– Видел, видел. – Зайцев вздохнул. – Понимаешь, это моя деревня. Я тут родился, всех знаю, и все знают меня. Если начать копаться, кто чем занимался с февраля семнадцатого года… Разное может выясниться, – добавил он сквозь зубы. – Например, насчет твоего брата? – Мимо, – сказал Зайцев, мотнув головой. – Насчет брата Фрола я уже давал объяснения в партии. Он не был белым, ясно тебе? Просто ему хотелось широко пожить, погулять. – То есть пограбить? – перевел толстокожий Опалин. – В общем, да. Кончилось все тем, что его подстрелили в пяти верстах отсюда. Привезли его к нашей матери, и дома, под образами, он умер. Отец Даниил его хоронил. – Зайцев тяжело вздохнул. – Когда кто-нибудь хочет мне напакостить, всегда начинает рассказывать небылицы про моего брата. Хотя если я раскрою рот и выложу то, что знаю о рассказчиках, им придется куда хуже. – А кто тебе хочет напакостить? – Да все. Почти все, – поправился Зайцев. – В деревне сейчас сложная обстановка, а я партийный. Некоторые считают, что мне легко живется, а раз так, надо мне испортить жизнь. – Он поколебался. – Ты, Ваня, это… Раз вы с Берзиным будете жить в одном доме, ты… ну… Вы же будете общаться, он будет к тебе прислушиваться… – Это вряд ли, – усмехнулся Опалин. – ГПУ никого не слушает. – Ты меня-то не закапывай, – попросил Зайцев. – Я же о многом не прошу. Я же знаю, что будет: прискачут сюда и будут ему на меня жаловаться. А я… Он умолк, потому что Берзин вернулся в столовую, неся рапиру Борджиа – и когда Опалин увидел ее в чужих руках, нельзя сказать, чтобы он испытал приятные чувства. Следом за Каспаром шли Верстовский и оба учителя. – Он заглянул в твою комнату и увидел ее, – сказал Платон Аркадьевич Опалину. – Пришлось сказать, что это и откуда. – Это правда? – спросил Каспар, обращаясь к Опалину. – Ты просто нашел ее на столе? Иван кивнул. Берзин извлек клинок из ножен, осмотрел его и вернул рапиру на место. – Я ее забираю, – сказал он. – Расписку мне напиши, – сказал Опалин, насупившись, – она у меня в документах проходит как улика. Теперь он жалел, что не забрал рапиру с собой в Москву и не оставил ее в Большом Гнездниковском. Берзин посмотрел на его лицо и усмехнулся. – Будет тебе расписка, – пообещал он и повернулся к шоферу, который только что вошел в столовую. – Ян, что у нас с ужином? Лидия Константиновна заикнулась, что у них есть немного грибов, а еще овощи. Однако гость дал понять, что есть это не станет. Если бы нечто подобное заявили Опалин или Киселев, им бы просто-напросто пришлось лечь спать голодными, но в случае с человеком из ГПУ все сложилось совершенно иначе, и вскоре в усадьбе волшебным образом материализовался целый поросенок. В кухне закипела работа: шофер Ян сбросил кожаную куртку, снял кепку, засучил рукава, преобразился в повара и принялся за дело. Всех посторонних, включая Лидию Константиновну, попросили удалиться и не путаться под ногами. Зайцев сказал, что ему надо возвращаться, и Свешников повез его в деревню. Учителя, Верстовский и Опалин собрались в музыкальной комнате, где стоял рояль и несколько стульев. – Платон Аркадьевич, – сказала Ермилова, – они хотят занять все крыло, и вашу комнату в том числе… Придется вам перебраться в другое место. Верстовский, который блуждал возле рояля, не вытерпел, придвинул табурет, откинул крышку, сел и взял несколько аккордов. – Почти не расстроен, – пробормотал он себе под нос. – Я… знаете, Лидия Константиновна, я не строитель, как величает меня товарищ, а архитектор. Да-с! – Он сыграл нечто бравурное, что произвело на Опалина впечатление обрушившейся лавины звуков. – Меня привезли, чтобы я обследовал дом на предмет тайников… и прочего. – Вы не из ГПУ? – спросила Лидия Константиновна. – Господь с вами! – сдавленно вскрикнул архитектор. – Нет, конечно же. – Вы давно знаете Берзина? – вмешался Опалин. – Зачем ему понадобилась моя рапира? – Э-э, – пробормотал Верстовский в смущении, – я не уверен, что хорошо знаю Каспара Рейнгольдовича, но одно могу сказать вам точно: если он что-то заполучил, он это не выпустит. – Он усмехнулся. – Ему только двадцать два, и он уже… э-э… на очень хорошем счету… зарекомендовал себя, так сказать… Он передернул плечами и заиграл вальс. – Что именно он хочет найти в доме? – спросил Платон Аркадьевич. – Этого я не могу вам сказать, – поспешно ответил архитектор. – Но он настроен… настроен очень серьезно. Из-за вашей усадьбы он потерял обоих родителей, поэтому я не удивлюсь, если он захочет… э-э… разобрать ее по кирпичику. – А он может? – осведомился Киселев после паузы. – А кто ему помешает? – вопросом на вопрос ответил Верстовский. – Но Дроздово нельзя ломать, – проговорила Лидия Константиновна потерянно. – Здесь школа, помещения комсомольской ячейки… – Я, увы, ничего не решаю, – сказал архитектор, беря очередной аккорд. – Распоряжаться будет товарищ Берзин. Может быть, все обойдется, если я найду то, что ему нужно. – Уж, пожалуйста, голубчик, постарайтесь! – нервно вскрикнула учительница. Верстовский сыграл несколько мелодий, а затем наших героев позвали ужинать. За столом собралось шесть человек: Берзин, шофер Ян, он же повар, архитектор, Опалин и двое учителей. Однако никто не завел речи об усадьбе, потому что умами присутствующих овладел поросенок. Казалось бы, что особенного может быть в свинине, поданной с молодой картошкой – но в 1926 году в деревне было непросто раздобыть даже курицу, и не потому, что птицы ни у кого не водилось, а потому, что хозяева обычно не горели желанием ее продавать. Война, разруха, голод и убийственные эксперименты правительства вроде военного коммунизма привели к тому, что крестьяне теперь предпочитали жить натуральным хозяйством и цепко держались за свою собственность, в чем бы она ни состояла. К тому же в предыдущие годы люди слишком часто видели, как обесцениваются деньги, и перестали им доверять. Лидию Константиновну знали жители нескольких деревень в округе, и тем не менее она сознавала, что никто не продаст ей поросенка. С Берзиным, однако, дело обстояло совершенно иначе: он принадлежал к слишком серьезному ведомству, и потому мало того что поросенок был ему доставлен по первому требованию, но никто и не рискнул просить за него платы. После ужина начали перетаскивать мебель и вещи. Платон Аркадьевич перебрался в противоположное крыло, поближе к Опалину, а Берзин и его свита (как их про себя называла Лидия Константиновна) заняли несколько комнат в другой части дома, включая бывшую спальню Киселева. Ян притащил из машины патефон с громадной трубой. Военным шагом Каспар Рейнгольдович прошелся по комнатам, зажигая и гася везде электрический свет. В бывшем кабинете Сергея Ивановича он задержался, хмуро оглядывая обстановку. – Верстовский! – Я здесь, – бодро отозвался архитектор, появляясь на пороге. – Завтра начнешь с этой комнаты. – Слушссс… – выдохнул собеседник. Не обращая более на него внимания, Берзин бросил взгляд в окно, увидел в сумерках огонек папиросы, усмехнулся и легко перемахнул через подоконник в сад. Через минуту он уже стоял возле Опалина. – Ну что, – сказал человек из ГПУ, – поговорим? Глава 22 Повелители иллюзий Опалин знал, что этого разговора не избежать, и все же чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то в Берзине настораживало его – что-то, что не было связано ни со званием Каспара, ни даже с его родством с жертвой. Кроме того, хотя Иван отдал должное поросенку за ужином, он не забыл, что человек из ГПУ отобрал у него улику. Почему-то Опалину было неприятно, что он так по-дурацки лишился красивой старинной вещи, которая сама приплыла ему в руки. Он и в мыслях не имел присвоить ее или каким-то образом утаить, ему просто нравилось, что она какое-то время будет у него находиться и что он сможет невозбранно на нее любоваться. И вот, пожалуйста – рапиру у него отняли без объяснения причин, и если верить тому, что сказал Верстовский, требовать ее обратно совершенно бесполезно. – Да, надо поговорить, – буркнул Иван, пуская дым. – Ты слышал? – Он кивком указал на усадьбу. – Насчет привидения? – Слышал. – Берзин усмехнулся. – Ладно, об этом позже, ты мне лучше вот что скажи: ты уверен насчет Киселева? Ну, что он в Красной армии был… и все такое? – Уверен. Он бывший красный командир. – А чего тогда в учителя подался? – Так он еще до войны учителем был. – Да? Ну может быть, может быть. Просто сигналы у нас насчет него, – Берзин почесал щеку, – нехорошие. – Это какие? Что он толстовец, что ли? – И это тоже, но вообще были подозрения, что он белый. – У кого? – А? – У кого подозрения-то были? Каспар хохотнул и покачал головой, показывая, что не скажет. Иван поймал себя на мысли, что хотя собеседник всего на несколько лет старше, он почему-то не воспринимается как молодой. «Может быть, так и должно быть, – мелькнуло в голове у Опалина, – ведь он же прибыл сюда, чтобы отомстить». Он ни мгновения не сомневался, что это было главной целью Берзина. – Ты мне вот что объясни, умник, – заговорил человек из ГПУ, круто меняя тему, – ты доктора зачем увез? Я тебе разрешение давал? Давал или нет? Не давал. Так какого черта? Опалину не понравился оборот, который принимал разговор. Во-первых, когда он увозил Виноградова, он понятия не имел о существовании собеседника; во-вторых, даже если бы имел, то вряд ли стал бы просить у него разрешения. – Я его в лечебницу повез, – пробормотал он, смутно сознавая, что его слова выглядят как оправдание, и что если ты начал оправдываться, тебя обязательно дожмут. – Ну допустим, а если он мне нужен? – Зачем? – Да мало ли. На кой ты его увез? – Если бы не увез, он бы застрелился. Зачем мне лишний труп? – Застрелился, не застрелился, – передразнил его Берзин, – твое какое дело? Ты кем себя возомнил? Он тебе что, брат, сват… – Он мне помог, – сказал Опалин в раздражении. – Ясно? – Чем помог? – Важную вещь подсказал.