– Что?! – Я умираю. Обещай. – Ты серьёзно? – Саша, ну зачем! – волнуется она, подскакивая к Алексу, трогая за плечо. Он вымученно улыбается – догадываюсь, что всё-таки пошутил или… на грани… Рита изображает намёк на подмигивание, мол, соври в ответ… Подхожу совсем близко к ним обоим – и обещаю. – Я больше не полечу на Ёжик, никогда. Только, – еле выравниваю интонацию, успевая судорожно подумать, что Ритку сейчас снова прорвёт из-за выражения моего лица, – только если на экскурсию вместе с вами. С вами обоими. – Окей, – слабо выдыхает Алекс. А Рита реагирует удивительно спокойно. 1 марта 2099 года, Земля Она по-прежнему спокойна, нисколько не выдавая того, что творилось за пределами палаты в последние дни. Том обещал справиться за неделю, но появился только сегодня – 1 марта. Здоровье Алекса ухудшалось всё это время невообразимыми темпами. Я даже не представлял, что так бывает. Правда, есть маленькая хорошая новость: у него трудности с координацией и ощущениями, но нет никаких симптомов помутнения рассудка – про себя я печально отмечаю: тягаться с настолько мощным сознанием трудно даже тулисианскому грибку. Руководство клиники вынудило всех нас перевести пациента в Москву. Слишком тяжёлый случай, да ещё и человек публичный. В общем, галочку о том, что сделано всё возможное, хотелось поставить нам всем. Включая даже самого Алекса. В местной больнице влили в него, похоже, весь арсенал доступных средств, но получили только угрожающие побочные эффекты. Я настоял на том, чтобы мы с Риткой (и Джеком, за которым здесь хотя бы есть кому присматривать) заселились в один номер в московской гостинице, просто потому что страшно – якобы за неё. Большую часть суток мы толчёмся в больнице, стараясь тем не менее попадаться на глаза Алексу как можно реже. И вот сегодня волшебник в голубом вертолёте кое-как долетел – и Ритка отправилась его встречать. А я в этот момент просто спал. Если бы не вырванные из суматохи три часа покоя, вырубился бы где-нибудь в больничном лифте – из-за физического истощения, нервного напряжения и нарастающего тремора бестолковой надежды. *** – Ваша очаровательная девушка только что зафинтилила мне оплеуху, поэтому сначала перейдём к делу, а потом уже твой настрой будем расхлёбывать! – предупреждающе кричит издалека Том, завидев меня на крыльце больницы. Полы тёмно-синего в какую-то белую точечку то ли пиджака, то ли куртки энергично хлопают, пока он преодолевает двор аршинными прыжками. – Зафинтилила? – не препятствую собственной горькой усмешке. – Всё расширяешь спектр тематических словарей? Так как мы замышляем кое-что незаконное, по традиции отбираю у него оружие, чтобы система на входе обратила внимание только на меня, и в который раз поражаюсь ответной остроте восприятия контекста: если кто-то без слов вцепится в мой бластер, я отреагирую моментально – не знаю как именно, но уж точно не милой улыбкой и участливым кивком. Здание Центральной специализированной московской инфекционной больницы – пятидесятиэтажка, как минимум половину площади которой занимает исследовательский центр. И таинство исцеления здесь тоже, как и в питерской клинике, – основной смысл. Персонал нас уже узнаёт и провожает такими взглядами, будто мы собираемся намеренно испортить всем праздник… Алексу не рассказывали об идее Тома, поэтому, увидев на пороге взволнованную компанию, он с трудом приподнимается на локте: – И чем обязан? Выдвигаюсь вперёд, набираю побольше воздуха в грудь и докладываю: – Мы заменяем твоё лечение! – Вот как? – глумится он потрескавшимися губами. – Это я здесь умираю, Кузнецов. Хотя бы сейчас можешь прекратить командовать? Ритка очень больно бьёт меня ребром ладони между лопаток. То ли вздрогнув, то ли отпрянув от удара, невольно делаю ещё один неуклюжий шаг вперёд и опускаюсь прямо к нему на кровать: – Ал… Саша, Том привёз инопланетное средство, экспериментальное. Так как терять… ну… если ты согласишься, мы своевольно изменим протокол. Подвергнув осмотру всю команду и, остановившись на Рите, он вдруг чуть прищуривается, почти задорно, и подтверждает: – Да, я не против. – Серьёзно? – снова решаюсь привлечь внимание Алекса к своему лицу. И есть что-то непробиваемо жизнеутверждающее в том, что мне не мерещится – его специфический насмешливый взгляд никуда не делся даже сейчас. Зажмуриваюсь, тут же заставляя себя снова распахнуть глаза: нам будет этого настолько не хватать… – Терять нечего, ты прав. И тут меня охватывает паника: – Том, а… хуже не станет, точно? Он всё-таки человек… – Ты что, думаешь, я не выяснила механизм действия?! – Рита спихивает меня с кровати, оставляя простор для дальнейших врачебных манипуляций. – Давай без дурацких вопросов, ладно? Почему они все так уверены?! Том может умалчивать о рисках. Тогда Алекс всё равно умрёт, но ещё быстрее… Я, кажется, к такому не готов. Отступив, снова сталкиваюсь с ним глазами. Сочувственно улыбается. Ничего хорошего это сейчас означать не может. – Как я понимаю, мы не сможем надолго отключить сканер? – беспокоится Том, наблюдая за индикаторами системы. – Анализ запускается каждые десять минут. Ваня, взломай его, пожалуйста. – Серьёзно, да? Офонарел?! По-твоему, это так просто? – Просто или нет, тебе следует это сделать… Как я не подумал, палата интенсивной терапии… Сканер здесь нельзя отключить в принципе. Перенастроить можно, но там же прогон будет всё равно хотя бы раз в час точно, плюс ещё пару раз в день отчёты мониторятся вручную… А я тут ерундой занимался целыми днями – вместо того чтобы заранее подготовиться. Полный проёб… придётся нам сейчас Алекса под каким-нибудь предлогом забирать домой. Говорил же я, рискованная идея… – Уймитесь, – шипит Ритка, отпихивая меня от настенной панели и получая доступ к управлению устройством. – Сканер мы сейчас просто на Ваньку перенаправим! Состояние у него предобморочное, как раз правдоподобно получится. Оставлю анализ только по основным параметрам – давление, пульс, глюкоза… Алексу я давление плавно снизила, так что, Ваня, уж пожалуйста, без сюрпризов – рассчитываю на сто десять. А с пульсом – нормально, ты же больной… – Там же вручную данные мониторят, Рита! Какая глюкоза?! У него же инфекция, должно быть одних параметров два листа! – Мониторят, но раз в двое суток! Я добилась доступа и в нужный момент быстренько там… перетасую их! Отвесив челюсть, просто хлопаю глазами. Что ещё остаётся, только и хлопать – если уж взялся прохлопывать с самого начала… – Давай, давай, защитник космоса, ложись на кушетку! Сюда никто не войдёт без экстренной необходимости. Я всё-таки официально лечащий врач. Тем временем Том извлекает из нагрудного кармана пиджака четыре ампулы в герметичной упаковке с насыщенного изумрудного цвета содержимым – ни дать ни взять подкрашенный гель для детских игр, который тоннами производит любая домашняя лаборатория. – Тебе сейчас станет довольно… скверно, – предупреждает он Алекса. – То есть ещё сквернее? – уточняет тот, прикрыв один глаз. – Так… – наконец доходит до Тома, – насколько скверно уже сейчас? По лицу Алекса растекается ярко выраженная нейтральная эмоция. – Ладно… если я тебе скажу, что м… впечатления… будут большей частью мнимыми, продлятся примерно сорок минут, затем ослабнут, а лечение целиком отнимет меньше суток, после чего станет лучше и больше никакого вмешательства не понадобится, ты сможешь прямо сейчас… не всполошить людей? – Я не дам тебе меня связать. Так что придётся… не всполошить, – падающим тоном констатирует Алекс. Кошусь на сканер, нервно сглотнув. Тридцать шесть минут до прогона, а тут такие дела… Где там сто десять… Глубоко дышу и прогоняю по кругу установки метода Дэвидсона – армейского способа бороться со страхом. Не то чтобы бороться – скорее, выпихивать его из зоны восприятия. – Гематоэнцефалический барьер? – уточняет у Риты Том. – И… как я просил… – Барьер открыт. Да, всё есть, – она достаёт простой допотопный шприц, набирает в него содержимое ампулы, подсвечивает вены своим планшетом и недрогнувшей рукой вводит лекарство. – Рита, – подаёт слабый голос Алекс, – если всё всплывёт… тебя лишат права на работу? – Не лишат, – автоматически отвечаю я, – она лучший инфекционист в городе. И мне всю ночь придётся делать что-нибудь для того, чтобы к утру у неё прекратился панический озноб. *** Следующие часы проходят в таком полубреду, как будто это меня, а не Тихорецкого, сначала иссушила болезнь, а потом накачали зелёным инопланетным ядом. Первое время я вообще не могу прекратить высматривать изменения на лице Алекса. Но оно ничего не выражает, а фокусируется он упорно на потолке.