– У меня есть противоядие. – Какое? Вместо ответа Джонсон вынул из кармана брюк старую бонбоньерку, раскрыл со скрипом гнутую жестяную крышечку с изображением женской румяной головки в парике конца восемнадцатого века и протянул Вольфу, как преподносят будущей невесте кольцо в бархатном футляре. – Это что? Это же леденцы десятилетней давности! – Марципаны. В них с помощью шприца введено вещество, которое остановит действие яда. Вольф смотрел на него долгую минуту, кривясь и отчаянно страдая – не желая ни верить ему, ни брать эти конфеты, ни умирать нелепой смертью. Этот человек, назвавшийся английским шпионом, с легкостью ушел от преследования петроградского угрозыска, на ходу из тонкой барышни перевоплотился в бородатого мужчину, а потом угнал пролетку у извозчика. Рука нехотя потянулась, дрожащие пальцы подцепили засахаренный марципан с запахом плесени. Вольф сунул его в рот и, давясь, не жуя, проглотил. Джонсон привстал на локте, глядя на него с приподнятыми бровями. – Это тебе был от меня бесплатный урок внушения, Сема. Никакого яда не было, ты слопал гнилой марципан. Учись, как работает английская разведка, и весь мир ляжет к твоим ногам. Ну что? Готов к службе его величеству королю Георгу Пятому? – проговорил он, вынимая из-за пазухи несколько хрустящих десятидолларовых банкнот. Семен смотрел с ненавистью, но при виде иностранной валюты в глазах загорелся свет озорства, на губах заиграла улыбка. Вид денег искупал пережитое потрясение. – Черт с тобой, жидовья морда, – выпалил он, выхватывая деньги и первым делом начиная их разглядывать в тусклом свете, который лился из окон фойе на крышу. – Говори, что надо делать? – Есть в Москве один большой чиновник – заведующий Юридической частью Московского отдела социального обеспечения Швецов. Ты отправишься к нему на прием и скажешь ему всего два слова. Два заветных слова. – Каких? – «Степной Волк». – И что? – И он сделает для тебя все, что ты пожелаешь, как джинн из сказки про Аладдина, которая в «Тысяче и одной ночи». – Сдается мне, что ты сказок и начитался. Сам ты, кстати, дурилка! – обиженно отодвинулся от него Вольф. А потом не выдержал и спросил: – Что это такое – «Степной Волк»? – Позывные, или клички. Губпрокурор – бывший агент охранки, живет под липовым именем, шифруется. Вот ты его за причинное место и возьмешь. – А если он артачиться начнет? – Расскажешь ему свою историю. Мол, ты командир ревотряда из Рязани, было дело, в восемнадцатом пришел к нему, атаману Степнову, челом бить, просил присоединиться к советской власти, выписал от своего имени некоему Швецову бумагу, за что был заперт в погреб с другими пленными и чуть не погиб от пожара. Скажешь, что спасся. И явился взыскать за обман. – Не понял… – захлопал глазами Вольф. – Н-ничего не понял. Атаман… или заведующий юридической частью какого-то там отдела… К кому я должен пойти? – И не надо понимать. Ты только найди этого Швецова в Москве и скажи все точь-в-точь как я сейчас говорю. – Уж как-то все неубедительно… А если он все-таки не послушает? – Скажешь, что его личная папка из Охранного отделения ляжет на стол Дзержинского. Вольф некоторое время молчал, почесывая макушку и осмысливая слова гимназического друга, ставшего шпионом. – Но он ведь узнает по лицу, что я какой-то залетный! – сказал он наконец. – Не узнает. Тот командир ревотряда тогда был весь в крови – ему висок пулей задело. Он его вспомнить может только единственно по позывному. Краскома позывной был Волк, прокурора – Степной. Они часто в паре работали при старом режиме. Он взрослый дядька, ему помогал ребятенок девяти лет, смышленый, как бес. Он его девятилетним и помнит. А вот таким, как сейчас, – двадцати четырех лет, вряд ли. Позывной никто, кроме них двоих, не знал, ну разве еще какой-нибудь жандарм, и все. – Это ты, что ли, этот самый… ребятенок девятилетний, смышленый, как бес? – недоверчиво прищурил глаза Вольф. Джонсон загадочно улыбнулся. – Много будешь знать – скоро состаришься. Намекну: думаешь, я просто так был зачислен в гимназию Видемана? Когда подрос, меня туда засунули за настроениями учителей и учащихся смотреть и докладывать, если обнаружатся революционные наклонности у кого. – Ты что? – выпрямился Вольф. – Ты тоже из охранки? Ты и за мной наблюдал? – Наблюдал. – Как же ты потом в красные пошел? – Эх, слишком много ты вопросов задаешь. Устал я. Давай-ка поспешим лучше на вокзал. Поезда нынче ходят очень неаккуратно. А нам бы еще поспеть перед этим в одно место – надо тебе на виске шрам соорудить. Глава 9. Атака белого слона 1 января 1929 года. Октябрьская железная дорога. Скорый поезд на Ленинград – Как я свел знакомство с губпрокурором? – сузил глаза Вольф и прищелкнул языком, точно не знающий урока школьник. – Мы едем в одном вагоне с людьми из ГПУ. Может, вы, профессор, у них спросите? Им виднее, они все знают. Грених, восседавший напротив журналиста, глядел на того в упор, скрестив руки на груди, только лишь отодвинул ботинок от натекшей под мертвой грузинкой лужи крови. – Отвечай, когда тебя спрашивают, – подал голос Агранов с задних рядов. – Что я могу сказать? Ну что вы от меня хотите услышать? – зачастил студент, побагровев и сразу заерзав. – Давайте сначала? – сделал одолжение Грених. – Откуда у вас этот шрам? – Что? – недоуменно выдохнул Вольф. – Я же рассказал – шальная пуля, в детстве, в Гуляйполе. – Какое Гуляй Поле, – огрызнулся Саушкин, – у тебя в паспорте написано, что ты родился в Ленинграде. – В Петербурге, – поправил Белов, сидя с закрытыми глазами. – В Ленинграде он бы родиться не успел. – Я вас умоляю… – начал Вольф, но осекся. – Родился, быть может, и в Ленинграде, Петербурге, а жизнь по свету знатно помотала. – Назовите дату вашего рождения, – продолжил Грених. – 20 ноября 1903 года. – Когда и как вы познакомились со Швецовым? – Как познакомился… Не познакомился, скорее увидел в толпе. На Втором Всесоюзном съезде Советов, после смерти Ленина и когда была принята Конституция. Мы, студенты, тогда зал заседаний помогали готовить, плакаты вешали и транспаранты, а Швецов на съезде присутствовал – был каким-то из делегатов. И все. Я всегда только издалека его видел, и имя его часто было на слуху. – По характеру вашего шрама могу сказать, что вы его получили не в детстве. – Грених расплел руки и, наклонившись к Вольфу, опустил локти на колени. – Почему? – Мне, как судебному медику, виднее. – А разве это можно понять, если шраму ну… десять лет? – По любой отметине на теле можно что-то да понять. В двадцать пятом вы надолго покидали институт. Потом ваши сокурсники заметили свежий шрам. Зачем он был нужен? – У меня он был всегда. – Да, интересно, некоторые ваши знакомые припоминали, что под волосами у вас имелся белый след, но едва заметный. – Хорошо, я скажу. Я лег под операционный нож, чтобы убрать его. Мне пообещали, что смогут избавить от него. Но на самом деле все только испортили. – Вы настолько щепетильны в вопросах внешности? – Грених приподнял бровь. – Да, а что? – оскорбился Вольф. – Но след ведь был совсем незаметен, его можно прикрыть волосами. Или легко спрятать под слоем грима, не так ли, товарищ Белов? – обратился профессор к шахматисту. Белов сидел, прижавшись спиной к стене вагона у окна и обхватив себя руками. Вид у него был такой, будто он усиленно обдумывает партию в шахматы, которая на данный момент происходила в его голове. – А? – захлопал он глазами, проведя по потному лбу рукой, и посмотрел на сидящую над ним Фиму Стрельцову, которая, выпучив на него глаза, нервно крутила в пальцах погашенную папироску, да с такой силой, что табак осыпался на скамью. – Может, вам приходилось себя за кого-то выдавать? Кого-то со шрамом. – Грених опять посмотрел на Вольфа. – Например, командира реввоенотряда, который выписал Швецову своеобразный пропуск-рекомендацию в ряды красных. – Опять двадцать пять! На меня это повесить хотите? Вам человек подходящий нужен? Дело срочно закрыть требуется? Не выйдет! Я комсомолец, советский гражданин! – Нет, ничего мы вешать не собираемся. Нам нужна правда. Может, это вы и есть тот краском, который отправился к атаману Степнову просить объединиться против белых? Может, пора рассказать о том, что произошло в поместье у Ольги Бейлинсон? О том, как она вам план погреба нарисовала на клочке бумаги, как просила передать советским властям, что Степнов, он же прокурор Швецов, удерживал ее с мужем и двумя детьми силой в доме. Вы спаслись лишь благодаря ей. Если бы вы не знали, где рыть, то не успели бы выбраться к тому моменту, когда атаман поджег усадьбу. Вы бежали один. Оставили погибать человек пятнадцать, с которыми делили свою тюрьму. Вольф изменился в лице, смотрел на Грениха красными от ярости глазами, сцепив зубы и безмолвно качая головой из стороны в сторону. Глаза его стали неестественно черными от расширенных зрачков.