— Чёрт! — печёт безбожно. Морщусь. Опускаю взгляд вниз на ту самую руку, на которой уже образовалось красное небольшое пятнышко — на тыльной стороне ладони и возле пальцев. Ну прекрасно. Просто великолепно. Ругаюсь, коря себя и ту, что не умеет спокойно себя вести. Громко ставлю свою любимую большую кружку на мраморную столешницу и медленно, но угрожающе разворачиваюсь к той, что нарушила мой покой. Вот так и хочется прибить эту заразу, но понимаю, что потом без неё будет совсем скучно. — Дашка! Зараза, кто тебя учил так подкрадываться? Пугать людей? Подруга вскрикивает, опускает взгляд на мою пострадавшую конечность, которая уже покраснела и скорей всего на ней в скором времени образуются мелкие волдыри. Потому что кофе я прохладной водой не разбавляла, а наливала из чайника кипяток. — Ой! Прости, Сонечка. Я не хотела, — суетится возле меня и глазки делает такие, что вот не могу я ругаться на неё — жалко эту заразу становится. — Ладно, всё хорошо. Успокойся. Не суетись ты так, Даш. Крылова делает виноватое лицо, отчего кажется, будто я сама облила её кипящей водой, а не она меня. Но потом быстро приходит в себя, становясь ураганом, как и прежде. И когда она только повзрослеет наконец? — Тебя там зав вызывает, — вдруг выдаёт мне коллега после минутной тишины. — Просил срочно. Прям немедленно явиться в его кабинет. Я тяжело вздыхаю, опуская ресницы вниз. Сегодня был тяжёлый день, и я ужасно устала. Ну как день — скорее, ночь, потому как на часах сейчас полдевятого утра. И моя рабочая смена вот уже полчаса как закончилась. Но так получилось, что пришлось задержаться: за несколько минут до окончания моей смены привезли мужчину, и пришлось в срочном порядке обрабатывать все его болячки, царапины и ссадины. С кем-то подрался на улице, и вот результат — гематомы на лице. Мужчины как дети, ей-богу. Поэтому я ещё не дома, а в сестринской, решила сделать себе любимый напиток, а уже потом со спокойной душой идти домой. Но не тут-то было. И что Шестинскому вновь от меня нужно? Вроде обо всём, о чём нужно, мы уже поговорили, договорились. Но нет же, ему всё равно что-то от меня потребовалось. Потёрла виски пальцами — ужасно болит голова. Просто раскалывается. Какой день без нормального сна — почти всю неделю пробыла на суточных дежурствах. Отчего хочется просто прийти домой и завалиться в зимнюю спячку, как медведь. И чтобы до весны меня никто не тревожил. Как бы мне не хотелось, но идти всё же придётся. Всё-таки это зав, а ему лучше не перечить и не опаздывать, хоть мой рабочий день уже закончился. Но в этом уж я сама виновата. Нужно было сразу идти домой, а не кофе распивать. — Хорошо. Спасибо большое, Даш, — говорю и обхожу коллегу, направляясь в сторону выхода из сестринской. Через несколько минут уже стою возле кабинета зав отделения. Сверлю хмурым взглядом табличку с фамилией и должностью начальника. А потом, глубоко вздохнув, коротко, но громко стучу в дверь. По ту сторону слышится громкое “Войдите”, и я не мешкая кладу ладонь на ручку и, опустив её, открываю дверь. Вхожу в светлое и чистое помещение с белыми стенами. Прямо напротив меня стоит стол, за которым восседает сам Шестинский Герман Витальевич. Перебирает какие-то документы, внимательно в них вчитываясь, словно и не замечает меня. Я стою и жду, когда зав всё же соизволит оторвать свой взгляд от документов и посмотреть на меня. Стоять здесь как вкопанной нет никакого желания. Мне хочется, наконец, домой. Выспаться, отдохнуть. Всё же завтра Новый год, праздник, хоть я и собиралась праздновать в одиночестве. Родители за границей, а мне на пару дней не хотелось ехать к ним. Если уж ехать отдыхать, то хотя бы на неделю, а не на день-два. Только душу себе разорвать и улететь обратно. Тяжело вздыхаю, отчего привлекаю к себе внимание. Герман Витальевич переводит на меня свой взгляд, слегка поднимает брови в удивлении. Но буквально через секунду становится спокойным и сосредоточенным. — А, Ярославская, проходи, — жестом указывает на стул напротив своего стола, но я лишь качаю головой. И так постою, лишь бы быстрее скрыться подальше от этого неприятного человека. — Вызывали, Герман Витальевич? С завом отделения я всегда стараюсь говорить спокойным и монотонным голосом, чтобы ненароком не выдать своих истинных чувств и эмоций по отношению к этому человеку. — Да, вызывал, — качает головой. — У тебя завтра по плану стоит выходной, — на мгновение опускает взгляд вниз на бумаги, но потом вновь поднимает на меня. Ну да, выходной. Я это и так прекрасно знаю. Именно поэтому собиралась хорошенько отдохнуть и выспаться. Вот только не могу понять, к чему клонит мужчина. Я киваю и всё больше хмурюсь, сцепив пальцы рук перед собой. Что-то всё это мне не нравится. Не просто так он сказал мне, что у меня выходной. Не хочется думать о том, о чём думаю… Вот совсем. Я так радовалась, что мне выпадает целых три выходных подряд в череде этих семи дней без отдыха на ногах, с ощущением белки в колесе. Нет, вы не подумайте, я очень люблю свою работу, но иногда даже мне, квалифицированной медсестре, лучшей в отделении, нужен отдых и сон. А иначе, чувствую, что скоро сама ноги протяну в водовороте этих дежурств. — А потом ещё один, вместе с сегодняшним. Я прищуриваюсь, не понимая, на что он намекает и почему тянет. Нет в лоб сразу сказать — и всё. Я бы взорвалась и успокоилась. Но нет, мы тянем кота за одно место, чем ещё больше оттягиваем мой поход домой. Да и кофе там уже остыл. Дома налью себе большую кружку, закутаюсь в плед и отключу все телефоны. И просто упаду в спячку. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да. К чему вы клоните, Герман Витальевич? Я не понимаю, — машу головой, ещё больше хмурюсь. — Я это к тому, Ярославская, что завтра и послезавтра я ставлю вам смену. А точнее — с восьми вечера сегодня и до восьми вечера завтрашнего дня. То есть двадцатичетырёхчасовое дежурство. А дальше вы приходите уже к девяти утра первого января. — Что?! — выкрикнула я, не понимая, что вообще происходит. Он мне ставит сегодняшнюю смену, завтра и ещё и первого января выходить? Да он вообще обнаглел? Мне хочется кричать, а самое лучшее, ударить этого Шестинского — пару раз желательно, — который вытворяет вот это всё. Я не могу понять: для чего? Зачем? Я неделю почти не сплю, нормально не ем. Да я похудела на четыре килограмма за всё это время. Одни кожа да кости остались. И он, видя мои синяки под глазами, невыспавшийся вид и переутомление, ставит мне вновь дежурство с всего несколькими часами отдыха! Да это отдыхом не назовёшь! Он не офигел ли? Что, больше некого поставить? Вон, Дашка та же самая, у которой до этого три дня выходных было. Три! Вот пусть ее и ставит на дежурство. — Герман Витальевич, поставьте Дашу, — говорю сначала спокойно, не желая ругаться и лишиться любимой работы, что так дорога сердцу. — Ну, или Катю, на худой конец, — но тут же, не выдержав — сказывается усталость, — повышаю голос, приправляя всё эмоциональными всплесками рук. — Почему, чёрт возьми, я?! Я не спала нормально почти неделю… Понимаю, что завожусь, и нужно бы сбавить обороты, но у меня не получается. Ну, где в этом мире справедливость? Я разве не заслужила за всё время работы здесь хоть немного нормального отношения? Впрочем, похоже, понятие «нормальное отношение» незнакомо Шестинскому. — Заткнись, Ярославская! — орёт зав, вскакивая со своего места и ударяя кулаком по столу, да так громко и неожиданно, что я подпрыгиваю и вся сжимаюсь в один сплошной комок нервов. — Ты как со мной вообще разговариваешь? Я твой начальник, зав отделением, и если я приказал тебе выходить на дежурство и отпахать ещё три смены, значит, ты беспрекословно должна мне подчиняться. Это тебе ясно?! Ещё один крик на весь кабинет. Он словно с цепи сорвался, как дикий зверь. И что я, чёрт возьми, ему сделала? Да, всего лишь отказала ему в свидании. Ладно, не в одном, а три раза подряд. Да потому что он меня не привлекает. Ни капельки. Глава 2 Соня — Я ясно выразился, Ярославская? — его голос угрожающий, твёрдый и властный, он в упор смотрит на меня, давая мне понять, что может легко вышвырнуть меня взашей из клиники. Ему это не составит труда. И всё равно, что я квалифицированная медсестра. Лучшая во всём отделении. В клинике. Он найдёт тысячу людей на моё место, которые, как он думает, будут вести себя совершенно иначе, нежели я. Возможно, он уже подыскал себе на всё согласную протеже, которая будет делать всё, что он прикажет: пойдёт с ним на свидание и даже раздвинет ноги, когда он захочет. А на меня он решил надавить, навязывая изматывающий график, в надежде, что я сама напишу заявление по собственному. Или он рассчитывает, что стану нежнее по отношению к нему? Вот только я не из тех, кто пляшет под чужую дудку. Я не хочу отсюда уходить. Я дорожу своей работой. Люблю. Поэтому будет лучше молчать в тряпочку, кивать, как болванчик, и делать так, как говорит начальство. И пусть скажут, что я бесхребетная и это неправильно, но мне наплевать. Я люблю свою работу. — Да, Герман Витальевич. Я вас поняла, — говорю, но смотрю в сторону, не желая сталкиваться с ним взглядом. Внутри меня бушует шторм и хочется взорваться. Высказать всё этому козлу, который знает, насколько сильно я люблю свою работу — живу ей, — и манипулирует этим. Так, Ярославская, успокойся. Вдох-выдох. Дыши. Просто не думай об этом, и всё. — Я могу идти? — задаю вопрос, потому как зав отделением неотрывно смотрит на меня, проходя по мне своим хищным, сальным взглядом, от которого меня чуть ли не передёргивает. Но я сдерживаю в себе это чувство. Не даю ему повод для очередной радости — видеть, как я бешусь. Мне бы только побыстрее скрыться отсюда и желательно больше никогда не попадаться ему на глаза. Но, увы, этому не бывать. Он — зав отделением, и его работой довольно даже вышестоящее начальство. А я лишь медсестра. Ну и что, что лучшая в отделении. — Да, Ярославская. Ты можешь быть свободна. Я разворачиваюсь и, не сказав больше ни слова, делаю шаг к двери, чтобы наконец выйти из этой комнаты. Но его слова — едкие, с ухмылкой — догоняют меня прямо в спину. — Не опаздывай, Ярославская. Иначе будешь дежурить до конца новогодних праздников. Сжимаю зубы сильнее, чтобы не высказать ему пару ласковых. Молча выдыхаю и выхожу из кабинета.