– Что, если мы позволим вам совершить ваш план разоблачения? – спросил профессор. – Люди, которым Белов угрожал по телефону, еще не получили от нас ответа, как им быть. Получается, все пока в силе. Что он намерен с ними сделать? – Он жаждет только одного – чтобы тайное стало явным. – Хорошо, – кивнул Грених, радуясь наметившемуся диалогу. – А что, если при этом вашем задуманном разоблачении будут присутствовать сотрудники угрозыска? – Он только об этом и мечтает! Он уже туда заманил Агранова и Ягоду. Звонил им, воспользовавшись коммутатором в здании Прокуратуры, и пригрозил, если не явятся – взорвет поезд к чертям. – Вы знаете Агранова? – спросил Грених; Белов-то знал, он посещал салон Лили Брик, где зампред Секретного отдела был завсегдатаем. А Вольф? – Не-а, – прищелкнул языком Вольф, как самый настоящий уголовник. – А Генриха Григорьевича Ягоду? – Мне вообще до всех них нет дела. Я всего лишь посредник в великой задумке «Интеллидженс Сервис». – Хм. – Грених откинулся на стуле. – Хорошо. А откуда вы знакомы с четой Месхишвили? Как на них вышли? – Знать не знаю. Это какие-то Феликса делишки. В какие-то моменты, когда Грених переставал верить в болезнь Вольфа, он опять допускал мысль, что история эта про винный погреб и пленников атамана была бессовестно украдена у кого-то. У Месхишвили, например… Почему нет? По внешности и по возрасту грузин был подходящей кандидатурой на роль того командира ревкомотряда, от которого явился Швецов в рязанскую губчека. Если Вольф имел цель изображать шизофреника, то ему понадобилось иметь в запасе и жалостливую историю для психиатров – да такую, которая желательно произошла на самом деле… Так как доктор Виноградов и грузинская пара были вчера арестованы, все трое побывали в ИСПЭ на освидетельствовании, у Грениха остались их фотокарточки. Он выложил их одну за другой перед Вольфом, ожидая, что у него что-то промелькнет во взгляде при виде того, чью историю он мог украсть. Вольф равнодушно глянул на стол и поднял на Грениха вопросительный взгляд. – Кто все эти люди? – спросил он. – Я вас хотел спросить. – Не знаю их… Хотя… – Он прищурился, чуть наклонившись над столом. – Кажется, это троица из Лечсанупра. – Кажется? Вы не уверены? – Феликс занимался ими. – Я должен убедиться в том, что никто физически не пострадает, – сказал Грених, быстро переводя разговор на другую тему. – Физически? – переспросил Вольф, скривившись. – Не-а, физически не пострадает. Феликс очень щепетилен к человеческим жизням, он и мухи не обидит. Но я не отвечаю за то, что станется со всеми ними после ареста. Потому что у Белова для чекистов сюрпризы припасены те еще. Он умеет удивлять, поверьте. Поднявшись, Константин Федорович прошелся по кабинету. Его охватило чувство, будто он что-то нащупал. Почему Вольф не сразу узнал тех, за кем так долго следил? Почему его отец утверждает, что он часто его не узнает? Почему при разговоре его взгляд никогда не держится долго на одной точке? Не зрительная агнозия ли это? Он достал еще несколько фотокарточек разных мужчин и женщин, среди которых был Ленин. – Последний вопрос. – И Грених выложил карточки перед Вольфом, последней положил изображение покойного вождя. – Покажите мне Владимира Ильича. Вольф нахмурился, посмотрел в лицо профессора с недоверчивой насмешливостью, видно, посчитав эту просьбу идиотской, потом наклонился к карточкам. Он изучал их долгих минут пять, потом медленно и неуверенно показал на Ленина. Да! Скорее всего, у него была легкая агнозия, развившаяся после выстрела, произведенного у виска. Конечно, пулевого проникновения в височную долю не было, но была отдача от ствола, был удар, была травма. Тут-то и родилась у Грениха идея подсунуть Вольфу актеров. Если имелась агнозия, то есть неспособность хорошо распознавать лица, описанная немецким физиологом Германом Мунком полвека назад, то пациент не заметит подмены. А если заметит и начнет подыгрывать, то уж долго этого он делать не сможет. – Что ж, мне незачем больше вас удерживать, – сказал наконец ему Грених. – Идите, присоединитесь к Белову, и мы вас ждем 31 декабря в ночном поезде до Ленинграда. Тот удивленно вскинул брови. – Что, правда? Узнал вождя? Поэтому? – с неуверенностью спросил он. Ленина он определил только по лысине. Люди с таким отклонением прекрасно видят лица, но не запоминают их, или могут запомнить только какую-то отличительную черту лица, например глаза. Грених был уверен, что Вольфу быстро найти его самого в толпе студентов помогла приметная гетерохромия. – Хоть бы и поэтому! – туманно ответил он. Интересно, отдает ли себе Вольф отчет, что не запоминает лица, а только одну-две черты, есть ли у Феликса этот недуг? – Правда? Отпускаете меня? Совсем? А как же там арест и все такое? – Вы никуда не сможете бежать. Над вами будет надзор. После проведенной операции вы вернетесь в ардом дожидаться суда. – Эко вы. – Он опять прищелкнул языком. – А если все ж убегу? – Тогда вы поставите под удар своего товарища. Идите уже. Вольф встал, каким-то воровским движением отряхнул колени и ушел. Едва за ним закрылась дверь, Грених бросился следом, тихо отворил ее и выглянул в коридор. Вольф удалялся, походка у него была тяжелая, кособокая, колено правой ноги не гнулось. Но тут он встал, медленно выпрямился, замер. Стоял долго. В другом конце коридора появилась медсестра, вышедшая из одной палаты и направившаяся в другую. Вольф вздрогнул, потревоженный ее появлением. Потом сунул руку в карман шинели и потер правый висок, очистил ладони, постучав ими друг об друга, будто стряхивая муку, повернулся и пошел обратно. Возвращался к Грениху уже Белов. И когда он входил в кабинет, Константин Федорович первым делом глянул на его карман, который местами был перепачкан чем-то вроде пудры – он носил ее с собой и пользовался ею прямо на ходу. Вслед за карманом Грених незаметно оглядел его висок. Сразу и не заметишь, что чем-то припудрили или вымазали. Только если приглядываться, можно обнаружить на его щеке едва заметные следы просыпавшегося какого-то мелкодисперсного порошка. Сам шрам он прикрыл, перекинув волосы на другую сторону, – поэтому Грених поначалу его и не заметил. – Вы вернулись, товарищ Белов, – наконец нашелся Константин Федорович. Белов сел обратно на стул, закинул ногу на ногу, обнял колено и молча принялся смотреть перед собой туманным взглядом человека, провалившегося в глубокие раздумья. Грених, не выпуская его из внимания, обошел стол, тоже сел. – Вы действительно этого хотите? – вскинулся вдруг Белов через минут десять напряженных раздумий. Было необычно вновь видеть его лицо помолодевшим, гладким, открытым, а глаза светлыми. – Что именно? – Чтобы задуманная «Интеллидженс Сервис» операция состоялась. Вольф мне все рассказал! Грених хотел спросить, когда тот успел все рассказать, но решил, что это ни к чему не приведет. К тому же у него созрел план насчет операции в новогоднюю ночь. Труппа Мейерхольда, которая как раз собиралась на гастроли в Ленинград, будет несказанно рада оказать ОГПУ какую-нибудь услугу. Театр этого эксцентрика всегда нуждался в том, чтобы подмаслить правящую верхушку. – Да, но есть условия, – ответил профессор. – Какие? – Там буду я и, возможно, кто-то из сотрудников милиции или даже из Госполитического управления. – О большем счастье я и не мечтал, профессор. Я собираюсь разоблачить несколько преступлений, хорошо, если мои труды попадут прямо в руки служителей закона. – Вы хотите, чтобы Месхишвили были арестованы? – И доктор Виноградов тоже. Грених выложил перед Феликсом их фотокарточки. – Вы этих людей имеете в виду? Белов бросил косой взгляд на край стола, не стал всматриваться. – Вам стали известны имена, хоть я и не собирался называть их вам сейчас, – холодно сказал он, почти не разжимая челюстей. И Грених понял, что Феликс хорошо осознавал свою агнозию, не стал смотреть на фото, поскольку боялся ошибиться при профессоре и обнаружить себя. Все же он проделывал огромную работу по слежке, учился, вел записи и, наверное, делал большие усилия, чтобы побороть дефект, – предположительно, он старался запоминать детали лица и некоторых предметов, иначе бы доктор Зигель его заметила. – Я вам очень благодарен, – поспешил он замять неловкость паузы, – что вы отпустили Вольфа. Он вор, но не так плох, каким вам, должно быть, кажется. Я думаю, он уже совершенно перевоспитался. – И все же он преступник, – возразил Грених. Ему хотелось проделать тот же трюк с Лениным, но он воздержался – Феликс был слишком осторожен и недоверчив. Не хотелось спугнуть. – Не больший преступник, чем те… – неопределенно начал он, но осекся. – К тому же надо быть снисходительным к его недугу и непростым обстоятельствам жизни. – Феликс, а как же Ольга? Как быть с ней? – спросил Грених, будучи всецело поглощенным наблюдением за тем, как перемещался взгляд собеседника по предметам в комнате, по лицу профессора. Он запоминал детали! Поэтому, войдя в помещение, в которое попал впервые, он так опасливо озирался – боялся, что из кучи неизвестных ему предметов внезапно выпрыгнет неведомый враг, которого он не мог увидеть сразу. Но когда освоился, почувствовал себя свободней. – Со временем тайное станет явью, – пророчески заявил Белов, глядя теперь куда-то поверх головы Грениха, а потом перенес взгляд на правый глаз профессора, который был светлее левого. – Может быть, все-таки вы сохранили ту ее записку? Почему вы затеяли все именно сейчас, когда ее судят? Почему не решились действовать, когда Влад Миклош не был в бегах? Белов опустил голову, молчал. – Потому что вы не знали ее настоящего положения, – за него ответил Грених, обращаясь к его истинной личности, в надежде, что сейчас, прежде чем Белов-Вольф опустил голову, она блеснула у него в глазах. – Для вас было открытием, что она продолжала от него зависеть? Вас мучит этот суд, вы хотите ей помочь, но не знаете как. Ладно, давайте откажемся от вашего присутствия в зале заседаний. Но бумага… она может изменить ход дела. – У меня ее нет. Не сохранилась, к сожалению. Когда речь заходила об этой записке, Белов принимался нервничать, что навело Грениха на мысль – он зачем-то эту бумагу решил придержать. И отчаянно врал, что потерял ее. Иногда больные придавали большое значение какой-нибудь незначительной материальной вещи, выбирали для себя некий оберег или талисман. Наверное, этот клочок бумаги, по сути спасший ему жизнь, действительно ему дорог. С человеком, у которого шизофрения или который изображает шизофрению, явно не соскучишься. Нужны были его реакции, эмоции, которые выбили бы пациента из-под контроля, и тогда, может, и открылась бы его самость, его истинная суть. – Что-то мне подсказывает, что это не так, – гнул профессор. – Отдайте ее мне, и я помогу вам бежать. Вас все равно скоро возьмут, Белов. – Не возьмут. – Я прямо сейчас мог бы положить вас в больницу. Белов поднялся, судорожно сжав кулаки. – Вы не сделаете этого! Меня вытащат другие агенты из «Интеллидженс Сервис». Я должен завершить свою миссию.