– У нас все есть, – ответила Марфа не без гордости. – Я билеты продаю, а по телеграфу не умею. Ты ешь, ешь… – Да ну, что я вас объедаю… – забурчал Опалин. Но ему пришлось съесть и жареную картошку, и пирожок с яблоками, а тут как раз вернулся Терешин. – Московский пойдет через двадцать минут, – сказал он жене. Марфа кивнула, забрала ключ и отправилась продавать билеты. – Опоздали мы с телеграммой, – не удержался Опалин, когда дверь за хозяйкой затворилась. – Надо было сразу же ее отбить… – Ну послали бы на четверть часа раньше, – пожал плечами собеседник. – И что? Он все равно уже сбежал. Сейчас он или едет куда-то в поезде, или где-то спрятался. Чего ты морщишься? – Понимаешь, – признался Опалин после паузы, – мне не дает покоя мысль, что он обвел меня вокруг пальца. Я же на кого угодно думал, только не на него! – А ты не кривись, а вспомни, что на него вообще никто не думал, – ответил Терешин спокойно. – Лично я был уверен, что там каким-то боком замешан учитель. Он точно красный командир? – Ты прямо как Берзин, – не удержался Опалин. – Бог миловал, – отозвался собеседник серьезно. – Не шути. – Ну он тоже все допытывался, действительно ли Киселев… А тебе что-то про Берзина известно? – быстро спросил Иван. Сидевший напротив него рыжий невзрачный человечек поскучнел и стал смотреть в угол. Опалин покосился на пирожки, остававшиеся на блюде, и украдкой взял еще один. Какая-то маленькая птичка – какая именно, он разглядеть не успел – села на окно, но тотчас взвилась с места и растворилась в солнечном свете. – Нравятся пирожки? – спросил Терешин, улыбаясь. – Очень, – ответил Опалин с чувством. – Ты там поосторожнее с Берзиным, – негромко промолвил человек из ГПУ, пристально глядя в лицо собеседнику; и даже тени улыбки не было теперь на лице Виктора. – Понял? – По… понял. – Иван неосмотрительно откусил слишком много, и ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы все проглотить. – Думаешь, я непонятливый? Он сюда приехал, чтобы мстить. За родителей своих. Мать убили, отец застрелился… – До чего же я не люблю все это, – сказал Терешин внезапно. – Что именно? – не понял Опалин. – Сказки. – Рыжий человечек усмехнулся. – Ты знаешь, что когда Стрелкову выкопали, муж вернулся за ее телом? – Знаю. – И что он сделал? – А что он мог сделать? Из деревни почти все сбежали. – Дома мог сжечь, например. Камня на камне тут не оставить. – Говорящий неприязненно прищурил свои рыжие глаза. – Ты что, забыл, что в те годы и за меньшее карали так, что выжившие до сих пор видят кошмары? А он просто развернулся и уехал. А? Как тебе? – Ну… Опалин напряженно пытался понять, куда клонит собеседник – и не понимал. – Ты его знал? – спросил Иван наконец. – Лично нет, но кое-что о нем слышал. Он, знаешь, был не из тех, кто часто вспоминает о жалости. – Тогда я ничего не понимаю, – проговорил Опалин после паузы. – А тут и понимать нечего, – ответил Терешин. – Обычная история. Познакомился с женой в ссылке, жили вместе, сын Каспар, все дела. Дочь еще, кажется, была, но умерла от какой-то болезни. А потом Рейнгольду Берзину приглянулась другая. Все было серьезно, он обещал развестись с Дорой, как только гражданская война закончится, и жениться на своей новой любви. Но Дора была против и кричала, что никогда и ни за что его не отпустит. И когда ее убили здесь, в усадьбе, я думаю, что Берзин выдохнул с облегчением. Все само собой разрешилось, она больше не могла ему помешать. Потому он и не стал мстить, когда ее труп вытащили из могилы. А потом… Он замолчал. – Так что же было потом? – не утерпел Опалин. – Я же сказал: там была другая. Короче, Берзин должен был жениться снова. Но за день до свадьбы его нашли с пулей в голове. – Не понял, – насупился Иван. – Зачем? – Что зачем? – Зачем ему понадобилось стреляться? Все же удачно сложилось. Для него удачно. – А я разве сказал, что он застрелился? В одной квартире с ним жил его сын. Опалин вытаращил глаза. – Ты хочешь сказать, что… Терешин нахмурился, и Иван не стал заканчивать фразу. Вместо этого он спросил: – Сколько же ему было лет? – Сколько? Это было в 19-м году. Вот и считай. Верстовский сказал, что Берзину сейчас 22, значит, тогда было 15. Застрелил отца, который хотел жениться на другой. Мог ли Каспар это сделать? Почему-то Опалин даже не сомневался, что мог. – А эта… ну, невеста… Что с ней стало? – спросил Иван. – А что с ней могло случиться? Поплакала да нашла себе другого. Правда, он был не комиссар, а попроще, и не латыш, а русский, но комната в Москве есть, паек хороший. Много ли женщине надо для счастья? И опять подтексты слоями поползли из последней фразы – Терешин спрашивал, явно не рассчитывая на ответ, и в то же время глумился над собственным вопросом, и одновременно словно хотел сказать, что женщины разные бывают, и далеко не все обязаны быть такими, как безымянная любовница Рейнгольда Берзина, которая косвенно стала причиной его гибели. – Я не могу понять, почему его не уличили, – проворчал Опалин, думая о Каспаре. – Почему? Ну, во-первых, он казался очень расстроенным смертью отца. А во-вторых, у родителей нашлись друзья, которые не дали его в обиду. Потом он пошел служить в ГПУ, ну и… – Ты давно знал, что он приехал? – не удержался Иван. – Знал? Нет. Я кое-что о нем слышал и предполагал, что рано или поздно он объявится. Ко мне он не заходил. – Он к доктору Виноградову заходил. – Ну это как раз неудивительно. В войну тут одно время жил однофамилец доктора, тоже Виноградов и тоже врач. Лет на двадцать старше Дмитрия Михайловича, но не уверен, что Берзин знает такие тонкости. «А ты, значит, знаешь?» – мелькнуло в голове у Опалина, и его настигло новое для него и необыкновенно четкое ощущение, что говорить этого вслух нельзя, чтобы не восстановить против себя собеседника. Потому что Терешин, как бы там ни было, находился скорее на его стороне, а не на стороне Берзина. – Можно тебя спросить? – решился Опалин. – Попробуй. – Насчет селькора Герасимова, которого убили в соседней деревне. Это не мое дело, мне просто любопытно. Одни мне сказали, что это случилось из-за того, что он был селькором, другие – что он женщину изнасиловал. А что было на самом деле? Виктор вздохнул. – Честно? Не знаю. – Ты – и не знаешь? – недоверчиво протянул Опалин. – Просто неинтересно, пойми. Бывают такие люди, которые делают все, чтобы плохо кончить. Некоторые при этом могут дожить до 90, а некоторые – наоборот. Вот и Герасимов был из таких. На войне его хотели расстрелять за мародерство, он дезертировал, потом уже здесь его поймали, когда он пытался поджечь соседский дом, и избили до полусмерти. Он оклемался и подался в селькоры. Хотел в партию, но туда его не приняли. И насчет женщин он слишком много себе позволял, а в деревне этого не любят. Он говорил размеренно, рассудительно, покачивая носком начищенного сапога, и в каждой его фразе сквозило такое знание людей, что Опалину сделалось завидно. Сам он был нетерпелив и то и дело бросался из крайности в крайность. – Еще одно, – проговорил Иван, подавшись вперед. – Ходят слухи, что Сергей Вережников вернулся. Ты что-нибудь слышал об этом? – Он не возвращался, – твердо ответил Виктор. – Ты уверен? – Абсолютно. Ваня, не глупи. Такое событие скрыть невозможно. – Но если где-то в доме есть потайная комната… Его собеседник досадливо мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху. – Хоть десять. Не возвращался он. Некуда ему возвращаться. Помолчали. Шмель влетел в окно, покружил под потолком и проследовал наружу. Вдали засвистел паровоз, идущий к станции. Опалин поморщился и, вытащив из-под стола сапоги, стал натягивать их. – Спасибо за все, – сказал он вполне искренне. – Как ты думаешь, если Свешников захочет спрятаться у кого-то из местных, к кому он пойдет? – Если он нашел золото, то ни к кому, – ответил Терешин, подумав. – Тут не то что за золото, за медный грош убьют и не поморщатся. А вообще, Ваня, я не знаю. Знал бы – подсказал.