Грениха стало утомлять это долгое препирательство, он начал терять надежду, что удастся устроить ловушку Белову в вагоне. Он было подумал, что напрасно все это затеял. – Мое дело предложить, – поднялся Константин Федорович. – Тогда давайте вот как поступим, – остановил его Ягода. – Мы согласны участвовать в вашем эксперименте, но пусть тогда в нем участвует и ваша жена. И зампред приподнял бровь. Грених покачал головой, он еще не осознавал – или, точнее, не позволял себе сейчас допустить мысль о том, чем ему придется рискнуть в этой многоуровневой и опасной игре. Но, еще не дав своего согласия, он уже потерял всякое право голоса. Ловушка – а чекисты умели расставлять их мастерски – захлопнулась в тот момент, когда Грених пересек порог массивного здания бывшего Всероссийского страхового общества на Лубянской площади, или даже еще раньше – когда он начал сотрудничать с ОГПУ. – Почему вы сразу отказываетесь? – змеиным тоном протянул Ягода, зная наверняка слабое место профессора. – Она ваш стажер, ассистирует вам в институте во время ваших практических курсов, помогает дурачить больных. – Я не дурачу больных, – холодно парировал Грених. – Это часть психотерапии. И то, что я предложил вам, – тоже психотерапия. Если мы имеем дело с больным, то нам удастся помочь ему объединить обе его личности, если перед нами преступник – он выдаст себя. Одиннадцать часов в замкнутом пространстве в обществе десяти человек – никакой актер не способен сохранять бдительность в течение столь длительного времени. Он может обмануть приборы, он может подыграть во время сеанса гипноза, но сломается во время долгой поездки. – Вы забываете, Грених, что вы не врач, который лечит, вы судебный медик, который дает справку. Я хочу, чтобы вы пригласили Агнию Павловну. – Нет, это исключено. Еще месяца не прошло, как сняли швы. – Но ей ведь там не придется поднимать гири или с кем-то сражаться. Она просто будет присутствовать. Для надежности. – Для какой еще надежности? – слетело злое с языка Грениха. – Что вы сумеете правильно поставить диагноз. – В таком случае я умываю руки. Я предлагаю вам действенный способ разоблачить темную лошадку, проторчавшую незамеченной несколько месяцев в Прокуратуре. Вы же ставите мне неприменимые условия. Женой рисковать я не намерен, – отрезал Грених. – Я делаю свою работу, а не в игрушки играю. – То есть вам не нравится, когда вас втягивают в игры? Сами-то вы мастак играть с другими. – Еще раз подчеркиваю – я не играю, я либо лечу людей, либо принуждаю их к правде в рамках правосудия и закона. – Скользкий вы тип, Константин Федорович, прям не ухватиться за вас, – плотоядно улыбнулся Ягода. – Собираетесь рисковать мной, Яковом Сауловичем, артистами ГОСТИМа, людьми, которые будут ехать в том же составе, что и наш вагон. А женой рисковать не хотите. – Все верно. Вам нужно поймать преступника, мне нужно понять, болен ли он. Артисты вольны отказаться, риски я от них утаивать не собираюсь. А поезд, я полагаю, будет в полной безопасности, поскольку в нем будут ехать двое представителей ОГПУ. Не вижу причины, зачем вам моя жена. – Она будет с вами и нами в этом вагоне, – отрезал Ягода. – Иначе мы вас арестуем за пособничество шпиону, а жена ваша с дочерью отправятся в Алма-Ату или куда-нибудь подальше, например в Сибирь. Как вам такая перспектива? Грених долго смотрел в глаза Ягоды – бесстрашно и прямо, пока тот не отвел взгляда. – Вы стали бояться, что Вольф нарыл что-то против вас? – открыто спросил Константин Федорович. – Хотите, чтобы я вас прикрыл? Вовремя нарек его сумасшедшим? – У вас нет выбора, Грених. Вы почти возглавляете ИСПЭ. Придется иногда пачкать ваш белый халат, выполняя и грязную работу тоже. Глава 15. Месть 1 января 1929 года. Октябрьская железная дорога. Скорый поезд на Ленинград Грених отбросил на спинку сиденья то, что осталось от венгерского шпиона, на след которого пыталось выйти всё ОГПУ уже три месяца как, и с укоризной строгого учителя посмотрел на Феликса. Больше всего его напугало то, что этот сумасшедший со своей зрительной агнозией мог перепутать и убить вместо Миклоша кого-то другого. Просто чудо, что этого не произошло. И как вообще у него вышло так ювелирно снять скальп? Удивительный, требующий тщательного обследования тип. – Я следил за каждым вашим шагом, профессор, – сказал ему Феликс, впившись взглядом в его подбородок. – За ходом вашего расследования, читал дело Миклоша, выкрал железнодорожный билет у его помощника, а потом подбросил его с запиской следователям в Прокуратуре. Они так забавно раскудахтались! Я постоянно был в кабинете следователя, который занимался делом Миклоша, незримой тенью присутствовал при допросе свидетелей. Я всегда был рядом, входил и выходил в здание Прокуратуры беспрепятственно, в чем мне помогал костюм калеки-поломойки. Я был рядом, даже когда вы пальнули в Миклоша из окна дома на Баумановской, был, и когда неудачно пытался бежать его племянник. – Как вам удалось его взять? – Грених следил за взглядом Феликса. – Вам. Ключевое слово здесь – «вам». То есть нам. Мне и Вольфу. Сам бы я не справился, профессор… Переодетый таксистом Вольф привез Миклоша и дожидался моих распоряжений. Грених сузил глаза, тотчас перевел для себя: «я, переодетый таксистом, привез Миклоша к дому на Баумановской, высадил его и стоял на углу, дожидаясь удобного случая». – Миклош пронесся мимо меня, зажимая шею. Я пошел за ним следом к Ольховской улице. Милиция замешкала, я махнул Вольфу, сидящему за рулем таксомотора. Мы помогли ему забраться на заднее сиденье, пообещали отвезти в безопасное место. – Вы помогли ему забраться на заднее сиденье? – Да, он терял кровь, – продолжал Белов, – едва соображал и потому согласился быстро, особо не сопротивляясь. Милиция преследовала его, а мы с Вольфом как ни в чем не бывало увозили их добычу. Мы ведь пообещали ему безопасное место и отвезли, не соврали. Хотите знать, куда именно, профессор? Может быть, вы сами догадаетесь? – Боюсь, я не смогу при всем желании. – На пожарище заброшенной усадьбы, – улыбнулся Феликс. – Винный погреб особо не пострадал, кое-где его засыпало, конечно. То памятное место было целехонько. С Вольфом мы подвесили его за тот самый крюк, на котором были освежеваны на глазах моего товарища за два года человек сто, не меньше. Этот ублюдок содержал армию, умудряясь кормить ее людьми из своих же отрядов. Многие новенькие, которые поначалу говорили с Вольфом, поведали, что он так наказывал за нарушение дисциплины в своей анархо-коммунистической колонии. Вольф спустил ему из сонной артерии всю кровь точно так же, как это делал тот мясник. Вольф содрал с него кожу. Он запомнил каждое действие мясника. Ему в мозг впечаталось каждое его движение. – Феликс ударил себе пальцем по виску. – А с собой у меня были острейшие скальпели, ланцеты и бистури. Наверное, Вольф мог бы теперь разделать тушу с закрытыми глазами и так же профессионально, как тот человек с вдавленным черепом. Миклош и доселе должен висеть там, если волки не учуяли запаха мертвечины и не обглодали его костей. Вы же его все узнали? Узнали, профессор, а? Профессор ничего не сказал. Он был, конечно, недоволен, что Феликс скрыл убийство Миклоша, но внутренний зверь Грениха, занимавший один из дальних углов его души, тот, который выбирался наружу в минуту опасности, этот зверь не мог не одобрить поступка Вольфа. Он имел моральное право на месть и должен был осуществить ее сам. Но Миклош не единственная его цель. Имелась еще одна. Грених успел догадаться, какая, хотя тоже о ней прежде не знал. Именно для этой – второй, не менее важной – цели Феликс и собрал людей в вагоне. Ему была нужна аудитория для самого последнего задуманного им акта. Вольф убивал, а Феликс – уничтожал. Феликс выбрал себе оружие страшнее, чем пуля или нож. Он собирался разить словом. Да, он не заметил подмены настоящих соучастников многочисленных преступлений Миклоша артистами театра, но ему, в сущности, было неважно, кто станет присутствовать при его феерическом разоблачении второго его самого смертельного врага. – Ну что ж, – с тонкой улыбкой, делающей его светлоглазое и загорелое лицо насмешливым, проговорил Белов. Тон его был преувеличенно спокоен, он будто знал, что теперь его никто не посмеет прервать. – Давайте продолжим наш психоанализ? На чем мы остановились? Кажется, профессор, вы обещали вернуться к одному факту печальной биографии Семена Вольфа – отрезку времени его жизни в Нижнем Новгороде. И выразительно посмотрел не на Грениха, а на Ягоду, который все еще сжимал браунинг. И от взгляда этого, смотрящего как будто сквозь, зампреду стало явно не по себе, как бывает, когда на тебя смотрит слепец. – Вы попали в охранку лет так в пятнадцать. Вы не встречались с Семеном в Нижнем, хотя жили в городе в одно время. Я был удивлен, узнав, что вы оба прожили несколько лет чуть ли не на одной улице, а встретились только в Петербурге. Вольф ведать не ведал, что чернявый щеголевато одетый юноша, пришедший тогда к его отцу и принявшийся его шантажировать, склонять совершить подлог – это фальшивый анархист – человек, который участвует, организовывает фальшивые сходки, ведет фальшивую агитацию, притягивает неспокойные умы, а потом их безжалостно сдает. Вы пришли аккурат в тот день, когда Вольф вернулся к отцу в Питер. Вы будто две тени, следовавшие друг за другом по иронии злой судьбы. Поди даже ехали в одном поезде! Он тогда все сделал, как вы велели, подложил конверт в нужную вам квартиру, и что вышло? Феликс чуть повысил голос, обращаясь ко всем: – Как думаете, что вышло? – И сам продолжил: – Вольфа тут же арестовали, будто поджидали. И привели на Гороховую. Его – девятилетнего ребенка! И он слышал, как вы, Ягода, за стенкой уверяли жандарма, какой самородок сыскали, в чем он может пригодиться, что он мал и смышлен. А благодаря подлогам, которые он будет совершать, его отец, с умением гримировать, будет у вас на коротком поводке. Вы тогда занимались организацией ограбления какого-то банка, и вам был нужен специалист, способный превратить одно лицо в совершенно другое – известное. Которое потом было ложно обвинено и отправилось в ссылку, и было убито в пути или в какой-нибудь подворотне… Тогда у вас была русская фамилия Галушкин… Не обессудьте. Я пришел вас убивать… Но только не так, как вы думаете, а по-другому, по-английски. Буду убивать вашу должность, ваше высокое положение. И если у вас хватит духу – застрелите меня прямо сейчас. Но тогда вам придется перестрелять и весь вагон, чтобы не оставлять своему поступку свидетелей. Но, напомню, вы еще не получили таких полномочий – расстреливать всех подряд. Менжинский не позволил бы перебить труппу Мейерхольда, чтобы вы могли спасти свою шкуру. Ваш ход, Энох Гершенович. Феликс смотрел на него снизу вверх, но совершенно не казался униженным в такой невыгодной позиции. Он был королевским шутом-горбуном, высмеивающим вороватого министра, насмешливо склонил голову набок, лукаво, плотоядно скалясь, улыбался, глаза-кинжалы его испускали искры. Он не боялся Ягоду. Он знал, что если тот выстрелит, то совершит свое собственное самоубийство. – Вы психический пациент, – глухим голосом выдавил зампред ОГПУ. – Только что профессор Грених поставил вам диагноз. Вы переболели тифом, у вас шизофрения, и вы несете бред. – Вам нужны вещественные доказательства? Что ж, и такие у меня найдутся. Откройте мой чемодан. Он тут, на верхней полке. Загляните же под подкладку, где кондуктор не удосужился проверить, пока искал у меня оружие и взрывчатку! Нет, там не будет содранной кожи Миклоша, но будет его личное дело, которое вы держали у себя дома в тайнике под полом. Ягода скрипнул зубами так сильно, что, наверное, едва их не раскрошил. – Вижу по вашему лицу, что я попал в яблочко. Как побелело и вытянулось ваше лицо! Вы не ожидали, что английская разведка побывает у вас дома? Энох Гершенович, теперь дела Миклоша у вас больше не-ет. Оно в моем чемодане, – кривился и строил рожи Феликс, лицо его начало багроветь, глаза темнели, тон из просто насмешливого стал язвительным. – Я выкрал его у вас. Я совершил кражу. Плохой поступок – кража, но тогда все ваше ОГПУ так и продолжало бы бегать по кругу, как табун дрессированных пони, ловить венгерского шпиона, который являлся всего лишь мелким агентом охранки, какими были мы с вами, Энох. И вы не могли вынуть это дело из своего тайника, потому что тогда бы вы разоблачили не только себя, но и… Феликс сделал паузу и сотворил на лице страшную улыбку – стиснул зубы и раздвинул губы до самого предела, при этом еще ниже наклонил голову к плечу. Он, наверное, сознательно изображал сумасшедшего, чтобы подразнить Ягоду, чтобы у того оставалась надежда, что можно будет весь этот фарс свести на диагноз. Кто будет слушать сумасшедших? Но мир так устроен, что только их, похоже, и слушают. – Больной несет чушь. Товарищ Грених, приказываю вам нейтрализовать его. Грених и не двинулся. – Сначала послушайте, чьи дела я прихватил с собой, – выровнялся Белов, перестав корчить рожу. – Зеленского Исаака Осиповича – бывшего управляющего делами председателя административно-территориальной комиссии Моссовета и Мосгубисполкома, секретаря ЦК ВКП(б), он ныне царствует в Ташкенте, секретарствует, заседая в Среднеазиатском бюро ЦК, возглавляет национально-государственное размежевание Средней Азии. В его честь назван город – Зеленск! Первая птичка. – Он начитался газет… – Ягода от неожиданности даже опустил пистолет. Но тотчас опять поднял. – Вам напомнить, чем этот Зеленский занимался? Я могу не утруждать ваш слух, откройте мой чемодан – там все дела. Насколько я знаю, вы участвовали в уничтожении архивов Петроградского охранного отделения, когда работали в Петроградской ЧК в восемнадцатом. Но эти папки вы не уничтожили, прихватили с собой – они вам требовались, чтобы держать некоторых нужных людей на коротких поводках. Вы держали на коротком поводке и Миклоша, покрывая все его преступления, махинации с немецкими контрабандистами. Тут, по-моему, всем предельно понятно, что вы работали в дуэте. А когда он исчез, предпочли назвать его венгерским шпионом, повздыхать о том, что он-де никак не может найтись. Ах ушел, гад, наверное, в Америку удрал. Давайте посадим его любовницу как пособницу и все благополучно забудем? Не забудем! – вдруг яростно выкрикнул Феликс и стукнул кулаком по скамейке, на которой сидел. Его лицо теперь побагровело совершенно отчетливо. Видно, непрошеным вылез Вольф. Но он закрыл глаза, грудь приподнялась от глубокого вдоха, тотчас лицо побелело и разгладилось – он умел их контролировать. Пациент владел обеими своими личностями! – Уже не выйдет забыть, – выдохнул Белов, открыл глаза и заговорил так же спокойно, как прежде, – уже десять пар ушей слышали, как обстоят дела на самом деле. Уже труппа Мейерхольда узнала, что ответственный секретарь Среднеазиатского бюро ЦК РКП(б) – бывший жандармский информатор, который состоял агентом самарского охранного отделения с одиннадцатого по тринадцатый год и который был завербован полковником Бетипажем, носил кличку Очкастый, до февраля месяца двенадцатого года получал оклад в размере двадцати, тридцати и сорока рублей, а потом ставка выросла до ста в благодарность за то, что давал сведения о работе социал-демократической партии и называл имена руководящих работников самарской организации. Ему было дано задание основать типографию, чтобы потом, воспользовавшись квитанциями членских взносов, произвести крупный арест нескольких десятков подпольщиков по статье 102. – Замолчи, ты сам не понимаешь, что мелешь, ублюдина! – прорычал Ягода, кинув косой взгляд на Грениха, потом на Саушкина, у которого лицо было такое, будто ему на голову ведро воды вылили. – Еще слово, и вместо психотерапевтической больницы тебя будет ждать Бутырка. – О, вы заговорили со мной, как с нормальным человеком. Я польщен – кажется, вы единственный, кто не считает меня здесь сумасшедшим, не так ли? А почему? Потому что все, что я говорю, – вырезано в вашей памяти кровавыми буквами. Вы знаете эти дела наизусть. Тогда вот вам вторая птичка – Владимир Иванович Иванов – первый секретарь ЦК КП(б) Узбекистана, работал в революционном комитете, с прошлого года второй секретарь Северо-Кавказского краевого комитета ВКП(б). – Все это газеты, газеты, все ваши газеты, – нервно оборвал его Ягода, махнув браунингом. – Грених, сейчас же заткните его. Но Грених стоял в стороне и продолжал упорно молчать. Он и пальцем бы не пошевелил, чтобы помешать Феликсу. Даже если бы ему угрожали смертью. – Иначе что? – скривился Феликс и на его лбу опять выступила жила, в лице промелькнул Вольф. – Выстрелите через мою голову в свою? Чтобы никто не узнал, что нынешний второй секретарь Северо-Кавказского краевого комитета ВКП(б) носил кличку Самарин и имел почетный шпионский номер – сто шестьдесят три? Каково, а! Шпион № 163 – тогда учащийся 8-го класса тульской гимназии, шестнадцатилетний юноша, ныне уже второй секретарь Северо-Кавказского краевого комитета ВКП(б)! – Прекратить паясничать! – Ягода схватил его за шиворот и встряхнул так сильно, что у щуплого Белова-Вольфа опасно дернулась голова. – У вас нет больше комментариев, кроме силовых? – продолжал кривиться тот, хоть и полуповис между спинкой скамьи и разъяренным Ягодой. Белов исчез, зубы скалил Вольф. – Какой-то вы жалкий партнер по шахматам, что не по вам – бросаетесь фигурами. Этак нехорошо. Имейте каплю достоинства. Я перед вами весь голый стою, признался и в убийствах, и в доносах, и в том, что был каннибалом, имейте и вы выдержку. Где ваше огепеушное величие? Думаете, про вас никто ничего не знает, не понимает, дважды два сложить не может? Да все всё прекрасно знают, какова ваша роль была в революции, как вы переписали свою биографию, вычеркнув оттуда даже то, что состояли в кружке анархистов у своей сестры Розы. Вы сожгли свое дело. Но дело Иванова взяли, чтобы потом шантажировать его и крутить секретарем Северо-Кавказского краевого комитета ВКП(б) и так и эдак. А может, он потом еще кем станет, народным комиссаром чего-нибудь. Приятно знать про такого человека, что он провокатор и был засунут в Московский университет, впрочем, как и я в гимназию Видемана, чтобы писать доносы на студентов. Или вот вам еще: Зубарев – секретарь Курганского окружного комитета ВКП(б), у отца его в 1908 году была найдена куча нелегальной литературы. Его подставили, как и моего отца – классика, – вынудив выбирать – или каторга, или стать агентом полиции в Стерлитамаке, следить за настроениями ссыльных. Он имел сразу три клички: Палин, Василий и Прохор. Значит, работал на трех уровнях: следил, доносил, подставлял. У меня все – отчеты, квитанции, фото! Берите, сжигайте, уничтожайте и живите с этим! Эти слова он не сказал, а плюнул в лицо Ягоде, оттолкнув его от себя, обнаружив при этом неожиданную силу. – Кто бы мог подумать, что тот чернявый паренек в пиджачке с иголочки, таскавший за шиворот моего отца, что колотил его и вынуждал совершить подлог, станет начальником Секретно-оперативного управления и без пяти минут начальником ОГПУ… А кем стал я? Жалким сумасшедшим! Я бы мог с этим портфелем явиться к вам прямо на Лубянку и вытребовать себе должность посолиднее. Я бы тоже заседал в прокурорском кабинете, завел бы себе любовницу, урвал бы квартирку побогаче! Но Феликс открыл мне глаза… и мне стало противно все ваше сборище, которое воспользовалось светлыми идеями равенства и братства, именем Революции, чтобы, просто сменив маску, делать то же самое, что вы делали и до нее. Я все сказал. Считаю вас уничтоженным, придет время, и вас поставят к стене. Но я теперь не хочу сам в этом участвовать. Я истратил все силы. Стреляй, на! Ягода прижал пистолет ко лбу зажмурившегося Вольфа, большим пальцем сдвинул предохранитель. И тут произошло неожиданное даже для Грениха. Этот удивительный больной открыл глаза, выпрямился и, несмотря на приставленный к голове пистолет, скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу. Лицо его выражало абсолютное спокойствие и достоинство.