— Да, это стоит дорого, но такое вложение того стоит, — убеждала ее Лида. — Сначала ты платишь небольшой первоначальный взнос, и получаешь общую информацию о клиентах из «особого списка». Если у тебя с этим клиентом начинают развиваться какие-то отношения, ты платишь больше, и получаешь самую детальную информацию о нем: все его слабости, желания, мечты. С твоим потенциальным мужем детально работают профессиональные психологи, и по результатам их бесед составляется его подробнейший психологический портрет. Конечно, все это делается на строго конфиденциальной основе. Клиент не должен догадываться о том, как много тебе известно. Ты должна вести себя так, как будто ничего о нем не знаешь. Нужно будет подписать документы о неразглашении. Но это действительно работает. Они существуют уже несколько лет, и ни разу никого не обманывали! Информацией такой точности не может похвастаться ни одно агентство! Невозможно представить, что русская фирма может столько знать об американских клиентах! — глаза Лиды загорелись так, что казалось, она нашла для себя уже как минимум дюжину потенциальных идеальных мужей. — Все брачные агентства предлагают информацию о клиентах — как нам о них, так и им о нас. Они даже часто требуют пройти собеседование с психологом ради этого, — все еще сомневалась Наташа. — Но не такую же! — Лида закатила глаза, все больше раздражаясь от ее скепсиса. — Не просто увлечения-привычки-пожелания. Они сообщают даже проблемы, которые человек имел в своем предыдущем браке, если таковой был, все недостатки, которые ни одни человек добровольно не расскажет брачному агентству. Настоящие волшебники! У меня сестра вышла замуж за американца, так сейчас просто счастлива! Говорит, что просчитала будущего мужа, как по нотам, еще до первой их встречи. Она заранее знала все, что может его обрадовать, говорила то, что он хотел услышать. Теперь он просто боготворит ее! А еще они чаще всего точно знают его реальный доход, финансовое положение, а это, согласись, важнее всего. И главное здесь — что мы знаем о них такую информацию, а они о нас — нет. Наташа почувствовала, как вопреки недоверию в ней предательски рождается надежда на тот самый, удивительно счастливый и почти недостижимый для нее брак. — Подожди, а как же они добывают информацию, которую, ты сама сказала, человек добровольно не расскажет? — нахмурившись, спросила она, а мысленно почти умоляла подругу дать ответ, который убедил бы ее окончательно. — А кто это знает? — хмыкнула Лида. — У них свои секреты. Выспрашивают, наверное, под другими предлогами. Кто же их знает. Какая тебе разница? Главное то, что это и правда работает! Обычно ведь знакомство на расстоянии — это всегда «кот в мешке». Все, что человек о себе рассказывает, может быть неправдой. Среди брачных контор тоже хватает мошенников. А здесь подлинная детальная информация. Обычные агентства максимум, что могут подсказать — это как себя вести на первом свидании и какое платье надеть. А здесь ты сразу знаешь, с кем имеешь дело. Незнакомого человека знаешь лучше, чем близких друзей. Что еще нужно для хорошего замужества? Полная уверенность. Уверенность. Именно этого не хватало Наташе на протяжении всей ее жизни — уверенности, осознания, что в этой жизни есть что-то постоянное и надежное, на что она всегда сможет рассчитывать и сможет гарантировано предсказать. Слишком много в ее жизни было падений и взлетов, слишком часто хрупкий мир вокруг менялся до неузнаваемости, ломался и выворачивался наизнанку, погребая под собой осколки Наташиных достижений. Будучи дочерью одного из тех, за кем пару десятилетий назад стойко закрепилось название «новый русский», в детстве Наташа испытала всю радость жизни в богатой семье, поездок за границу и неограниченных развлечений. Все закончилось резко, когда у отца начались неприятности с конкурентами, окончившиеся банкротством и тюрьмой. Матери пришлось выплачивать огромные оставленные мужем долги, и Наталья вынуждена была даже бросить университет, так как ей нечем стало платить за учебу. Затем последовали годы грязной работы за барной стойкой, участие в полумошеннических авантюрах брата, новые проблемы и долги, краткосрочные романы, вспыхивающие, как звезды, в пьяном угаре ночных подпольных казино, и затухающие также внезапно, вместе с тошнотворным похмельем сырого утра. Ей пришлось научиться готовить и стирать, работать допоздна и довольствоваться малым, а тем временем мечта об утраченной красивой жизни ежедневно ныла в душе, до боли разрезая сердце всполохами воспоминаний детства. И вот, когда брату удалось урвать большой куш, на этот раз закончившийся тюрьмой, Наташа решила действовать. Брату удалось скрыть от следствия полученные деньги, и он передал их на хранение сестре. Наташа восприняла это, как знак, будучи уверенной, что другого шанса вырваться из серой пермской глуши у нее уже не будет. Предсказуемый и управляемый американский муж? Да, в это стоило проинвестировать неожиданно свалившееся на нее богатство. Сначала все шло просто идеально. Дилан оказался именно таким, как он был описан в досье «Незнакомки», и даже еще более щедрым, внимательным и заботливым. Наташа, в свою очередь, идеально играла привлекающий иностранцев типаж «русской женщины»: наивной и восторженной, мягкой и заботливой, трогательно бескорыстной и смущающейся по любому поводу. Опущенные глаза, наполненные робкой благодарностью улыбки, восхищенные взгляды и трепетное внимание в те моменты, когда Дилан упоминал свою работу — ей казалось, что она сама уже верит в правдивость каждого своего жеста и слова. Ведь это и в самом деле было правдой, разве нет? Разве она в самом деле не чувствовала счастливую благодарность и наивный восторг при первом взгляде на резную линию залива, на бездонную океанскую синеву и нежную дымку над оголенными солнцем холмами? Завороженная и умиротворенная, все еще заинтригованная экзотикой общения с настоящим американцем, Наташа искренне забывала в такие минуты и о своих честолюбивых мечтах, и о неизвестным путем полученном досье, и о расчетливом цинизме этого замужества. Она с детской непосредственностью растворялась в этом городе, в его слепящей прозрачной синеве и туманных лабиринтах, в бедности и богатстве, в роскоши викторианских особняков и совершенной красоте цветочных клумб, в чарующей старине и бурной современности. В ней проснулось уже, казалось бы, многократное забытое ощущение детства — безмятежного, стабильного, с распахнутыми настежь границами и неуемной жаждой новых развлечений. И этот город она тоже восприняла с детской радостью, почти забывая порой, кому и чему была обязана своим счастьем. Конечно, она старалась следовать рекомендациям «Незнакомки», и исправно готовила ужины, каждый вечер дожидаясь мужа у накрытого стола. Это были незабываемые дни настоящего счастья. Она не звонила ему на работу, не доводила расспросами, ничего не просила, и Дилан, пораженный легкостью, с которой сбылась его давняя мечта, относился к русской жене с почти священным трепетом. Наташа была на седьмом небе от восторга и гордости за свою предусмотрительность, пока вдруг все не стало меняться — неуловимо и вместе с тем неотвратимо. Все началось с того, что у Дилана выявилась одна черта, не указанная в пресловутом досье — необязательность. Искренне любящий жену, он совершенно спокойно мог забыть о совместных планах и данных обещаниях. При этом еще не владеющей достаточно хорошо английским Наташе, перед которой вставали сотни иммиграционных вопросов, было просто невозможно справиться с ними без помощи мужа. Она начала звонить ему, не сразу поняв, что именно такие звонки Дилан и склонен рассматривать как «ограничение его свободы». Еще одним неожиданным поворотом стала реакция американского супруга на исполнение его мечты. Получив желаемое, он пресытился неожиданно быстро, и Наташа вдруг осознала, что саму необходимость возвращаться домой к семейным ужинам Дилан воспринимает, как повинность. После первого года совместной жизни он начал пропадать до вечера с друзьями, подолгу не отвечал на звонки, тогда как зациклившаяся на злосчастном досье Наташа с упорством отчаяния продолжала готовить ужины, которые и поедала затем в гордом одиночестве. Месяц за месяцем она чувствовала, как они с Диланом отдаляются друг от друга. После второго года совместной жизни Наташа с горькой усмешкой обнаружила, что ее терзает та же самая ревность, что и бывшую жену Дилана. Чем сильнее становилась эта ревность, тем неумолимее было ее желание набрать знакомый номер и с замиранием сердца ждать гудков, отрывать трубку от уха, в отчаянии глядя на экран и пожирая глазами высвеченные на нем буквы его имени — «Дилан», снова прислушиваться к гудкам, ловя между ними дающие слабую надежду потрескивания эфира — до тех пор, пока не включится автоответчик. Во время долгого отсутствия мужа Наташа, давшая себе слово никогда больше не возвращаться к грязной работе, просто не знала, чем себя занять. Дилан не требовал от нее особых достижений, на ее свободу, действительно, не посягал, но ей казалось, что ему было просто скучно с ней. Перестав быть друг для друга воплощением иностранной экзотики, они остались просто людьми — обнаженными в своей человеческой сути, несовершенными — и абсолютно чужими. Решив не докучать раздражительному супругу, Наташа начала коротать время в барах и на дискотеках, с головой окунувшись в бурную жизнь ночного Сан-Франциско. Она флиртовала с местной молодежью — разношерстной, пестрой, шумной, и оттого особенно притягательной. Ни на каких русских вечеринках ей не встречались столь разные люди, в совершенно причудливых, находящихся за границами любых фантазий нарядах, яркие и фамильярные, и все еще по-иностранному экзотичные. Наташа всей грудью вдыхала аромат этого города, пропитанного марихуаной, пресыщенного роскошью и пороком, бьющего неудержимой энергией и одним своим видом бросающего вызов всем мыслимым и немыслимым правилам, стереотипам, устоям, как ей казалось, самому устройству мироздания. Наташа посещала гей-клубы, играла в бильярд с затянутыми в кожу трансвеститами, неспешно пила виски, развалившись на высоком стуле у барной стойки и бесцеремонно разглядывая переплетение узоров на татуировках тощего бармена. В такие минуты она ощущала особую тревожную радость — радость минутного счастья, зыбкого, недолговечного, поверхностного, но при этом такого желанного. Она окуналась в него до конца, стараясь не думать о невидимой стене между ней и Диланом, становившейся все толще с каждым днем. В конце концов, она делала все по инструкции, разве нет? Она давала мужу столь любимое им личное пространство, не доставала его по пустякам, и делала все, чтобы заглушить собственную обиду и ревность. Этого самоутешения ей хватало примерно на неделю, чтобы потом, при приближении выходных, вновь забыться в пьяной романтике ночных баров. А затем, еще полгода спустя, случилось самое страшное из того, что только могло произойти — Дилан потерял работу — ту самую, которую считал для себя такой важной. В детали этой работы Наташа не вникала никогда, но знала, что Дилан и его команда занимаются проектировкой каких-то особенных беспилотников и даже дирижаблей. — Мы пытаемся создать гибридный дирижабль, который смог бы перевозить груз в 250–500 тонн. Это очень серьезно, понимаешь? Вот сравни, 250 тонн может взять на борт самый большой грузовой самолет в мире, Ан-225 «Мрия», построенный на киевском заводе Антонова в единственном экземпляре! Пока что мы разработали аэрокрафт, рассчитанный на грузоподъемность в 66 тонн. Ему не нужна площадь для разгона, он поднимается вертикально, как вертолет, — объяснял ей Дилан еще в первые месяцы замужества. Наташа ничего не понимала в дирижаблях, и понятия не имела, зачем сейчас, в эпоху вертолетов и ракет, вообще нужны подобные машины. Однако она делала вид, что увлеченно слушает Дилана. Она знала, что компания, в которой он работал, выиграла тендер, который проводило Агентство передовых оборонных исследовательских проектов DARPA, связанное с Пентагоном. Оно было заинтересовано в создании воздушного транспорта с грузоподъемностью в 500-1000 тонн. Компания, которая смогла бы его создать, получила бы 30-летний контракт на поставки такого типа транспорта для армии США. Все эти разработки, проекты, испытания, чертежи и военные заказы действительно составляли для ее мужа суть и смысл жизни — настолько, что его увлеченный фанатизм порой пугал Наташу. Она так и не поняла, какую роковую, но серьезную ошибку совершил ее муж. Возможно, он просто не прошел какую-то очередную переаттестацию, а может быть, что-то напутал в чертежах, но его убрали с проекта на какую-то совсем другую, не интересную ему должность. И тогда Дилан стал делать то, чего не делал никогда ранее, а именно — начал пить. Каждый день Наташа ненавидела и проклинала себя за то, что именно она, по русской привычке, устав каждый вечер всей кожей ощущать тяжелый, гнетущий негатив, исходивший от Дилана, в сердцах дала ему чисто русский совет: — Выпей водки — полегчает. Она сама не могла предположить, что чистокровный американец так легко пристрастится к пагубному напитку. Воочию увидев последствия своего совета, Наташа в ужасе начала звонить в Москву, требуя соединить ее с директором «Незнакомки» (а клиентами из «особого списка» директор всегда занималась лично). Однако глава агентства ничем не могла ей помочь — она лишь клятвенно заверила Наташу, что в предыдущем браке проблем с пьянством у Дилана не возникало, а потому условия контракта были выполнены надлежаще. Условия? Контракт? Все эти слова звучали дико и бессмысленно на фоне того кошмара, в который превратилась теперь Наташина жизнь. Они были женаты всего четыре года, а Дилан уже пьянствовал с друзьями каждый вечер, а затем, обозленный и едва стоящий на ногах, приходил домой. И сегодня, когда Наташа услышала его шаги, она уже знала, что последует за этим. И действительно, муж ввалился в небольшую двухэтажную квартирку почти в беспамятстве, кинулся к столу и с яростью перевернул доверху наполненную тарелку борща, которую Наташа только что наполнила для себя. Она не могла объяснить, почему именно эта тарелка вызвала такую ярость Дилана — может быть, лишь потому, что напомнила ему о тех днях, когда они, казалось, были по-настоящему счастливы? — Шлюха! — хрипел он, с ненавистью глядя на Наташу. — Русская шлюха! Ну, чего ты на меня уставилась? Зачем ты приехала сюда, кукла накрашенная? Ни слова умного сказать не можешь, не способна ни работать, ни мыслить, только ноги раздвигать! Я работаю с утра до ночи на этой опостылевшей работе, зарабатываю деньги, которые ты просаживаешь с малолетками по кабакам! Ты ведь уже с половиной города переспала, да? — Я?! — не выдержала Наташа, тоже не вполне трезвая после очередной студенческой вечеринки, на которую попала каким-то совершенно непостижимым образом. — А ты с кем шляешься каждый день? Ходишь по публичным домам? Я уже год не знаю, где ты пропадаешь и с кем, но ты же у нас особенный, да? Тебя и спросить ни о чем нельзя, и приревновать недопустимо! Ты можешь творить все, что угодно, и у тебя на все один ответ — не посягать на твою свободу, не нарушать личное пространство! Ты ведь и прежнюю свою жену этим изводил, да? Дилан замер над столом, и ей на секунду показалось, что он как-то внезапно протрезвел. Однако Наташа почувствовала, что сама уже не сможет остановиться. Кипевшее в ней месяц за месяцем осознание того, что весь ее брак изначально был ошибкой, что мошенники из агентства попросту одурачили ее, либо, еще хуже, она сама не смогла никого просчитать и глупо упустила выпавший шанс, сейчас неудержимо выплескивалось наружу. Ей хотелось кричать, выть, крушить мебель, повторяя, как заклинание, что никакой семьи у нее нет, как нет ни любви, ни счастья, ни этого мистического города, такого спокойного и сияющего днем, и лихорадочно возбужденного ночью. Ничего у нее не было! Обозленная, несчастная, отчаявшаяся, Наташа ненавидела себя и его, желала потраченные годы и деньги и вновь понимала, что весь этот проклятый город не стоил того, чтобы терпеть ежедневно этого пьяного неудачника. Каждый ее день заполняли теперь его скандалы, выходки, перегар и тошнотворная ненависть к молодой жене, которую Дилан уже не стеснялся демонстрировать. — В тебе причина, слышишь?! — кричала Наташа, не узнавая свой голос. — В тебе, а не во мне! Ты и с прежней женой сначала так же паршиво обращался, шлялся до полуночи, пьянствовал с кем-то, а потом на нее же набрасывался за то, что она тебя ревновала! Звонила она тебе, видите ли, слишком часто! И какая разница, даже если ты на самом деле ей не изменял? Любая женщина будет сходить с ума от такого твоего поведения, ясно тебе? Любая! Я просто поступила умнее, чем она, и не стала выяснять с тобой отношения, а вместо этого пошла заниматься своими делами! Потому что это намного приятнее, чем видеть твою рожу! Ты — просто пьяный неудачник, не способный к семейной жизни вообще! Только тут Наташа запоздало заметила какой-то странный блеск в глазах мужа, и запоздало сообразила — Дилан не протрезвел, он всего лишь пришел в состояние какой-то особой, панической ярости. Такую смесь страха, отвращения, пьяной ненависти и параноидальной уверенности она не видела в нем никогда. Остолбенев на миг, Дилан покачнулся, ухватился рукой за стол, с силой, толчком развернул тело в ее сторону и медленно направился к ней. — Откуда ты знаешь про мою бывшую жену? Кто тебе сказал про наши отношения? Я ничего тебе про нее не говорил! Ничего! Ты шпионка? Русская шпионка! — внезапно прорычал он, словно получил внезапное откровение свыше. — Это из-за тебя меня сняли с проекта! Шлюха! Отвечай, гадина, кто рассказал тебе про мою жену? Кто??! Вот теперь Наташе стало страшно — по-настоящему, неподдельно страшно. Вскрикнув, она попробовала заскочить за стул, но Дилан с силой вырвал спинку из ее рук и одной рукой швырнул стул в угол. — Не трогай меня! — завизжала она, пятясь к стене. — Я вызову полицию! Не трогай! Помогите!!! — заголосила она, прижавшись к холодной побелке и молясь о том, чтобы соседи оказались дома. — Он меня бьет! Помогите! — Я убью тебя, лживая дрянь! — хрипел Дилан, дыша таким знакомым ей по России перегаром. — Клянусь, я тебя убью! Одной шпионкой станет меньше! — и он вплотную придвинулся к ней. Глава 2 Деррик Дэнсон еще раз перечитал написанное, мысленно взвешивая каждое слово. Сейчас, как никогда ранее, от его рассуждений зависела судьба человека — человека, который уже успел стать довольно значимым для него. Вновь и вновь Деррик пытался проанализировать, насколько точно они просчитали риски. Обычно Федор бывал в российском посольстве крайне редко, и его бы не стали приглашать туда без серьезной причины, поскольку любое такое приглашение могло разрушить его и без того хрупкое прикрытие. Означало ли это возможный провал? Что ждало Федора на встрече с его соотечественниками — новая заманчивая информация или срочный отзыв на родину? Деррик знал, что, если такой вызов будет сопровождаться арестом прямо в посольстве, помочь своему агенту он не сможет. Федор нравился ему и своим напускным цинизмом, и бесстрашной дерзостью, и какой-то затаенной серьезностью, которая могла свидетельствовать о глубокой надежности. По крайней мере, при всех естественных подозрениях, Деррику хотелось верить в эту надежность. Федор Аверин не был похож на классического перебежчика — если среди разнообразного мира перебежчиков вообще можно было выделить какой-то «классический» тип. Он работал в российском торговом представительстве в Калифорнии, дипломатического иммунитета не имел, и потому вел свою деятельность, умело балансируя на той самой раздражающей грани, когда с точки зрения здравого смысла человек уже являлся очевидным врагом страны, но придраться к нему с точки зрения закона было почти невозможно. Будучи профессионалом, Аверин понимал, что находится в поле зрения ФБР, как понимал и то, что законопослушные американцы не решатся нарушить правила игры до тех пор, пока он сам не нарушит их. Казалось, он наслаждался этим спектаклем. Его забавляло, как взрослые люди старательно играют свои роли, делая вид, что не понимают, в чем дело, и упорно избегают разговоров начистоту, годами выжидая удобного момента до первой ошибки противника. Так продолжалось довольно долго, пока Федор не сделал первый шаг, разбивающий неписанные правила этого местами нелепого шоу. Нельзя сказать, что он совершил серьезную ошибку, хотя был близок к тому. Федор поддерживал тесные отношения с одной американской компанией, и его формально легальная охота за технологиями была уже очень близка к тому, чтобы соскользнуть в настоящий шпионаж. Деррик и его коллеги прекрасно понимали это, и незаметное для посторонних глаз кольцо их наблюдения сжималось все теснее. Тем не менее, Деррик до сих пор не был уверен, что ФБР смогло бы предъявить россиянину какие-то обвинения, если бы он сам не захотел сотрудничать с бюро. Даже для того, чтобы добиться разрешения на обыск или прослушку, требовались серьезные доказательства противозаконной деятельности Федора или его связи с русскими спецслужбами, на сбор которых могли бы уйти месяцы, если не годы. Этот дотошный процесс, каждый шаг которого сопровождался кропотливой работой и массой юридических проволочек, ежеминутно грозил сорваться, если бы только предполагаемый шпион почувствовал приближающуюся опасность. Расследование грозило стать долгой и изнурительной схваткой предчувствий и интеллектов, чрезвычайно осторожной и монотонной работой одной спецслужбы против другой, с вовлечением двойных агентов и прочих трудоемких схем, составляющих существо невыносимо напряженного, и все же болезненно привлекательного мира шпионажа. Федор не стал дожидаться конца этой затянувшейся игры. Нельзя сказать, что он пришел сам, но умело дал понять через близкого к ФБР человека, что ему поднадоел бессмысленный спектакль ради дела, в которое он давно уже не верил. Этого было достаточно, чтобы начальство Дерека позволило ему провести первую открытую встречу с потенциальным агентом. В отличие от многих, кто мог бы оказаться на его месте, Аверин никогда не пускался в пространные рассуждения о том, что именно разочаровало его в России, и чем его привлекла Америка. Никаких высокопарных идеологических пассажей, никаких пылких признаний в любви. Откровенно корыстного интереса в нем тоже не чувствовалось. Деньги он принимал, как должное, никогда не торговался, и, казалось, смог бы с тем же спокойствием принять и отсутствие всякой оплаты. Ему, казалось, вообще было все равно, поверят ли американцы в его искренность. Свою честность он предпочитал доказывать делом, и действительно сообщал Деррику то, что знал — нельзя сказать, чтобы очень многое, но часто весьма существенное. Общаться с Федором было интересно и забавно. Для разведчика у него был необычный опыт — во время жизни в Москве он долгое время провел в контрразведке, также занимаясь отслеживанием промышленного и технологического шпионажа. В современной России, где разведкой и контрразведкой занимались разные организации, случаи перехода из одной в другую были весьма нечасты, и потому особенно интересны для ФБР. Аверин не скрывал деталей своих перемещений в загадочных коридорах Лубянки и Ясенево. Своего прошлого он не стыдился — напротив, ему порой нравилось подкалывать своих новых американских коллег примерами того, как он боролся против их соотечественников внутри России. «Жулье и шпионье. Все как дома», — любил говаривать он, лукаво и вызывающе глядя на своего молодого куратора. Деррик только смеялся в ответ, наслаждаясь его откровенностью. Два контрразведчика, они мыслили почти одинаково, и потому понимали друг друга с полуслова. И все же Деррик видел, что Федор далеко не так циничен, как хочет показаться. Иногда он в чисто русской манере все же пускался в философские рассуждения, и тогда в его обычно небрежном тоне сквозила горечь. — Знаешь, я, как и многие у нас, всегда ненавидел эту вечную коррумпированность, бандитские морды, которые рассуждают о патриотизме, а сами тоннами вывозят деньги из страны и живут на Западе. Казалось, что они — и есть наша самая главная пятая колонна. А когда началась война России с Украиной, все перевернулось с ног на голову. Тогда последняя надежда у меня оставалась только на нее — на нашу старую-добрую коррупцию. Только на то, что наша элита так привыкла хранить деньги у вас, что они смогут остановить все это безумие хотя бы ради своих миллиардов. Но я не учел одного… — он замолчал, задумчиво глядя в даль. — И чего же? — осторожно спросил Дерек, ожидая в ответ каких-то фраз о тоталитарном характере российского государства и о зарвавшемся диктаторе, которого уже никто не может остановить. Но в ответ он услышал совсем другое: — Того, что ваша элита не менее продажна. Что они точно так же привыкли к тому, что деньги не пахнут, и ради своих интересов готовы разрушить собственную страну. А ваши люди настолько наивны, что не способны ценить то, что имеют, и радостно идут на поводу нашей пропаганды. И я не знаю, как долго вы так протянете, — с горечью добавил он. Дэнсон попытался успокоить своего агента, хотя чувствовал, как общая для них обоих тревога в очередной раз подбирается к его сердцу и против воли сжимает его резкой и болезненной хваткой. Что он мог сказать своему русскому другу, если сам чувствовал то же смутное беспокойство? — Твоя страна напоминает мне подростка, одержимого неконтролируемым чувством протеста. На волне своего недовольства он готов в упрямом отчаянии разрушить весь мир вокруг себя. Он еще не способен анализировать, он ничего не умеет ценить, ему невдомек, что его чувства используют холодные и подлые циники, которые хотят разграбить его дом и уничтожить его семью. Они подначивают его, а он идет у них на поводу, веря, что они любят его, потому что подыгрывают его инстинкту саморазрушения. И даже его эгоизм — не взрослый, основанный на расчете, а именно недальновидный эгоизм подростка, который упивается своими чувствами, и не способен при этом отличить врага от друга. Эгоизм потребителя, который старается бесплатно поглотить все, включая яд, даже не понимая, что привычка к яду потребует от него затем гораздо больших затрат. Мальчишка, который не способен давать верную оценку добру и злу, и именно поэтому не способный ничего ценить. И он даже не замечает, как постепенно теряет все: статус лучшего ученика класса, лидерство, успехи и тот мирок, который сумел создать вокруг себя. И, поверь, это непросто наблюдать, учитывая, что этот мирок — наша чертова планета, — заключил Федор, которому, казалось, самому стало неловко от его откровенности. Наверное, в тот миг Деррик понял, что его агент каким-то странным и незаметным для окружающих образом успел полюбить Америку гораздо больше, чем готов признаться. И потому сейчас спецагент Дэнсон особенно тщательно выверял, не означает ли неожиданный вызов Федора в посольство его арест и возможную отправку домой. Казалось бы, ничего не говорило о провале. У них не было ни единого знака, свидетельствующего о том, что русские следили за Федором или в чем-то заподозрили его. Сам Федор тоже считал, что причин для беспокойства нет. И все же Деррик волновался, зная, что именно он отвечает за безопасность поверившего ему человека. Его коллеги уже разошлись по домам, а он все еще сидел в опустевшем офисе, перечитывая свой рапорт, который завтра ранним утром должен лечь на стол шефа. Именно там его и застал звонок от его старого друга — офицера полиции Стивена Берна. — У меня есть для тебя один любопытный случай, — сообщил Стивен после дежурных приветствий. — Сможешь сейчас приехать ко мне в участок? — А что случилось? — Деррик вновь украдкой взглянул на рапорт и отложил его в сторону. Он привык доверять чутью своих друзей. Стивен не стал бы звонить ему просто так. — Вроде бы, стандартная ситуация — бытовое насилие, муж избил жену, она заявила в полицию. Побои налицо… — он заговорщически замолчал. — Но ведь это не все? — с усмешкой спросил Деррик, хотя в душе чувствовал, что начинает терять терпение. — Почти все, если не считать, что ее муж работает в компании, занимающейся разработкой оборонных исследовательских проектов для Пентагона, и уверяет, что напал на свою жену, потому что понял, что она — русская шпионка, — сообщил Стивен, делая ударение на последних словах. — Они сейчас у тебя? — отрывисто спросил Деррик. — Да, оба. — Дождись меня. Через полчаса буду, — бросил Деррик, кладя трубку. Похоже, сегодня ему предстояло работать до поздней ночи… — Клянусь, я ни слова не говорил ей о своих отношениях с бывшей женой! — Дилан МакГауэр сидел напротив него в допросной, уже вполне протрезвевший, но все такой же небритый, взъерошенный и явно помятый. Кровоподтеки на костяшках пальцев, оплывшее лицо, синие круги под глазами и красные прожилки вокруг зрачков, слегка желтоватый оттенок кожи — все это говорило о том, что проблемы МакГауэра с алкоголем не ограничивались единичным случаем. — Вы говорите, что познакомились с ней через брачное агентство в Москве? — уточнил Деррик. — Ну да! — поддакнул Дилан, и раздраженно повторил. — Она знает, что я разведен, но о деталях моих отношениях с Нэнси мы никогда не разговаривали! — Кто посоветовал вам это агентство? — Вроде, сам нашел… — ответил Дилан неуверенно, напрягся, задумавшись, отчего у него на лбу проступили вены. Он едва заметно покачивался на стуле, и его убежденность в своей правоте была так же очевидна, как и то, что доверие к словам алкоголика в любом случае не могло быть высоким. — Мне психолог подсказала поискать славянские агентства с хорошими рекомендациями, назвала какие-то критерии, по которым можно отличить нормальный бизнес от мошенников. Так я и нашел эту, как ее… «Незнакомку».