– Тулисианцам могу предложить чай, – сообщает Алекс уже от стола, выверенным жестом атакуя пробку роскошного вида бутылки розового шампанского. – Почему это… – заикаюсь было я, и тут же вспоминаю: алкоголь для них смертельно токсичен в любых дозах. – А, да… – Отличник… – шипит Сашка. Том лучится снисходительностью, разглядывая нас поочерёдно, а потом объясняет: – Прошу прощения, у нас заведено не делать подарки, если нет уверенности, что они придутся по душе. Поэтому вам обоим я ничего не привёз – не надумал. – Подход мне нравится, – кивает Тихорецкий, звякая стеклом. – Садись за стол. Устраиваемся вокруг традиционного набора еды – и перед моим носом бескомпромиссно является уверенно наполняемый бокал. – Алекс, ну мне-то… какого хрена! – Символический ритуал, Вань, обещаю тебе как врач, – встревает Ритка, – первый Новый год вместе за последние шесть лет, а бутылка стоит как твой самолёт! И ещё тут есть тот самый сыр и куча всех этих маринованных вещей, которыми мы тебя в детстве выманивали из конуры! Соизволив даже улыбнуться этим воспоминаниям, Сашка формулирует гораздо доходчивее: – Вырубай брандмауэр, – и стучит пальцем себе по лбу. Приподнимаю бокал: – Ладно. За нас тогда, ещё один год… – тосты – это точно не то, к чему у меня лежит душа. – Надеюсь, всё будет иначе. Вот если бы назад в прошлое попасть, кстати, что бы вы изменили? Я – кажется, почти всё… – Да сколько можно уже! Ничего бы я не изменила, вообще ни-че-го! А Тихорецкий корчит такую кислую мину, что, кажется, у него сейчас прорежутся клыки. – Том, а ты? – Не понимаю, для чего нужно поворачивать в прошлое… Ведь в будущем перестраивается что угодно… Чокаюсь и делаю символический глоток. Вкусное, зараза. Прямо на весь этаж Алекс транслирует клип Unfruitful Day – If You Look Down on Me. Сколько ему уже, лет двадцать? Виртуальные ребята бодро пляшут в строительном антураже, а я, не спеша расправляясь с шампанским, всё пытаюсь взять в толк, почему эта песня так к нам прицепилась… Look down… Кстати говоря… Выскальзываю из-за стола и перемещаюсь к краю: город за время моего отсутствия расстелился ещё больше вширь. Здорово ощущать себя причастным к процессу, находясь прямо в эпицентре строительства. Но сверлящее чувство, будто мне здесь нет места, время от времени накрывает с момента возвращения на Землю. Наверное, адаптация. И плевать… Я всё-таки побываю ещё на Ёжике. Да и в штабе иногда приходится решать интересные задачи… Оборачиваюсь, рассчитывая высмеять Тихорецкого, проверяющего, не подошёл ли я к опасной черте (как будто я туда рвусь, угу), но вместо этого вижу, как они с Риткой лихо пляшут под зацикленную If You Look Down, синхронно с подтанцовкой. Так как вытворяют такое они далеко не впервые, получается просто отлично. Решаю присоединиться, неожиданно выпрыгнув из-за несущей колонны. Но обнаруживаю за ней видавшую виды акустическую гитару Алекса и очень ярко проникаюсь: в ближайшие несколько часов честно хочу находиться именно здесь. Вот что творят даже малые дозы алкоголя… Главное, не из вражеских рук. Поднимаю глаза – и натыкаюсь на бесшумно передислоцировавшегося сюда Тома. – Ваня… у тебя акрофобия? Прости, если… не догадывался раньше. – Угу… Как ты понял? – Ты словно бы примеривался, не спрыгнуть ли. До чего же дешёвая примитивная психология… и до чего неуютно видеть, как она срабатывает со мной. – Бесполезно, – пытаюсь отшутиться, – спрыгнуть мне никто здесь не даст. – Ты сам себе ни за что не дашь, – его зрачки успокаивающе искрятся, зарядившись от доверительной улыбки. – Пойдём лучше обратно, у нас ведь там и джем есть. Рита сама его делает – по старинному рецепту! – Но это же важно знать, – вполголоса развивает он тему, следуя за мной, – так ведь? – Ага, – бесповоротно ударяет мне в голову шампанское. – Сначала ты знаешь, что тебе не дадут упасть. Потом – не даёшь упасть себе. А потом – уже тащишь кого-то куда-то. Не важно куда и не важно кого. Важно, что ты знаешь, что не дашь ему упасть. И, конечно, ты делаешь это для себя – для того, чтобы как-то быть. – Пиши напутствия для школьников, гений мысли, – обрывает упоение слегка раскрасневшийся от танцев Алекс, вынырнув из тени внутренней стены, технично подставив мне подножку и уронив на гору какого-то рыхлого строительного материала. Наполовину затонув, вижу всё как в затемняемом по краям кадре старинного фильма: на его периферии Ритка хохочет над нами, откусывая прямо от целой плитки шоколада. Том и вовсе испаряется за пределы сцены. – Да ты же сам постоянно таскаешь кого-то, тьфу… – возмущённо карабкаюсь из плена, но проваливаюсь ещё глубже. – Ну зачем, а?! Рывком выдернув меня обратно на ноги, Тихорецкий достаёт из кармана очередную никотиновую палочку и цедит, сминая её зубами: – Не даю тебе упасть. – Есть мнение: это ты меня и уронил! – А что важнее? – выдвигает риторический вопрос Том, явившись с полным салатником клубничного джема в одной руке и столовой ложкой – в другой. – Мне нравятся твои друзья, Ваня! – И этот ещё, блин, Карлсон, который живёт на крыше, ёлки… – бубню себе под нос. – Прилетел и… ничего не обещал, – добавляет Ритка, привычным жестом вытаскивая изо рта у Алекса ещё не зажжённую сигарету и отправляя её в строительный утилизатор. Часть 2 20 февраля 2099 года, Земля Надеюсь, в штабе меня всё-таки поймут. Тогда, в оставшиеся два года на Ёжике после отлёта Тома, корабль расы двадцать шесть появился в зоне лишь однажды. Но перемещался не в определённом направлении – очертил подобие петли. За те шесть секунд, что новая программа оставила в моем распоряжении, закончить эту фигуру высшего пилотажа он, конечно, не успел. Опасения перевесили любопытство, и я не стал препятствовать уничтожению звездолёта в соответствии с новым кодом, хотя отменить команду вручную может любой пограничник – независимо от того, были ли коррективы программы с Земли. Собственно, именно для того мы там и нужны. Следим за адекватностью искусственного интеллекта и вносим, так сказать, в систему элемент человечности… Правда, с Земли могут в считанные секунды вмешаться и торжество человечности прекратить… Уже оказавшись в штабе, я потребовал предоставить мне отчёты об остальных подобных вторжениях. Посмеялись – мол, они всё проверили и ничего особенного не заметили, а Кузнецов опять выдумал себе головоломку на пустом месте, – но данные передали. Все появившиеся в тот день корабли двигались непрямолинейно, но никакой системы было не выявить. Ни на первый взгляд, ни после чудовищного по мощности штурма искусственным интеллектом. Никакого ключа или послания в коллективном представлении зашифровано не было. То есть, очевидно, они двигались бессистемно – просто чтобы продемонстрировать нетипичное поведение и вынудить оператора отменить уничтожение. И они не способны (или не хотят) выходить на связь по-другому. Напоминает разговор слепого с глухим. Правда, пришельцы определённо в курсе, что мы можем не открывать огонь. Либо они хотят, чтобы мы его открыли. Второе невыгодно нам: наши ресурсы они обращают в некое благо для себя. Тогда почему бы не попробовать пропустить их, заранее предприняв повышенные меры безопасности в каком-либо из пограничных пунктов? Конвоировать на пути следования. Очень дорого – но иначе что? Том уклонился от моих расспросов, хотя явно знает больше. Он как-то сказал только, что гораздо продуктивнее мне было бы выведать что-нибудь у собственного начальства. И я всё-таки попытаюсь сейчас это сделать. Иду по коридору, с одного бока полностью состоящему из огромного окна во двор, где снег уже почти растаял, а небо обросло по-весеннему лёгкими облачками, в кабинет к полковнику, изобретая способ заставить его пойти на откровенность. Вызов от Ритки вынуждает притормозить. – Ваня, – её голос дрожит, и сердце у меня тут же с размаху ухает вниз, – у Алекса грибковое заболевание… У нас не получится ничего сделать… – Не понимаю… вы не способны вылечить Тихорецкого от кандидоза? – проговариваю, уже догадываясь. – Так, ну… может, эта фигня сама пройдёт? – Ваня… – еле слышно сдавленно всхлипывает, – у него то самое… болезнь Огавы. В ушах звенит, а ближайшая стена услужливо огревает по плечу. Как гласит буклет, который мне уже раз пять выдавали в медицинских кабинетах, этой мутировавшей до неузнаваемости хренотенью мы обязаны тулисианцам. Грибок в итоге атакует мозг, вызывая смерть землян, а лечения нет. Особенной красоты добавляет ещё и то, что заболевание передаётся исключительно половым путём. Но сказать что-то необходимо: – Так лечите! Экспериментальные методы есть? Он у тебя в больнице? – Методы… есть, но они… нет методов, и мы… – до отказа натянуто каждое слово, – не можем ничего сделать. – Сейчас приеду. – Я дома, я… у меня шок, наверное… Не хочу, чтобы он видел… – Я сейчас приеду! Добежав до конца коридора, без предупреждения вламываюсь в кабинет Гончара: – Пётр Николаич, можно мне в отпуск прямо сейчас?