— Джим Клив! — Джоун, милая моя Джоун, мне даже страшно, что я так счастлив! Но что поделаешь. Мы выберемся отсюда. Ты моя. У меня куча золота. Господи! Я даже не представляю, сколько. Только тебе его за всю жизнь не истратить. Правда, все сейчас как во сне? Джоун улыбнулась сквозь слезы. Рассердиться она не могла. — Сперва вытащи отсюда меня и золото, а потом и кукарекай. Слова эти отрезвили Джима. И вот опять темнота улицы. В свете редких тусклых огней взад-вперед сновали темные тени. — До утра еще далеко. Куда нам пойти, чтобы ты немного поспала? — пробормотал он. — Поищи место, где можно было бы посидеть и подождать рассвета. — Нет, пожалуй, не стоит. — Джим на минуту задумался. — Лучше вот что сделаем. Думаю, бояться нечего. И он повел ее по улице, в ту часть поселка, что поднималась по открытому каменистому склону. Скоро они уже карабкались вверх. Хотя небо было усеяно яркими звездами, Джоун то и дело спотыкалась о камни. Ей казалось чудом, что Джим шел так легко и свободно, и она крепко вцепилась ему в руку. Говорили они мало, да и то шепотом. Время от времени Джим останавливался и прислушивался или осматривал чернеющий над ними склон в поисках ориентира. Вскоре они прошли площадку, усеянную крупными обломками скал, потом Джим чуть ли не на руках перенес Джоун через еще более трудный участок и остановился перед небольшой нишей. — Вот тут я обычно спал, — пояснил он шепотом. Джим закутал ее в одеяло, они уселись, привалясь к скале, и Джоун положила голову ему на плечо. — Ты не озябнешь? Ведь на мне твоя куртка и одеяло, — забеспокоилась Джоун. Джим засмеялся. — Помолчи-ка. Ты совсем измучилась, тебе надо отдохнуть, поспать. — Поспать? Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, — сонным голосом пробормотала Джоун. — Как это не выйдет? Да ты уже совсем засыпаешь. Я ведь все равно не буду с тобой разговаривать, мне надо подумать. — Джим, — вдруг снова шепнула Джоун, — поцелуй меня на ночь. Ей показалось, что он нагнулся к ней слишком уж поспешно. Голова его заслонила звезды. На мгновение он крепко обнял ее, она почувствовала, как он дрожит. Потом он быстро поцеловал ее в щеку и тут же отпустил, почти оттолкнул от себя. Какой он странный, подумалось Джоун. Да и вообще все вокруг казалось странным. Никогда раньше не видела она таких странных, огромных и таких близких звезд. Со всех сторон ее и Джима обволакивала, укутывала, укрывала от глаз людских мягкая темнота. Было тихо, но и сама тишина как будто что-то говорила. Свет звезд падал Джиму на лицо — энергичное, напряженно ждущее и — прекрасное. Так он и будет сидеть всю ночь, не смыкая глаз, чутко прислушиваясь к каждому шороху, оберегая ее покой, пока не посереет восток. Как он изменился! Он — ее муж! Только это, верно, просто сон. Поверить в это можно будет, лишь когда станет совсем светло, когда она увидит на пальце его кольцо. Джоун согрелась, приятная истома охватила ее, тело расслабилось. В общем, можно и поспать. Только вот почему ей никак не избавиться от какого-то неясного страха? Такая тихая, спокойная, прекрасная ночь, небо усыпано блестками звезд; с нею ее Джим, он оберегает ее, никому не даст в обиду; а завтра они навсегда уедут отсюда! Все это так, но в мыслях ее преследовали мрачные, будоражащие воображение образы, виделся и Келлз. Где-то он сейчас? Вернулся на свою кровавую тропу, к своей кривой судьбе, горькой тоске? В том давешнем людском водовороте, в немыслимой давке он ее потерял. И Джоун захлестнула тупая боль, жгучий стыд — острая жалость к Келлзу. Она сама не могла бы сказать, почему. Наверное, потому, что она обладала непонятной способностью пробуждать к жизни лучшие стороны его души. Какая женщина тут устоит? И как ужасно, чудовищно сознавать, что в ее руках были силы, способные отвратить его от преступной жизни, а она этого не сделала! Однако еще страшнее было сознавать, что он и при ней продолжал проливать кровь, будет лить ее и впредь, хотя она могла этого не допустить, могла спасти жизнь многому множеству несчастных старателей. А ведь у каждого, наверное, где-то была жена или любимая. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Она любила Джима Клива. Можно было бы пожертвовать собой, а вот Джимом — ни за что, даже если б этим она спасла сотню бандитов и старателей. Джоун поняла, что мысли о Келлзе будут преследовать и мучить ее всю жизнь. Ни разу в тиши и покое своего дома не ляжет она спать, не подумав о Келлзе: как он, угрюмый, страшный, отягощенный бременем, кровавых преступлений, все ходит по хижине, или едет по уединенной тропе, или лежит, обратив к далеким звездам измученное лицо. Рано или поздно он встретит свою судьбу. От этого никуда не уйти. Тут Джоун представила себе недавнюю зловещую сцену, тихо покачивающиеся тела; но нет, жизнь Келлза так не кончится. Он гнусный преступник, но он не рожден для петли. Его может зарезать во сне любой из его шайки, ставший на путь предательства, потому что таков закон зла. Однако скорее всего он найдет свой конец в каком-нибудь вертепе, в последней драке за игорным столом, где на карту ставится не только золото, но и сама жизнь. Все бандиты грабили золото, а потом играли и дрались. Драка, в которой погибнет Келлз, будет ужасна. Казалось, Джоун провидит одинокую хижину с дымным очагом, слабо мерцающими фонарями, плавающим в воздухе синим табачным дымом; распростертые на полу тела бандитов; застывшего окровавленного Келлза, гиганта Гулдена, в смерти еще более страшного, чем в жизни; на грубо сколоченном столе — мешочки с золотом, а на полу целые кучи, целые россыпи тускло блестящих золотых крупинок; они устилают доски, словно наносный песок, и как песок бесполезны. Вот оно, царство золота — знак разрушения и гибели. Глава XVIII Все виденья, порожденные болезненным воображением Джоун, канули в небытие, и, когда она проснулась, ей показалось, что она так и не сомкнула глаз. Однако небо на востоке уже чуть светлело, и Джим легонько тряс ее за плечо. — Да нет, ты и поспать толком не успела, так, вздремнула, — сказал он, помогая ей встать. — Пошли отсюда. Они осторожно выбрались из-за обломков скал и стали быстро спускаться с откоса. В серых утренних сумерках перед ними возник темный силуэт, очень похожий на хижину Келлза, но тут же исчез. И только когда они вышли на дорогу, Джоун поняла, что это на самом деле была та самая хижина, в которой она столько времени прожила пленницей. Они шли быстро и очень скоро дошли до поселка. Огней еще нигде не зажигали. Палатки и лачуги казались непривычно мрачными. Дорога была пустынна. Ни один звук не нарушал предутреннюю тишину. За поворотом улицы, в сумеречной дали. Джоун увидела неясные очертания почтовой кареты с лошадьми. Джим ускорил шаг. Вскоре они подошли к карете. Лошади нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Кучер уже сидел на козлах с вожжами и кнутом в руках, а рядом, держа на коленях ружья, устроились двое охранников. Дверца кареты была отворена. Внутри сидели люди. Один высунулся в окно и, держа за ствол ружье, тихо толковал о чем-то с другим человеком, возившимся с постромками. — Привет, Клив! Что-то поздновато! — приветствовал их появление третий, вроде бы вчерашний агент. — Садитесь. Когда думаешь вернуться? — Еще не решил, — неохотно ответил Клив. — Ну, счастливого пути, — сказал тот, закрывая за Джимом и Джоун дверцу. — Трогай, Билл. Карета дернулась и покатила. Джоун с неприязнью подумала, что жутким скрипом рессор и грохотом колес по камню карета растерзала предрассветную тишь. А Джим радостно сжал Джоун руку — они уезжают! Им повезло, рядом никого не было. Напротив сидели трое: охранник с головой, наполовину высунутой в окошко, бородатый рудокоп, то ли сонный, то ли просто вялый по натуре, и совсем молодой человек, тонкий и деликатный, явно не из старателей. На Джима и Джоун никто не обращал внимания. Дорога пошла вниз, и Билл, кучер, пустил четверку лошадей рысью. Старая, разболтанная карета вот-вот готова была с грохотом развалиться на части. Она покачивалась, заваливалась то на один бок, то на другой, подпрыгивала на камнях и корнях деревьев. Джоун едва не вылетала со скамьи и сидела, держась одной рукой за поручень, а другой вцепившись в Джима. А когда карета съехала в неглубокий ручей и загромыхала по валунам, Джоун не на шутку испугалась, как бы ей не переломало кости. За ручьем дорога пошла по другой стороне ущелья и стала ровнее. — Это та же дорога, по какой мы приехали сюда, — шепнул Джим на ухо Джоун. Та удивилась, она считала, что Бэннок находится в противоположной стороне, но это ее не обеспокоило — вероятно, дорога скоро куда-нибудь повернет. Тем временем совсем рассвело, и солнце залило долину мягким розовым светом. Внутри кареты тоже стало светло. Джоун больше не смущало присутствие чужих людей — на нее никто не обращал внимания, кроме молодого человека, но и тот, оглядев ее и слегка, словно про себя, улыбнувшись, погрузился в собственные мысли. Он не производил впечатления человека с достатком и, казалось, был чем-то сильно обеспокоен. Под широкой курткой Джим держал Джоун за руку и время от времени говорил что-то о том, что привлекало его внимание за окошком. А карета все катилась и катилась, словно гналась за ровным топотом копыт. Джоун показалось, что она узнала поросшее кустарником узкое ущелье, по которому Джесс Смит вывел их когда-то на широкую новую дорогу. Наверно, Джим подумал о том же, потому что в этот момент сильно сжал ей руку. Когда ущелье осталось позади, Джоун почувствовала, что дышать стало свободнее. Теперь каждая миля уводила их все дальше и дальше от бандитов, и она испытывала ни с чем не сравнимое облегчение. Время больше не тянулось так медленно. Джоун очень хотелось поговорить с Джимом, но мешало присутствие посторонних. А Джим поддался общему настроению — каждый из пассажиров спокойно предавался своим мыслям. Успокаивала и бдительность стражи. Правда, опасность все же могла поджидать их впереди, за любым поворотом дороги. Джоун вспомнила, как Келлз однажды заметил, что Бэннокскую карету еще ни разу толком не брали, зато, когда этим займется он сам, все будет сделано как надо. Монотонное покачивание кареты утомляло. Воздух внутри прогрелся, поднялась пыль, появились докучливые мухи. Все это очень раздражало Джоун. Куда подевалось ее обычное спокойствие! Миля за милей оставались позади, а она нервничала все больше и больше. Карета выехала из долины, и теперь дорога, петляя в предгорьях, поднималась вверх к скалистым склонам. Каждая лощина, каждый овраг приводил Джоун в трепет. Лучшего места для засады не найти! Но карета благополучно катила дальше; тревожное ожидание понемногу оставило Джоун, она позволила себе расслабиться и, откинувшись на спинку сиденья, закрыла глаза. От тряски, жары и духоты она очень устала, ее клонило в сон. Но не успела она задремать, как раздался оглушительный грохот выстрелов. Стреляли из ружей. Под пулями внутри кареты во все стороны полетели щепки, они больно царапали кожу лица, рук. Снаружи громкие хриплые крики смешались с пронзительным визгом лошади. Карета закачалась, накренилась и стала на месте. С крыши раздался тяжелый залп. Джим что-то крикнул Джоун и повалил ее на скамью. На колени ей свалился убитый охранник. От леденящего тошнотворного ужаса Джоун почти перестала видеть и слышать. Прозвучал второй залп бандитов, после чего с крыши кареты больше не было сделано ни одного выстрела. Потом раздался топот копыт, храп испуганных лошадей. — Джесс Смит! Стой! — заорал Джим. — Давай, давай, Малыш! — послышался хриплый голос. — Что за черт, это же Джим Клив! — Эй, Гул! — завопил еще кто-то, и Джоун узнала голос Бликки. Джим приподнял ее голову. От страха он был бледен как полотно. — Любовь моя, ты не ранена? — Нет. Только я очень испугалась. Джоун выглянула в окошко и увидела бандитов. Одни были верхом, другие уже спешились и с ружьями в руках толпились вокруг кареты. Джим открыл дверцу, вышел и позвал Джоун. Ей пришлось перешагнуть через труп охранника. Рудокоп и молодой человек, все еще сжавшись в комок, лежали на скамье. — Никак это Джим и Келлзова девчонка, Дэнди Дейл! — воскликнул Смит. — Ребята, это точно неспроста! Слушай, парень, ты хоть не ранен? И девушка тоже? — Нет. Но вашей заслуги в этом нет, — ответил Клив. — С него это вы решили набить карету свинцом? — Ни черта не понимаю! — снова воскликнул Смит. — Зачем Келлзу понадобилось отправлять тебя каретой! Когда он послал нас взять ее, он и словом не обмолвился, что вы в ней будете. Когда и где ты видел его в последний раз? — Вчера вечером, в поселке, недалеко от нашей лачуги, — скороговоркой ответил Джим. Он, не задумываясь, воспользовался представившейся возможностью. — Он поручил мне Дэнди Дейл. Велел утром сесть в карету. Я думал, он сам в ней будет или где-то нас встретит. — Больше он ничего не велел тебе делать? — Нет, только позаботиться о девушке, пока он сам не объявится. Да, еще он сказал, что потом что-то нам сообщит. Смит в недоумении переводил взгляд с Клива на Бликки, а потом и на Гулдена, который вышел вперед, растрепанный, с опущенным револьвером в руке. Проследив за взглядом его огромных серых глаз, Джоун увидела свесившийся с козел труп кучера и лежащих сзади него охранников. Одна лошадь из переднего уноса неподвижно лежала на земле, вторая тревожно ее обнюхивала. — Эй, кто там внутри? — рыкнул Гулден, просовывая в дверцу револьвер. — Выходите! Молодой человек, спотыкаясь, вышел, обхватив руками голову. Он был смертельно бледен, весь дрожал и от страха так ослаб, что еле держался на ногах. Гулден ткнул рукояткой бородатого старателя. — Давай, вылазь! Рудокоп, согнувшись пополам, сидел на скамье и не двигался. — Вроде продырявлен, — заметил Смит, — но еще не помер: слышишь, дышит, что больная кобыла. Гулден просунул внутрь мускулистую лапу, одним рывком стащил раненого с сиденья и выволок из кареты. Несчастный со стоном рухнул на дорогу. Шея и рука у него были в крови. Гулден нагнулся, рванул его за куртку, засунул руку под одежду, рванул еще раз, посильнее, и с торжеством извлек широкий черный пояс, туго набитый золотом. — Ха! — вырвалось у него из глотки. Звук был отвратителен, страшен, однако не выражал ни удовлетворения, ни, тем более, восторга. Гулден передал пояс ухмыляющемуся Бадду и повернулся к молодому человеку. — Золото есть? — Нет. Я… я не старатель, — еле слышно ответил тот. Гулден пошарил у него под курткой, похлопал по карманам и приказал: — Повернись! — Эй, Гул, отпусти его, — запротестовал Джесс Смит.