Вытряхнув из карманов платье, парик, сережки, туфельки и сложив их в жестянку, Джонсон нажал локтем крайнюю левую доску в заборе и, чуть поведя плечом, просочился в темноту соседнего двора, к нему с лаем подбежала собака. Он кинул ей кусок черствого хлеба, стянутого при побеге из кухни. Собака замолкла, с жадностью принялась за гостинец – голодная, хозяева редко бросали и худые объедки. Налетчик за ним не спешил. Джонсон высунул голову обратно в проем, нашел взглядом впотьмах вздрагивающее от выстрелов тело, шикнул: – Эй, ползи сюда. Тот приподнял голову. Продолжало бахать – видимо, мильтоны знали, что беглецы засели за кучей мусора и палили по ней, боясь подойти ближе, – настоящий Ленька Пантелеев был очень хитер на выдумки, мог не отстреливаться, засесть в засаде, подпустить ближе и разом перебить, поэтому они, как волки, кружившие вокруг медвежьей берлоги, лишь тявкали и больше ничего. Удивленно воззрившись на вполне себе нормальное мужское лицо Джонсона и на его аккуратно расчесанные темные от специального состава волосы, на непонятно откуда взявшуюся бородку и усы, налетчик крякнул, но ничего не сказал, двинулся к щели. Дворами-колодцами пробрались на территорию Певческой капеллы, которую теперь переименовали в народную хоровую академию. Благодаря взошедшей луне быстро нашли арку, ведущую на набережную. Джонсон сунул в расщелину в стене коробку, прикрыл доской и двинул вдоль стены п-образного здания в сторону Мойки. На набережную ступили, с осторожностью озираясь. Не тут-то было – мильтоны оказались не столь глупы, поджидали на мосту: то ли издалека их увидели, то ли знали про тайный ход через Певческую капеллу. Но и Джонсон не был бы одним из лучших агентов английской контрразведки, если бы не умел все заранее предвидеть. – Делай то же, что и я, и ни о чем не спрашивай. Ни тебя, ни меня они не знают в лицо. Им нужен только Леня. – Джонсон поднял руки и опустил голову. Вольф сообразил повиноваться. Мильтоны – что вполне предсказуемо – повалили их на землю, потыкали в бока дулами наганов, обыскали, ничего не нашли, поорали в уши свои привычные вопросы, которые они обычно орут при задержании, и, удостоверившись, что взяли простых прохожих, рассеялись во тьме. Джонсон поднялся и невозмутимо принялся отряхивать свои колени, полы пиджака, пригладил волосы. Потом оглядел товарища. – Хм, вы весьма предусмотрительно избавились от маски и мушкетерских сапог. – И глянул на голые стопы налетчика. – Но боюсь, что какой-нибудь сообразительный агент угрозыска сейчас уже понял, почему вы не обуты. Глядя на смешно разглядывающего свои босые ноги товарища по побегу, Джонсон улыбнулся. Некстати пришла мысль, что они лишь герои черно-белой киноленты, два убегающих под фортепьянную бравурную пьеску чудака, один из которых теряет свои башмаки. У парадного входа в ресторан «Донон», который они только что покинули задними дворами, стояли несколько извозчиков, Джонсон поднял руку, окликнув свободного. В эту минуту сзади из-за угла арки появилась стремительно приближающаяся зеленая гимнастерка. Агент угрозыска, видно, шел за ними дворами… Миг – и этот ополоумевший могиканин набросился на беглецов. Джонсон засадил ему в горло ребром ладони, оттолкнул от себя и с наскоку запрыгнул в вовремя подлетевшую пролетку, крикнув извозчику, что платит золотом. Не успевшему так быстро сообразить Вольфу пришлось метров десять бежать сзади, сверкая голыми пятками. Со всех сторон открылась пальба, попали в возницу – он вскинул руки, рухнув вперед. Джонсон не растерялся, тут же подхватил поводья и, точно Александр Македонский на своей колеснице, помчался по набережной, выкрикивая лихое: «Эге-ге-й, не догонишь, падла!» Вольф зацепился руками за облучок и с трудом подтянул себя на обшитое потрескавшейся кожей сиденье коляски. Домчали до Конюшенного переулка, повернули на Большую Конюшенную, а там через Невский вылетели на всем скаку на Казанскую и до самого канала Грибоедова неслись на всех парах, пока не пришло в голову, что пора бы пролетку бросать. По улице Глинки оба уже шли пешком как ни в чем не бывало, будто пара прохожих. И если бы не отсутствие обуви у налетчика и не взбудораженный его вид, то никто бы на них и внимания не обратил. Вольф все торопливо семенил, постоянно оборачивался, вздрагивал. Спасало все то же бесфонарье и пустота на улицах – с наступлением вечера редко кто решался выходить из дому, разве только кошки шуршали в кучах мусора. Это было время грабителей. Джонсон испытывал легкое беспокойство, поскольку с собой у него не было никакого оружия, если не считать хорошо усвоенного английского бокса. Если неожиданно нападут, придется отбиваться кулаками. Ничего, его апперкот левой еще никогда не подводил. Но благо Мариинский, нынешний Государственный академический театр оперы и балета, почти рядом – там Джонсон вот уже два месяца как служил заведующим бутафорской частью. Зашли с черного хода, Джонсон выдохнул, но рано было расслабляться – они тотчас повстречали суфлера Митрофанова. – Осип Андреевич, здравствуйте, – отвесил поклон худенький востроносый бывший актер в пиджаке с единственной пуговицей, недоуменно глянул вниз, на босые стопы Вольфа, но ничего не сказал, лишь приподнял брови. – И вам не болеть, Дмитрий Борисович, – ответил агент английской разведки. Они коснулись друг друга локтями, пока пытались пройти один в одну сторону, другой в другую, – до того узкими были коридоры подвальной части Мариинского театра. Узкими и извилистыми. Но Джонсон за два месяца выучил все здешние закоулочки и тупички. Принялись подниматься по боковой служебной лестнице. Свет на нее проникал через небольшие окна со внутреннего двора. Стали различимы звуки оркестра. Сегодня давали «Спящую красавицу» Чайковского. Прямо за сценой простора было больше, на светлых стенах висели фотокарточки оперных певцов и певиц, балерин и балерунов, композиторов, режиссеров и балетмейстеров. С пола были сняты дорожки, доски паркета стерты и местами почернели. – Куда мы, черт возьми? – наконец не выдержал налетчик, громко шлепая по паркету стопами. – В укромное место. Есть разговор. Но надо поторопиться. Никогда не знаешь, откуда нагрянет команда угро – они, скорее всего, успели за нами проследить и видели, как мы зашли в театр. – Да на кой мне это надо? Что я вообще тебя послушал? – Теперь ты, друг мой, и от тех, и от этих пулю в затылок получить можешь. Так что правильно сделал, что послушал. Это же надо было… Джонсон не договорил, из-за угла вынырнул балерун Лавровский, разукрашенный и разодетый – белые чулки, короткий шитый золотом камзол с пышным жабо, на голове – треуголка с перьями. Балерун тоже вежливо поздоровался с Джонсоном и куда-то ускакал на своих пуантах, на голые ноги Вольфа-недотепы и не глянул, был слишком занят собой. Эти балетные существа никогда не смотрели вниз, подбородок всегда вздернут, взгляд устремлен поверх голов, ножки в третьей позиции, коленки до боли подтянуты – шлеп-шлеп-шлеп, и шумно хлопнула дверь одной из гримерок. – Это же надо было Леньке Пантелееву в подражатели, – закончил Джонсон свою мысль. – Приходится вертеться, коли некуда деться, – огрызнулся Вольф. Он был страшно раздосадован, и недовольство его росло с каждой минутой, он уже принялся сжимать кулаки и оглядываться, подумывая, кажется, дать деру. Но тем не менее от своего проводника не отставал пока, прекрасно понимая, что деваться ему теперь действительно некуда. Хоть тысячу раз вокруг своей оси обернись, а от бандитов Пантелеева и от команды петроградского угрозыска не спасешься. Тут только «Интеллидженс Сервис» способна выручить. – Я хотел похвалить, – бросил английский шпион за плечо улыбку. – Придумано очень остроумно. Налетчик нахмурился, то ли не ожидав похвалы, то ли ей не поверив. На сегодня его лимит чувств был исчерпан, все, что он мог, – злиться, следовать за английским шпионом и ждать его распоряжений. А они все шли лестницами, коридорами, которые то расширялись, то сужались, частью темными, частью освещенными светом или из немытых окон, или из открытой двери какой-нибудь служебной каморки. Иногда они пересекали просторные комнаты, заполненные старым пыльным реквизитом: бутафорскими мечами, веерами, скрученными в рулоны панно, гипсовыми колоннами и башнями, свернутыми штандартами на высоких древках, сложенными в стопки старыми кафтанами, балетными пачками; грудой лежала смешная средневековая обувь, вроде тех мушкетерских сапог, что были на Вольфе, турецких тапочек или шутовских башмаков. Потом опять то поднимались по полутемным лестницам, пахнущим плесенью, то их поглощала длинная и темная кишка очередного коридора, где, если не смотреть под ноги, можно споткнуться о какой-нибудь неожиданный предмет. Иногда встречались работники театра, шедшие навстречу, но редко, иногда были слышны звуки музыки, или вдруг начинали доноситься аппетитные запахи из буфета, а потом вновь несло плесенью и пылью. Наконец они оказались в полукруглом помещении с большим количеством дверей, у одной из них стояли два жалких букета: один из красных гвоздик, другой ромашковый. Музыка звучала очень отчетливо – через стену сцена. Джонсон на минуту остановился, не устояв против чарующих звуков скрипок и флейт танца фрейлин и пажей. Постоял с минуту, поводя в воздухе пальцами, точно дирижируя невидимому оркестру, и, прежде чем Вольф успел разозлиться, вылез в окно на крышу. Когда за ним следом на крышу выбрался и его спутник, Джонсон тихо притворил створку и со вздохом облегчения улегся прямо на черепицу, закинув за затылок руки. Была тихая осенняя ночь. Распаренное от бега лицо приятно обволокло прохладой, остро пахло близостью канала. – Ах, какие в сентябре над Петроградом звезды бывают в редкую ясную погоду! – проговорил он восхищенно. – Хотя я все же больше предпочитаю лежать под солнцем… Люблю развалиться в самый полдень на какой-нибудь из крыш и пролежать на ней до самого заката. Солнце! О светило небесное… Не любил бы я тебя так, коли б не провел в подземелье два года, коли б не боялся больше никогда не увидеть… Вольф замер в нескольких шагах от него, не решаясь ничего предпринять. – Да ложись, – сказал ему Джонсон. – Неужели ты меня не узнаешь, дурилка? Тот приблизился и, чуть нагнувшись, аккуратно заглянул Джонсону в лицо. – В сентябре на ночном небе, – заговорил тот воодушевленно, – гляди, над нашим славным городом сколько звезд! Можно даже увидеть планеты Солнечной системы! Только Меркурия нет. Ну и Венеры – это утренняя звезда, она появится в созвездии Близнецов к рассвету, а потом перейдет в созвездие Льва. Убывающая луна уже вышла, поэтому Марс в созвездии Рыб тоже почти не виден. Но есть Уран в созвездии Овна. Видишь?.. Э, ну что? И теперь не узнал своего гимназического друга? – Ах ты, жидовская морда! – просиял наконец Вольф. – Сам ты такой! – поднялся Джонсон и сел по-турецки. – В английской разведке? – Ага! – Как же тебя занесло туда? – В семнадцатом дернул в Париж, работы не нашел, голодно, жить негде, спал на улице. Подходит один странный тип ко мне – а я тогда дрых у фонтана в саду Тюильри – заговаривает по-русски… Вот так я и завербовался в шпионы – тогда русских не так легко было заманить, многие надеялись на победу Добровольческой армии, ждали новостей от Деникина, мечтали вернуться… И хорошо знающие язык были на вес золота. Меня боксу обучили, манерам всяким и сюда отправили. С секретным заданием. – Да ну! – не поверил Вольф. – Ну да! – ответил его бывший гимназический товарищ. И Вольф, восхищенно улыбаясь, сел рядом. – А я и рад был вернуться. Отца одного оставил, он вцепился зубами в свою контору… ни за что своего прибыльного дела оставить не желает до сих пор. Так что я и рад, что здесь служу, – приглядываю, смотрю, чтобы никто не обидел старика. – Дела! И много платят? Джонсон присвистнул. – Зелеными купюрами. Хватает на такую роскошь, какая не снилась и Политбюро. Поэтому я и тебе предлагаю перейти на нашу английскую сторону. Все равно, как погляжу, ты себе места толкового в этой жизни не нашел. А за связь с Мишкой Корявым, который тебе сливает сведения, как и где работает Пантелеев, тебя посадят – он сдаст. – Откуда ты это узнал? – вскочил Вольф. – Служба у меня такая – все узнавать. Каналы есть разведывательные. Вольф с досады двинул кулаком по воздуху, и на его побагровевшем лбу обозначилась крупная жила. – Да и самого Леньку скоро возьмут, вот через этого самого Корявого. Так что советую больше не ходить тенью по его стопам. У меня для тебя другое дело припасено. Хочешь жить в достатке, среди самых знатных вельмож ЦК КПСС? Хочешь учиться в высшем партийном вузе – Институте красной профессуры? Сентябрь только начался – тебя зачислят завтра же, как только прибудем в Москву. – Почему ты все это мне… рассказываешь? – Потому что ты подходишь мне. – Как же меня возьмут в институт? Что, прямо студентом? – Студентом и уже готовым комсомольцем. – Что я должен буду делать взамен? – Шпионить, Сема, шпионить! – просиял Джонсон. – З-за кем? – А вот тут мне придется ввести тебя в курс дела сразу. Но вынужден прежде предупредить, пока мы бежали, я ввел тебе ядовитое вещество в руку – ты не заметил, вокруг громко палили. – Что? – побелел Вольф. – Как это… ввел? – Не «как», а «чем». Шприцем. – И Джонсон вынул из рукава, как игрок карту, тонкий шприц. В рукавах у него вдоль швов были потаенные кармашки, которые даже агенты угрозыска не прощупали. – Ты думаешь, я зря тебя пригласил сюда, на крышу? Яд подействует через, – Джонсон вынул из жилетного кармашка часы на цепочке, щелкнул крышечкой, – десять минут. Если ты не дашь своего согласия, ясное дело, каюк тебе, а тело твое я скину вниз. Все решат, что ты самоубился. – Через десять минут? – ужаснулся Вольф, побелев еще больше. Обычно он всегда краснел, но тут действительно перепугался – и побелел как покойник. – Не-ет… брешешь, гнида, брешешь. – Ты волен проверить. Время пошло. – Джонсон вновь лег, закинув руки за затылок и скрестив лодыжки, сладко потянулся. Заорав не своим голосом, Вольф набросился на него, схватил агента за грудки и несколько раз встряхнул так сильно, что тот больно ударился затылком о черепицу, которая под его телом стала плясать и ломаться. – Эй, ну-ка тише, дурилка. – Джонсон схватил его за локти. – Кричи не кричи, а все равно смерть тебе. Вольф смотрел на него сверху с искаженным яростью и отчаянием лицом, скривил губы, изогнул брови – не хотелось умирать. Джонсон улыбнулся. – Пока мы шли по театру, нас видело несколько человек, – нашелся Вольф. – Если на тротуаре обнаружат мой труп – первым делом укажут на тебя. А ты, судя по всему, здесь устроился кем-то. – Шаришь! – отметил Джонсон, приподняв бровь. – Только я здесь Осип Андреевич Шугай. У меня много личин, паспортов и должностей. Там, где я не поспеваю, у меня есть мои заместители. Вот таким заместителем я предлагаю стать тебе. Семь минут, Сема. Думай скорей. – Как же ты остановишь яд?.. – Вольф отпустил его воротник, отодвинулся и нетвердой рукой провел по влажному лбу.