести, но пришлось ехать с ними сюда. Я все хотела вам рассказать, надеялась, что вы нас отпустите… А теперь… теперь… Но продолжать Джоун не могла. При мысли о Гулдене она почти лишилась чувств. — Келлз, это все чистая правда, — горячо добавил Клив, глядя прямо в лицо потрясенного бандита, который, казалось, не верил своим ушам. — Клянусь, что это правда. Теперь-то вы это должны понять! — Господи, парень, я все понял, — едва переведя дух, ответил Келлз. Угрюмая пьяная тупость, сковывавшая его мысли и чувства, мигом исчезла: потрясение отрезвило его. Джоун тотчас это заметила, увидела, что пробуждается к жизни тот, второй, лучший Келлз, исполненный раскаяния, угрызений совести. И, стоя на коленях, она обвила его руками. Он попытался разнять ее руки, поднять с колен, но не мог. — Встаньте! — во весь голос крикнул он тогда, — Джим, оттащи ее!.. Не смейте! Не смейте!.. Передо мной! Я же только что проиграл… — Ее жизнь, Келлз, только ее жизнь, клянусь, ничего больше! — воскликнул Клив. — Выслушайте меня, Келлз, умоляю, выслушайте, — подняла к нему лицо Джоун, — неужели вы отдадите меня этому людоеду? — Ну, нет, видит Бог, нет! — тяжело ворочая языком, ответил Келлз. — Я был пьян, совсем голову потерял… Прости меня. Ты же видишь, откуда мне было знать, как все обернется? Господи, до чего все мерзко! — Вы же любили меня, — тихо прошептала Джоун. — Вы все еще меня любите?.. Неужели вы не понимаете? Еще можно спасти мою жизнь, и… вашу — душу! Понимаете? Вы поступили ужасно. Но если теперь вы спасете меня от Гулдена, спасете меня ради этого мальчика, из-за которого я вас едва не погубила, то… то Бог простит вас! Выведите нас отсюда, уходите вместе с нами! И никогда больше не возвращайтесь на границу. — Может быть, я еще могу спасти вас, — пробормотал Келлз, как бы про себя. Казалось, он хочет собраться с мыслями, но ему, мешают обвившие его руки. Джоун почувствовала, как он вздрогнул и выпрямился. От прикосновения его рук она тоже затрепетала. Тут Клив обратил к нему бледное, молящее лицо: — Келлз, однажды я спас тебе жизнь. Ты тогда сказал, что этого не забудешь. А теперь… теперь!.. Ради всего святого, не дай мне ее убить! Джоун встала с колен, но все еще не отпускала Келлза. Она чувствовала, как что-то в нем меняется, как вот в эту самую минуту дух его вырывается из бездны, как он исполняется решимости. И ее охватила радость, но, странное дело, не за себя, а за него. — Джоун, один раз вы показали мне красоту чистой женской любви. С тех пор я стал другим человеком. В чем-то я стал лучше, во всем остальном… разочаровался. Я больше не гожусь для жизни на границе. Тот миг преследует меня день и ночь. Поверьте мне — ведь вы можете? Несмотря ни на что. Джоун почувствовала, как страстно он жаждет того, о чем не смеет просить. Она читала его мысли, понимала, как сейчас ему хочется исправить причиненное ей зло. — Вы помните тот миг… — прошептала она, — хорошо, я дам вам пережить его еще раз. И скажу вам кое-что еще. Если бы я не полюбила Джима, если бы я раньше встретила вас, то я полюбила бы вас… И будь вы сто раз бандит или кто угодно еще, я пошла бы за вами хоть на край света. — Джоун! — задохнувшись от счастья и боли, выкрикнул он. Джоун увидела его лицо и залилась слезами. А когда он в безумном порыве прижал ее к себе, понимая, что навсегда от нее отказывается, она сама, не делая над собой усилия, обняла его, позволила целовать свои руки, губы. В том, что она сделала, не было лжи, не. было притворства: она была воплощением женственности — нежной, чуткой, отзывчивой. Наконец, Келлз выпустил ее из объятий и отвернулся, и Джоун поняла, что этот непонятный человек способен подняться до таких высот самоотречения, которые сравнимы могли быть лишь с глубиной бездны, в какой обычно обитала его душа. Она отерла слезы, взгляд ее прояснился, в груди затеплилась надежда. К ней вернулись силы и мужество. Когда Келлз снова к ней обернулся, он был прежним Келлзом — спокойным, холодным, беспощадным, с той же приветливой улыбкой на губах, с теми же странными глазами. Только теперь эти глаза смотрели иначе, они сияли. — Джим, обещай мне сделать все, что я скажу. — Конечно. — Сколько у тебя револьверов? — Два. — Дай один мне. Клив протянул револьвер, который все это время не выпускал из руки. Келлз взял его и сунул в карман. — Возьми другой и будь готов, — быстро распорядился он, — но ни одного выстрела, пока я на ногах!.. А тогда… тогда действуй по своему разумению… последний патрон оставь ей — вдруг… — Обещаю, — твердо ответил Клив. Келлз вытащил из-за пояса длинный, ярко сверкающий нож. Джоун не раз видела, как он орудовал им у костра. Келлз сунул нож в рукав, а черенок зажал в кулаке. Больше он не произнес ни слова, не бросил на Джоун прощального взгляда, так что в памяти у нее остался тот его взгляд, каким он смотрел на нее, когда она, обняв его, обратила к нему лицо для поцелуя. Потом Келлз вышел вон, а Джим опустился возле двери на колени и приник к просвету между жердью и занавеской. Собрав все силы, Джоун тоже прильнула к щели в бревнах. Она должна все увидеть своими глазами, чего бы ей это ни стоило, как бы страшно все это ни было. Бандиты были поглощены игрой, на подходившего Келлза никто и не взглянул. Гулден сидел спиной к двери. В хижину вливался поток солнечного света, и когда Келлз пересекал его, на склоненные головы игроков упала тень. Черная, зловещая тень преградила путь золотому лучу! Но и тогда ни одна голова не повернулась в сторону Келлза. Он сделал еще шаг вперед и внезапно, одним прыжком оказавшись у стола, изо всей силы всадил нож в толстую шею Гулдена. Огромное тело бандита рухнуло, опрокинув и стол, и скамьи, и игроков. Жуткий, прерывистый, нечеловеческий вой вырвался из глотки великана. Келлз отбежал к двери и, держа в каждой руке по револьверу, стал беспорядочно стрелять — но только из того, что был в правой руке. Поднялся страшный переполох, слышались крики, стоны, топот ног, но все заглушал звериный вой Гулдена и гром выстрелов. Комната наполнилась белым дымом, с каждым выстрелом он становился плотнее, за ним уже ничего не было видно. Сквозь облака дыма сверкали красные вспышки выстрелов, они шли с пола, куда попадали бандиты, а навстречу им от двери грохотали выстрелы обоих револьверов Келлза. Но вот он вдруг как-то странно уменьшился в росте: тело его согнулось почти пополам, обмякло. И все же он продолжал борьбу, время от времени его револьверы выбрасывали красный огонь. Потом откуда-то сбоку раздался совсем другой выстрел, Келлз пошатнулся и припал к двери. Стреляли из ружья, его гулкий гром заглушил тяжелый грохот револьверов. То ли зрение у Джоун прояснилось, то ли рассеялся дым, но ей вдруг стало лучше видно, что делается в хижине, и первое, что бросилось в глаза, отчего ее охватили ужас и смятение, был Гулден. Он, как слепой, ощупью двигался в клубах дыма то в одну сторону, то в другую, не замечая ни орущих бандитов, ни стрельбы, и словно все пытался своими огромными ручищами схватить что-то невидимое. Он потерял чувство направления, едва сохранял равновесие; его рев все еще перекрывал общий шум, но уже заметно слабел. Силы покидали его огромное тело. Наконец, ноги перестали его держать. Но туг он вдруг выхватил два тяжелых револьвера и, шатаясь, принялся палить во все стороны по чем попало. Одна пуля добила раненого Бликки. Ничего не видя и не слыша, Гулден наткнулся на Джесса Смита и упер в него стволы обоих револьверов, а тот, пытаясь избежать неминуемой гибели, пронзительно закричал и в упор выстрелил в Гулдена. Гулден все же успел нажать курок, их выстрелы прогремели почти одновременно, и оба бандита рухнули на землю. Но Гулден снова сумел подняться. Обливаясь кровью, с душераздирающими криками, этот огромный механизм разрушения все палил и палил в одном направлении, хотя смотрел вроде бы в другую сторону. В барабане уже давно кончились патроны, а он все нажимал и нажимал на курок. Келлз стоял на коленях. В руках у него был уже только один револьвер, и тот ходуном ходил то вверх, то вниз. Левая рука, простреленная навылет, плетью висела вдоль тела; клубы дыма то и дело закрывали его бледное лицо. Кроме Гулдена на ногах оставался еще один бандит — Пайк, но и он был тяжело ранен. Сделав последний выстрел, он отбросил револьвер и, выхватив нож, шагнул к Келлзу. Келлз выстрелил, ранил Пайка, но не остановил. И вдруг разом наступила тишина — такая страшная после грохота выстрелов и криков обезумевших бандитов. Гулден, как гигантский призрак, ощупью крался за Пайком. Одним могучим рывком он оторвал от опрокинутого стола ножку и, качаясь, взмахнул ею над головой. Теперь из груди его вырывался не рев, а какой-то тонкий свист.