Он встал. Лицо его потемнело — он был потрясен до глубины души. Слетело все внешнее, наносное, осталась одна сокровенная его сущность. Пальцы Джоун безвольно разжались, револьвер выпал. — Это ответ? — хрипло спросил Келлз. — Я не могу вас убить. — Боитесь моих людей? Гулдена? Оттого не можете? Боитесь остаться здесь с ними одна? Боитесь, что вам от них не уйти? — Я о них не думала. — Тогда выбирайте — моя жизнь или ваша душа! Он подобрался к ней и наклонился так низко, что ей пришлось протянуть вперед дрожащие руки. После напряженной схватки Джоун стала быстро терять силы — начиналась реакция, и она совсем забыла о своем плане. — Если вы так безжалостны… то пусть это будет моя душа… — прошептала она еле слышно. — Убить вас я не могу. А вы могли бы взять револьвер, прижать его вот сюда и убить меня? — Нет. Потому что я вас люблю. — Вы вовсе меня не любите. Убить душу страшнее, чем тело. Что-то мелькнувшее в его странных глазах вдруг вдохновило Джоун. В глубине сознания волной поднялось безотчетное стремление женщины завлечь, покорить, переделать на свой лад. Она быстро подошла к Келлзу, протянула руки. На одной была кровоточащая ссадина — во время схватки Джоун ударилась о стену. Там, где пальцы Келлза сжимали ей руки, кисти опухли и покраснели. — Вот, посмотрите, что вы сделали. Вы же вели себя, как животное, и меня превратили в животное — у меня выросли когти, тело стало пружиной из мускулов. И вы не сумели меня ни удержать, ни поцеловать. Может быть, в другой раз вам это удастся. Только обнимать и целовать вы будете не женщину, а лишь оболочку женщины. Вместо меня будет холодная, бесчувственная, изломанная вещь; вы принудите меня уступить, но я все равно не покорюсь… А все то, что есть «я», — девушка, женщина, которую вы, по вашим словам, любите, останется внутри, затаится, исполнится ненависти, отвращения, смертной тоски. Вы будете обнимать и целовать существо, которое сами же унизили. Все тепло, нежность, трепет страсти, сама жизнь — все, что заключено в женской душе, что вызывает любовь — все будет убито. Тут она подошла поближе к Келлзу и со всей удивительной нежностью, на которую способна женщина в критический миг, когда жизнь и душа висят на волоске, одним усилием воли превратилась в полную противоположность тому повергнутому в ужас, дикому, непокорному существу, которое только что так отчаянно защищалось от него. — Сейчас я покажу вам, разницу, — шепнула она, склоняясь к нему — взволнованная, нежная, искренняя, пугающе прекрасная в ореоле своего женского очарования. — Что-то мне говорит… дает мне силы…. О том, что может быть… если вы станете человеком, хорошим человеком, не бандитом… И… если б это было возможно… увидели разницу между женщиной… Я покажу вам… чтобы спасти душу! Она взяла остолбеневшего Келлза за руки, скользнула ему в объятья, на миг прижалась к нему всем трепещущим, податливым телом и, подняв бледное сияющее лицо — искреннее, потому что она честно стремилась к своей цели, — чтобы он на миг увидел красоту, нежность и саму душу любви, она прижала теплые дрожащие губы к его губам… И тут же в испуге отпрянула. А Келлз остался на месте, ошеломленный, словно случилось что-то сверхъестественное; с лица исчезло злое выражение, жесткие черты разгладились. — Боже мой! — еле слышно выдохнул он. Потом вдруг, словно очнулся от сна, бросился вниз по лестнице, рванул занавес и исчез. Джоун упала на постель и излила остатки сил в успокоительных, слепящих слезах. Она победила. Теперь ей нечего бояться Келлза. В этот единственный миг она так возвысила его в его собственных глазах! Но какой ценой! Глава X На другой день, когда Келлз позвал Джоун в нижнюю хижину, она убедилась, что ее надежды, ее глубокая вера не обманули ее: она не просто возвысилась в его глазах, она облагородила его самого. Об этом говорил не только его тоскливый взгляд и осунувшееся лицо, сколько интуиция Джоун. — Вам нельзя больше сидеть взаперти, — обратился к ней Келлз, — вы похудели и побледнели. Выйдите на солнце, на воздух. Да и к банде пора привыкать. Бейт Вуд утром говорил, что принял было вас за призрак Дэнди Дейла. Наверно, вас так и будут здесь называть. Не хочу давать советов, как вам вести себя с моими людьми, только если вы будете обходиться с ними по-дружески, вам будет гораздо легче жить среди них. А от хижины далеко не отходите. Если кто скажет или сделает что-нибудь, что вас оскорбит, — не раздумывая стреляйте. Только не вопите и не зовите меня. Вы вполне можете сами со всеми управиться. И все-таки выйти на свет божий в костюме Дэнди Дейла было сущей пыткой. Джоун шла нетвердой походкой, по лицу, под маской, пробегали холодные мурашки. Но не от стыда, а от страха: только бы Джим Клив не узнал ее в этом вызывающем одеянии. Перед хижиной, понуро опустив головы, стояли несколько покрытых пылью, нерасседланных лошадей. Едва Джоун показалась в двери, мужчины, праздно болтавшие тут же, разом умолкли. Пахло пылью, лошадьми, сыромятиной, виски и табаком. Никого из мужчин Джоун не знала, и это помогло ей взять себя в руки. Увидев же, какую сенсацию произвело ее появление, она совсем повеселела. Мужчины так смешно застыли с широко открытыми ртами, пожирая ее глазами; а один, совсем старик, выронил изо рта, скрытого седой бородой, трубку и даже не заметил. Первым опомнился темноволосый парень, с виду совсем беспутный, на лице которого неизгладимый отпечаток оставили годы разгульной жизни: с неуклюжей галантностью он приподнял сомбреро и слегка поклонился. Его примеру последовали остальные. Приветствия, при всей их неловкости, были вполне дружелюбны. Джоун очень хотелось вернуться в хижину, однако она заставила себя остаться на месте и не обращать внимания на устремленные к ней со всех сторон любопытные, а порой и дерзкие взгляды. Остальное было уже легче. Как хорошо, что лицо ее скрывала маска! Тихо пробормотав в ответ на приветствия нечто нечленораздельное, Джоун вступила во вторую фазу жизни среди бандитов. Конечно, естественность и непринужденность пришли к ней не сразу, но когда, наконец, пришли, она вновь обрела присущий ей трезвый взгляд на вещи и смелость. Хотя она уже успела насмотреться на гнусные физиономии пограничных головорезов, теперь ей пришлось увидеть лица еще более мерзкие, порой прямо непристойные. И все же, несмотря на всю их порочность, несмотря на наглость восхищенных взглядов, она не могла не почувствовать в них и приветливости, и сочувствия, и доброжелательности. Джоун подошла к усталым грязным лошадям, потрепала их по мордам, погладила. В это время на тропе показался всадник. Подъехав, он спешился у хижины Келлза. Сразу за ним прискакали еще двое. Оба во все глаза таращились на Джоун. А Джоун все время не покидала смутная тревога, ожиданье чего-то. Что бы она ни делала, о чем бы ни говорила, за всем стояла одна неотступная, пугающая мысль — а вдруг она прямо сейчас встретится лицом к лицу с Джимом Кливом? Где он? Что делает? Пьет? Играет? Спит? Остался ли он самим собой — честным парнем? А что будет, когда они встретятся? Как дать ему знать о себе и обо всем, что случилось, пока он на самом деле кого-нибудь не убил? И опять ее охватывал страх — ведь Клив может узнать ее и в этом костюме, и в маске. Она немного походила взад и вперед, поглощенная своими мыслями, как вдруг еле приметное движение среди бездельничающих бандитов привлекло ее внимание к толпе людей, с криками бежавших за какими-то всадниками, среди которых Джоун сразу узнала Пирса и Французика, а потом, похолодев от страха, и Джима Клива. Они подъезжали к хижине. Сердце Джоун забилось. Нет, Сейчас ей никак нельзя встречаться с Джимом: вдруг этот маскарад не поможет? Все ее планы разлетелись бы в пух и прах. Она забыла о Келлзе, забыла, чем может обернуться встреча с Джимом. Картины встречи — неизбежного разоблаченья, боли, которую причинит Джиму и само ее присутствие тут, и его смысл — ворвались в ее воображение и вытеснили из головы все остальное. Маска маской, а проницательного взгляда Джима ей не выдержать. И, струсив, Джоун решила укрыться в хижине. Но еще не переступив порога увидела, что происходит что-то необычное: бандиты повскакивали на ноги и, громко переговариваясь, напряженно следят за приближающейся группой, а из двери, не замечая Джоун, со сверкающими глазами выходит Келлз. Джоун проскочила в хижину и, оказавшись в четырех стенах, успокоилась. Теперь страх уступил место любопытству. Большая хижина была пуста. Через входную дверь виднелась часть столпившихся бандитов. Все галдели, глядя куда-то вверх. Раздался повелительный голос Келлза, но слов было не разобрать. Потом в дверях появился он сам, а с ним Пирс. Следом шел Джим Клив. Как только эти трое оказались внутри, за ними, как рой разозленных пчел, втянулись остальные. Келлз и Пирс что-то говорили, но голоса их тонули в общем гаме. Наконец Келлз вышел из себя. — Эй, вы, заткнитесь, черт вас возьми! — заорал он, и его окрик, как и реакция бандитов, яснее ясного говорили о его положении в банде и власти, которой он обладал. Все мгновенно стихли. — Ну так в чем дело? — грозно спросил Келлз. — Слушай, хозяин, не лезь в бутылку, — добродушно отозвался Пирс. — Ничего особого не случилось. Просто Клив пальнул в Гулдена, вот и все. Келлз едва заметно вздрогнул, однако и само это движенье, и беглая жестокая усмешка, скользнувшая по его липу, сказали Джоун, какую злую радость доставили ему эти слова. А у нее самой от изумления сжалось сердце. — В Гулдена! — восклицание Келлза прозвучало скорее жадным вопросом. — Да нет, он не загнулся, — ответил Пирс, — этого быка так просто не уложишь. Но все равно он ранен. Лежит у Бэрда. Тебе бы туда сходить да перевязать раны-то. — Пусть хоть живьем сгниет, прежде чем я для него что-нибудь сделаю, — ответил Келлз. — Где Бейт Вуд?.. Бейт, возьми мою сумку, перевяжи его. А теперь, Пирс, объясни, из-за чего весь сыр-бор разгорелся? — Да вроде как дружки Гулдена искали случая прицепиться к Кливу, ну, а он — к ним… Я хотел было вступиться, да как их удержишь от драки? Во время разговора между Келлзом и его лейтенантом Джим Клив с окурком сигареты во рту спокойно сидел на краю стола, лениво болтая ногой в пыльном сапоге, на котором позвякивала Шпора. Лицо его было бледно, под глазами темнели тени. Таким Джоун его еще не видывала. Ну конечно — пьянствовал, скорее всего был пьян и теперь. При виде его лица, на котором так несложно было прочитать обо всем, что произошло, Джоун едва подавила готовый вырваться крик. Да, с Джимом все кончено, он погиб безвозвратно. — А из-за чего они подрались? — продолжал Келлз. — Спроси Клива, — ответил Пирс, — чего это я буду за него отвечать. Келлз подошел к Кливу и встал перед ним. Вид этих двух стоявших лицом к лицу мужчин потряс Джоун до глубины души. Какие они разные! Живой, умный, смелый и совсем не простой Келлз при всей его суровости был явно дружески расположен к сидевшему перед ним молодому изгнаннику. Клив же держался отчужденно, равнодушно, казалось, весь он ушел в себя; на лице его читалось невозмутимое, бесшабашное презренье ко всему окружающему. И, конечно, оба они были на много голов выше глазевших на них бандитов. — Клив, ты почему стрелял в Гулдена? — резко спросил Келлз. — Это мое дело, — медленно ответил Клив и, не спуская с Келлза острого взгляда, выпустил вверх тонкую струю голубого дыма. — Конечно, твое… Только, помнится, на днях ты спрашивал меня… о Гулдене. Это все из-за того? — Не-е, — ответил Клив. — У меня с ним свои счеты. — Ладно, ладно. Но все же я хотел бы знать. Пирс говорит, ты не ладишь с дружками Гулдена. Если не удастся вас помирить, мне придется выбирать, на чью сторону стать. — Келлз, мне на моей стороне никто не нужен, — ответил Клив и отшвырнул окурок. — Нужен, — настойчиво возразил Келлз, — на границе каждому нужны товарищи, и благо тому, кто их заполучит. — Ну, а я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Мне она не нужна. — Опять же, твое дело. Я ничего тебе не навязываю и не даю никаких советов. В словах Келлза прозвучала и его сила, и уменье ладить с людьми, управлять их поступками. Как легко было сейчас вызвать у Джима Клива желанье противостоять воле Келлза — ведь он жадно впитывал дикие нравы границы. — Значит, я вам не нужен? — бросив на Келлза угрюмый взгляд проницательных глаз, спросил Клив. — Я обожду, — спокойно ответил тот. Клив стал свертывать новую сигарету. Его сильные загорелые руки заметно дрожали. Джоун поняла, что дело тут не в волнении его нервов, и ей стало до слез жаль. Как он бледен, как угрюм! Как ясно на его лице отражается смятение, царящее у него в душе! Он бежал на границу со зла — на нее и на себя самого. И вот теперь, в этом диком мире, он, наверное, уже и думать забыл и о своем горе, и о ней — просто погрузился в вольную, разнузданную, преступную жизнь границы. За ее бурными треволнениями он, возможно, уже. и забыл бы о прошлом, но пока — пока в нем еще живо было одно непреодолимое стремление — губить и погибнуть. И Джоун вздрогнула, вспомнив, как жестоко посмеялась над легко ранимой гордостью этого мальчика, как безжалостно бросила ему в лицо, что такое ничтожество, как он, не способно даже на дурной поступок. Слушай, Красный, — обратился Келлз к своему помощнику, — тогда давай ты расскажи, как было дело, что ты видел собственными глазами. Тут Джиму нечего спорить. — Чего ж, это можно, — отозвался Пирс. — Мы все были у Бэрда. Шла большая игра. Вечером в лагерь вернулся Гулден. Он, сам знаешь, всегда злой, как черт, а вчера уж совсем никуда. Но он больше помалкивал, и все шло своим путем. Мы еще подумали, у него ничего не вышло, зря проездил. А сегодня с утра он прямо места себе не находил — все шагал взад-вперед, как пума в клетке… Ну, мы его и не трогали — чего уж. Да только он вдруг сам подошел к нашему столу — мы там играли с Кливом, Бэрдом и Техасцем — и так его толкнул, что чуть не опрокинул. Я сгреб золото, Клив схватил виски — мы здорово пили, а Клив всех больше. Бэрд прямо позеленел от злости, Техасец — тот едва не задохнулся, но никто ничего не сказал, все мы, кроме Клива, боялись. А Клив — ничего, остался сидеть и, видно, ни о чем таком и не помышлял. Тут Гулден как трахнет кулаком по столу! И говорит Кливу: — Пошли, у меня есть одно дельце, тебе по нутру придется. — Дельце? Нет, парень, у тебя не может быть дела мне по нутру, — спокойно так ответил Клив… Он ничуть не злился. Ну, ты-то знаешь, Келлз, что творится с Гулденом, когда на него находит — будто бес в него вселяется. Мне случалось видеть, как нарываются на драку любители пострелять, когда им неймется кого ухлопать. А с Гулденом еще того хуже. Хотите верьте, хотите — нет, только у него не все дома. — Клив, — говорит он, — я отыскал место, где моет золото Брэндер. И девчонка его тоже там. У Клива по лицу прямо как молния пробежала. А мы все вспомнили Люса и тут же пригнулись — в случае чего успеть на пол броситься. У Гула все было, вроде бы, как всегда, ни на столько не изменился, да я-то видел, что у него нутро горит. — А-а, в самом деле? — быстро так сказал Клив, словно бы даже обрадовался. — И что ж, ты прихватил ее? — Нет еще. Пока только место разведал. Хочу, чтоб ты пошел со мной. Золото — пополам, а девчонку — мне. Клив ка-ак швырнет ему в рожу бутылку виски! Она разлетелась вдребезги, а Гулден повалился на пол. Клив быстро — ну что твоя кошка — вскочил и выхватил кольт. Все ребята пригнулись. Я присел и вижу — Гул лежит на спине и тоже вытаскивает кольт. Только вдруг он застыл, рука упала, а пол-лица залилось кровью. Я подумал, он отдал концы, кинулся вперед, схватил Клива. Загнись Гулден, и все бы обошлось. Но он пришел в себя, стал шарить, искать кольт, звать дружков. Так орал, что за милю слышно было… Ну а потом, я уж говорил, мне пришлось попотеть, чтоб остановить свалку. И пока он разорялся, я привел ребят к тебе. А он там лежит, ухо у него оторвано. Вот и весь сказ. Келлз в задумчивости переводил взгляд с Пирса на загорелые лица окружавших его бандитов. Наконец он заговорил: