Чеймберс оглядел море участков, чувствуя укол вины. Сараи, отгороженные ровными заборами. Все это в темноте напоминало миниатюрную деревню. — Это только сегодняшняя работа, — сказал он. — Завтра мы примемся за остальное. — Эммммм… Что, простите? — Вы меня слышали. Переройте все. Фургон «Ю Драйв» оказался на удивление уютным местом, чтобы провести вечер со свернувшейся под сиденьем собакой, включенным обогревателем и мягко рокочущим под ними двигателем. Винтер припарковался под тем же деревом, что и ранее днем, потому как тихий парк за углом от дома Коутса показался ему подходящим местом встречи с подразделением столичной полиции. Пес поднял голову, услышав стук в стекло. — Маршалл? — спросил полицейский, когда она опустила окно. — Да? — Детектив-сержант Чеймберс на связи, хочет поговорить. — Спасибо. — Она повернулась к Винтеру: — Вы идете? — Не-а, — зевнул он. — Я присмотрю за собакой. Последовав за офицером к его машине, она села внутрь и взяла рацию, пока мужчина и его напарник отошли покурить, давая ей уединиться. — Чеймберс? Послышался щелчок, а затем: — Просто проверяю… Прием. — Все еще жду вооруженную группу захвата, но у нас есть люди, наблюдающие за домом. Прием. — Они выдали ордер на арест… Прием. — Как раз вовремя. Вы должны присутствовать при этом. Прием. — У меня тут полно работы. Прием. — Как я понимаю, человеческих останков пока не обнаружено? Прием. — Нет. Я все еще подозреваю, что Долан был его первым. Прием. Маршалл пришлось заслонить глаза, когда из-за угла мелькнул ослепительный свет фар. — Похоже, они здесь. Мне пора. Прием. — Будьте осторожны. Прием. — Вас поняла… Конец связи. — Вперед! Вперед! Вперед! Винтер чувствовал себя лишним, наблюдая, как команда вооруженной полиции врывается в дом Роберта Коутса и первый офицер похваляется сломанным замком, который ранее днем выбил Винтер. Темные фигуры задвигались за сетчатыми занавесками, рассредоточиваясь по маленькому дому, как в театре теней. Маршалл вошла последней — честь, которую она выбила себе с трудом. Крики «Чисто!» начали доноситься со всех сторон, когда она растерянно прошла по пустому коридору — мебель осталась, но горы бумаг исчезли. Заглянув по дороге в гостиную, она увидела схожую скудную картину. — Кто-то разжигал костер, — прокомментировал полицейский, когда она вошла на кухню, откуда виднелись четыре металлических мусорных бака, все еще дымящиеся на патио. Она нахмурилась, заметив свой скетчбук, зловеще ожидающий на столе, и подошла ближе, пробираясь мимо недовольных полицейских, покидающих дом. Коутс, похоже, сжег все, что принадлежало ему, и все же оставил это. Почему? Что это — жест доброй воли? На него он, по ее мнению, не был способен. Это означало, что он оставил скетчбук по другой причине. Она с опаской открыла его, пролистывая свой набросок «Мыслителя»… затем «Пьеты»… свой незаконченный рисунок «Персея с головой Медузы». Затаив дыхание, она перевернула страницу, чувствуя, как рухнуло ее сердце, когда Винтер вошел в комнату сзади нее. — Они сказали, что он сбежал? — спросил он прерывисто. — Маршалл? В чем дело? — Он подошел к ней, заглядывая через плечо, пока она перелистнула к следующему рисунку… и к следующему… и к следующему. — Это что такое? — спросил он, но она, казалось, его не слышала. — Маршалл? Она медленно повернулась посмотреть на него. — Господи, Винтер, — отрешенно сказала она. — Что мы наделали? Глава 21 Четверг Ева встала за пять минут до звонка будильника. Такое часто случалось с ней в те дни, когда ей предстоял весь день в суде. На ощупь отключив будильник в темноте, чтобы не разбудить Чеймберса, она взяла вещи со спинки стула и вышла из спальни, дважды ударившись пальцем ноги по дороге, что стало ее новым личным рекордом. Она закрыла за собой дверь и немного расслабилась, включая приглушенный до минимума телевизор на кухне. Наполнив кофеварку, она удивилась, обнаружив ее еще теплой с прошлого утра — еще одна вещь, требующая замены. Доставая молоко из холодильника, она услышала начинающиеся утренние новости: — …жители сонного жилого комплекса у реки этим утром обнаружили последствия ужасающего преступления… Зевая, она насыпала две полные ложки сахара в свою любимую кружку… и добавила третью. — …тело молодой женщины. Сообщения из огороженного участка предполагают, что по меньшей мере одна из ее конечностей отсутствует. На данный момент, мы не знаем, является ли это следствием прошлой травмы или результатом нападения… Прислушиваясь к деталям жуткой истории, продолжавшей жужжать из динамиков, Ева потянулась к пульту. — Опять же, эта информация пока что не подтверждена. Но уже сообщили из нескольких источников, что расположение тела имеет поразительное сходство с определенным произведением искусства… С мрачным ощущением дежавю Ева выключила звук на телевизоре, как будто если бы она больше не слушала, все это могло исчезнуть. Отчаянно не желая говорить своему мужу, она несколько мгновений стояла в раздумьях, смиряясь с фактом, что ему нужно знать. Игнорируя щелчок кофемашины, нагревшейся до нужной температуры, она вернулась в спальню, пробираясь к кровати в тонкой полоске серебристого света, падающего сквозь приоткрытую дверь. — Бен… — прошептала она. — Бен. — Садясь рядом, она потянулась… Ее рука наткнулась на матрас, прежде чем она откинула одеяло и обнаружила, что в кровати пусто. Вскакивая на ноги, она включила прикроватную лампу, взывая в пустоту: — …Бен?! С термосом кофе в руках Чеймберс пригнулся и проскользнул под полицейской лентой, показывая свое удостоверение первому подбежавшему к нему офицеру. — Чеймберс. Отдел убийств, — объявил он. — Господи! — с облегчением вздохнул юноша. — …Чеймберс, — повторил он, обеспокоившись, что в сонном тумане преувеличил свои заслуги. Офицер улыбнулся. — Я имел в виду, Господи, как я рад вас видеть! Пойдемте. Сюда. — Он провел Чеймберса вниз по склону к реке, где на фигуру человеческого размера было накинуто потрепанное одеяло, придававшее ей сходство с ленивым хэллоуинским костюмом на фоне холодного заката. — Это все, что у меня было в машине, — пояснил он, заметив выражение лица детектива. — Снимите его. — Но… пресса. — Это будет проблемой людей, которым платят гораздо больше нашего, — сказал Чеймберс. — И вообще, это вторично по сравнению с сохранением улик. — Да, но… — Послушайте! — рявкнул на него Чеймберс. Было слишком рано. — Если вас это так беспокоит, у вас есть мое благословение встать там, держа ваше мерзкое одеяло, пока сюда не привезут перегородку. Но снимите… его… сейчас же. Когда пристыженный юноша отправился раскрывать жертву, Чеймберс подошел к краю воды, как всегда собираясь с мыслями, прежде чем взглянуть на очередное тело: на насильно вырванную из существования душу, как рябь на воде затрагивающую скорбью, потерей и злостью несметное количество других жизней — тех, кто знал жертву… кто никогда не узнает… Вынырнув из своих раздумий, он покачал головой, ощущая, что философские взгляды Евы начинали мешать ему в работе. В отражении в омывающей берег воде он наблюдал, как одеяло соскользнуло, открывая изуродованный шедевр, который он боялся увидеть. С уходящим в пятки сердцем он наконец-то заставил себя посмотреть. С вплетенной в волосы короной и листьями, украшающими ее искусную резьбу, красивая женщина, нагая до пояса, стояла в прозрачной ткани, свободно свисающей вокруг ее талии и оживленной легким ветерком. И все же она выглядела умиротворенной, даже счастливой, с призрачной улыбкой, приподнимающей уголки губ, придающей ей еще более жуткий вид в сочетании с увечьями на плечах. Без обеих рук, фигура отбрасывала неровную тень, кожа обрывалась резко, неестественно, как расколотый мрамор — «Венера Милосская», возрожденная в изуродованной плоти. Увидев достаточно, Чеймберс взобрался по травянистому склону, мимо все еще старательно держащего свое дырявое одеяло полицейского.