*** Её отвозят в хирургию. Это длится год, не иначе, – мерю шагами больничный коридор и успеваю передумать столько всего… Кто-то постоянно ходит туда-сюда, предлагает попить, поесть, наложить какие-то лонгеты, поискать у меня сотрясение мозга и хрен знает что ещё… Отмахиваюсь всеми силами. Соглашаюсь только попить: язык стало очень трудно отлепить от нёба. За окнами уже совсем темно, когда меня деликатно трогают за плечо – выходит, уснул на полу, притулившись к боковинке мягкого кресла. Перегнувшаяся через подлокотник шея зверски занемела. А казалось, ни на секунду не сомкнул глаз. – Иван Демьянович, мы ввели пациентку в искусственную кому, это безопасно. Пока она будет восстанавливаться, вам лучше всего тоже пройти обследование, – сообщает мне, вылупившись огромными полусонными глазами, юная медсестра. Кажется, меня впервые в жизни назвали по имени-отчеству… Лонгет регенератора всё-таки приходится наложить: у меня трещина в лучевой кости (хотя мозг отказался принимать болевой отчёт от тела). Как получилось так травмировать руку, вспомнить не удаётся. Меня оставляют в больнице на ночь. Как будто я собираюсь куда-то уходить… В девять утра звонит блюститель дорожного порядка и задаёт несколько десятков бессмысленных вопросов. Объявляю ему, что Рита будет ходить, любой ценой, а страховки добьюсь максимально возможной. Какое наказание ждёт уже задержанного пьяного кретина, мне неожиданно по барабану: природа и так его обделила, а виновником трагедии считаю исключительно себя. *** У неё абсолютно бледное лицо – всё остальное наглухо укрыто светло-салатовым одеялом – и полные глаза слёз. – Ваня… ну что мне теперь делать… – голос слабый и охрипший одновременно. – Не надо, пожалуйста… мы… тебе вырастят новую ногу, это ведь сейчас делают… – мнусь в полуметре от кровати, не решаясь подойти ближе. – Экспериментальная область… безумно дорого… крайне мало шансов на успех… – Мы всё решим! – У меня одна нога… – всхлипывает, – господи… я просто боюсь посмотреть… Муторно. И готовности сжиться с этим нет. Сканер пищит, медсестра – уже другая, полная и немолодая, – влетает в палату, выталкивая меня наружу: – Что творишь, парень, соображай: ей нельзя волноваться! Иди погуляй! Из коридора сразу звоню Алексу – не планировал, но не могу больше держаться, – а как только слышу произнесённое обычным деловым тоном «алло», у меня начинается форменная истерика… Молча послушав несколько минут, он спрашивает: – Что сказали врачи? Какие риски? – Она не умрёт… По крайней мере, так они мне… Ну она не умрёт! – Обезболивание работает? Убедился? – Ну… она не жалуется… я… спрошу сейчас пойду у хирурга… – Вернись в палату. – Я… не могу! Ал… – Не хочешь быть мужчиной – ей придётся делать это самой. И того, что в ней тогда проявится, она никогда тебе не простит. Каждый раз, когда Алекс составляет предложения больше чем из трёх слов – противоестественно редко, – чувствую себя навечным дураком… Ему удаётся теснить в них такую глубь… можно захлебнуться. Мне семнадцать лет, какой к чёрту мужчина… С другой стороны, Сашке – девятнадцать, вряд ли такая уж большая разница… Я не способен ничего ответить, давясь подступившим к горлу комом, и он добавляет только (по-прежнему обычным тоном, но до меня начинает доходить, чего это сейчас стоит): – Продержись шесть часов, ближе нет рейса. И обрывает разговор, а меня словно окатывает ледяной волной: «рейса»! Если он сейчас прервёт практику, может забыть о работе, на которую его почти уже готовы взять, – вторая по величине строительная организация страны. Порываюсь перезвонить и заставить его отменить полёт. Но тут же сбрасываю вызов, представив себя на его месте… *** – Опять он… – ошпаривает медсестра. В палате с ними худощавый седоватый мужчина средних лет – похоже, хирург. – Пожалуйста, я должен здесь остаться, я не… – Да, – позволяет он, исподлобья разложив меня на молекулы, – ординаторская – третья дверь направо. Буду там до конца смены. – Обезболивание же… всё в порядке же… в смысле… спасибо вам! – Операция прошла успешно. Обезболивание адекватное. Всё будет хорошо… – монотонно отчеканивает, скорчив неоднозначную гримасу, и, вытолкнув вперёд медсестру, чеканным шагом покидает палату. Дверь тихо защёлкивается. На потолок транслируется якобы расслабляющая анимация с жующими коалами. Кривлюсь, но не решаюсь вмешаться – вдруг это важно. – Выключи, – требует Рита, закашлявшись к концу слова. – Что у тебя с рукой? Задом наперёд седлаю стул – полметра до кровати и преграда в виде куска пластика между нами. Слишком резко: колёсики не блокируются, укатывая меня ближе. – Прекрати, ничего серьёзного. Какой у нас теперь план? – в мозгу с шипением проносятся ритмичные волны, а всё, что ниже шеи, будто заморозилось. Принуждаю себя подъехать вплотную к ней. – Ну какой план, господи, Ваня, какой план… Как я на каблуках теперь буду ходить?! Кладу здоровую руку на одеяло и утыкаюсь лицом в свой лонгет, спрятавшись за спинкой стула: ещё чего доброго угораздит сейчас рассмеяться… Как раз на прошлой неделе на кафедре психологии нам рассказывали: немотивированное веселье – одна из типичных реакций на стресс. Но это же и вправду смешно! – Не вздумай хихикать там! Ну кому я теперь могу понравиться… – Как минимум мне. – Ну… тебе… – Ладно. Алексу. Алекс по уши в тебя влюблён! И, кстати, прости меня… но он скоро приедет. – Ну я же просила! Ваня! Ты хоть понимаешь, что теперь будет с его карьерой?! – выпалив, умолкает, жалобно глядя в опустевший потолок. И, очевидно, грядёт новая волна рыданий… Поглубже вдохнув, сползаю с кресла и отпихиваю его подальше, обхожу кровать вокруг, чтобы оказаться слева – со стороны уцелевшей ноги – и пренебрегаю всем на свете: ложусь с ней рядом, обнимая своей левой рукой, по глупому совпадению тоже как раз здоровой. И несколько часов слушаю сбивчивый поток страхов, смешанных с осознанием, отрицанием, снова со страхами, медицинскими теориями и много ещё чем. Поток постепенно иссякает, но, подозреваю, одного раза ему не хватит. А мне – хватило: этого уже не боюсь. Жалею только, что всё-таки позвонил Алексу. Но если бы не он… В какой-то момент сканер начинает пищать, обнаружив в зоне проверки не одного пациента. Отключаю прогоны совсем – легко: никакой защиты от постороннего вмешательства у новой, экспериментальной, модели. А датчики у Риты на теле всё равно активны, да и я не слепой. Задрёмывая, она бормочет: – Прости… я могла бы на заднее сиденье успеть перескочить… – Не выдумывай! Это я бы… я должен был… – затыкаюсь в потрясении: «прости» заехало точно в воспалённую глыбу внутри – и я, кажется, могу попросту разрыдаться, если произнесу ещё хоть слово. – Перестань, перестань, ты не виноват, ты же спас меня… Заглянувший в конце смены хирург, имя которого я узнаю только через неделю, качает головой, показывает жестом «ещё час – и включи обратно», кивает и бесшумно прикрывает за собой дверь. На следующий день я впервые вижу Алекса с сигаретой. 30 (уже, кажется) марта 2099 года Конечно, реальная Рита не могла предположить, что я всё это расскажу Тому. Тому нет никакой необходимости всё это рассказывать. Он и сам, не хуже семнадцатилетнего меня, только что сначала промахнулся на вираже, а теперь расхлёбывает внутренний поток человека, потерявшего почву под ногами, – только с 3D-эффектами.