— Знаешь, — размышляет он, когда мы закидываем наши сумки назад и забираемся внутрь, — может мне стоит стать профессором колледжа. Доктор Мердок водит шестилетнюю Тойоту Камри с колпаками и носит заляпанную рубашку с пуговицами. Ты же, в свою очередь, выглядишь так, словно сошел со страниц журнала с волосами, как у модели, и ездишь на нереально крутой тачке. Интересно, смогу ли я убедить маму избежать своей стажировки с ним и немного изменить положение вещей. Чикаго нуждается в лучших профессорах. А кто может быть лучше, чем выпускник 2015 года? Я сочувственно качаю головой и вставляю ключ в замок зажигания. Как только я ее завожу и поддаю газу, я снова бросаю на него взгляд, прежде чем включить передачу. — Не думаю, что это хорошая идея, учитывая, что Доктор Мердок является партнером частной психиатрической практики твоей матери. Кроме того, мне нравится, когда она приглашает меня на ужин пару раз в месяц. Она надерет мне задницу, если я повлияю на твое решение сменить карьеру, и мои запасы домашней еды закончатся. Выкатываясь с парковочного места, я откидываюсь на вишневого цвета кожаное ковшеобразное сиденье и выезжаю со стоянки. Я поворачиваю налево на 59 улицу и направляюсь в сторону нашего любимого ирландского паба О'Мэйли, где продаются лучшие голуэйские устрицы и разливное пиво. — К сожалению, не думаю, что моя мама откажется от тебя. Она говорит, что мне в жизни нужен хороший мужской пример для подражания. — Едко усмехаясь, ворчит он. Я откашливаюсь и меняю тему разговора. У Корта имеется пунктик в отношении непутевых папаш. Но, он не любит говорить об этом, а я не давлю на него. — Как там Блэр? Взглянув на него, я награжден широченной улыбкой. — Боже, чувак, она потрясающая. Однажды я собираюсь на ней жениться. — Она наконец-то начала брать в рот? — смеюсь я. Он краснеет, но кивает. Счастливый ублюдок. — Улетно, — говорит он, присвистнув. — Но не поэтому. Она великолепна, и я люблю ее. Любовь. Такое незнакомое для меня слово. Не имеет значения, сколько раз я читал лекции на тему любви и совокупления с психологической точки зрения, самому мне тяжело это понять. Я не люблю никого, кроме своих родителей и сестры. Несколько девушек, с которыми я встречался, были близки к этому, но это была не более чем страстная влюбленность. Никакой любви. Никакого всеохватывающего, сделаю-все-для-другого, ослепляющего типа любви. Интересно, способен ли я на любовь. Интересно, заслуживаю ли я этого вообще. Однажды, я думал, что был влюблен, и у меня это отняли. Любовь — это чертовски щекотливая тема. — Блэр — хороший человек, — соглашаюсь я, отгоняя гнетущие, полные ненависти к себе мысли, когда подъезжаю к парковке у О'Мэйли. — Она тебе подходит. Мы вылезаем из машины и направляемся внутрь прокуренного паба. Этим местом владеет Клаудия, которая при виде меня начинает визжать. Женщина в возрасте пятидесяти с чем-то лет со своими ужасно осветленными, длиной до плеч волосами подскакивает ко мне и душит не только своими объятьями, но и чудовищными духами, которыми она, несомненно, запаслась еще в восьмидесятые. — Я скучала по тебе, красавчик, — восклицает она и, наконец, отпускает меня. Ее карие глаза замутнены от алкоголя, в котором она годами топила свою печаль. Хотя, мелкие морщинки вокруг ее сильно накрашенных губ свидетельствуют о том, что в последние несколько лет она снова нашла свое счастье. Я тихо смеюсь и игриво улыбаюсь ей. — Ты видела меня в субботу, красотка. Кажется, я появляюсь тут, по крайней мере, один раз между выходными. На ее щеках появляется румянец, и она машет нам в сторону кабинки у окна. — Ты слишком молод, чтобы заигрывать со старой дамой, вроде меня. Усаживайте свои симпатичные задницы там, и я принесу вам пару высоких бокалов пива. Также скажу Бакстеру, чтобы он закинул порцию жареных соленых огурчиков. Когда мы проскальзываем в кабинку, Корт закатывает глаза. Он привык к тому эффекту, который я оказываю на каждую женщину, с которой сталкиваюсь. Однако Клаудия отличается от большинства женщин. Она — настоящий друг, и мы понимаем ту боль, которую каждый из нас прячет внутри, прикрываясь шутками и улыбками. — Может, тебе стоит с ней замутить, — подшучивает он, когда Клаудия мчится прочь. — Если только ты уже не сделал этого. Ты, грязный ублюдок. — Она мой друг, мудак. Мы посещаем одну и ту же группу, которая встречается по субботам. - сболтнув это, я закрываю рот на замок, крепко стиснув зубы, мне хочется стереть свои слова. Он вопросительно выгибает свою светлую бровь, умный парень, не упустит ни одной детали. — Ты когда-нибудь расскажешь мне об этой группе? Что это? Группа холостяков и незамужних? Это не может быть группа анонимных алкоголиков, потому что ты пьешь больше, чем я, а я — студент колледжа. Мной овладевает чувство вины, что я никогда не рассказывал Корту о своей группе. Раньше он никогда не спрашивал о ней в открытую, и я не уверен, как ответить. Моя группа очень близка и дорога мне. Каждый ее член ближе мне, чем моя собственная мать. У всех нас болезненное прошлое, которое сломило нас. Поделиться тем, что мы делаем, с кем-то, кто никогда этого не поймет, сродни предательству. — Это группа поддержки. И Клаудия прекрасная женщина, но она не заинтересована в повторном браке, — коротко отвечаю я, искоса взглянув на нее. Задумавшись о чем-то, она нарезает апельсин, чтобы украсить наше пиво. Когда никто не смотрит на нее, она оставляет свое игривое поведение. Потери и страдания отравляют ее черты. Но, в тот момент, когда она поднимает голову, и ее глаза встречаются с моими, она натянуто улыбается. Я улыбаюсь в ответ. — Так или иначе, что ты делаешь по своей теме? Корт прищуривается, но относится с пониманием к моей наглой попытке сменить тему. — Личность и психопатология. Подумал, может я смогу разобраться с а-ля папа, — стиснув зубы, сказал он. Его родители развелись, когда он ходил в старшие классы средней школы, после того, как его мать застукала свою лучшую подругу со своим мужем. Это был болезненный, неприятный развод, в который были втянуты он и его младшая сестра. — Психопатология — это не то же самое, что психопатия, дружище. Не хотелось бы лопать твой мыльный пузырь, но твой отец обычный подонок, изменяющий своей жене. Это мое мнение, как профессионала, — я говорю ему, пожимая плечами. Он смеется, и вскоре мы оставляем неприятные темы позади, пока поглощаем жареные соленые огурчики и пиво, которое Клаудия давно принесла нам. Я сижу у журнального столика с ноутбуком, открыв Blackboard. Большинство моих студентов уже внесли туда свои темы, несколько смельчаков — включая Мака — бросили мне вызов, выбрав " Власть и доминирование". Но я не смотрю на свой компьютер, вместо этого, я пялюсь на стену напротив меня, которую я перекрашивал бессчетное количество раз. Сильно зажмурившись, я пытаюсь вызвать в воображении тот самый оттенок, который храню в памяти. Но мои воспоминания размыты, и как бы я не старался, я не могу его точно вспомнить. Однако кое в чем я точно уверен. Это неправильно подобранный проклятый оттенок. Раздраженно вздохнув, я вскакиваю на ноги и подхожу к книжной полке в углу. На верхней полке лежит буклет с палитрой цветов. Схватив ее, я просматриваю цветовую гамму, пока не нахожу тот цвет, который я никогда не могу четко вспомнить, но все же он в полной мере отпечатался в моем мозгу. Я считаю крестики напротив каждого неверного цвета. Шестнадцать. Семнадцатый оттенок тоже отмечен большим гребаным Х. Так как я читаю лекции по понедельникам, средам и пятницам, еженедельно, вторники и четверги — у меня нерабочие дни. Завтра, кажется, я проведу свой выходной в отделе красок в строительном магазине. Я отношу палитру к бару и кидаю рядом со своим бумажником. Завтра я еще раз постараюсь найти этот цвет. Цвет, который преследует меня в моих снах. Цвет, который должен приносить радость, но вместо этого вызывает уныние. Цвет, который всегда будет совершенством в моей голове, но, сколько бы я, бл*дь, не пытался, никогда не смогу воспроизвести его на стене своей гостиной. — Жизнь — несправедлива, — повторяю я слова мамы. Меня передергивает от ее резких слов, которые должны были излечить мое разбитое сердце и вернуть обратно в действительность. В то время, несмотря на ее непреклонный характер, она поддержала меня. Жестокая любовь, говорила она. Но, в конечном итоге, когда болезнь Альцгеймера стала играть с ней злые шутки, она потеряла хватку своего сурового нрава. Мало-помалу, эта болезнь украла мою строгую маму, а взамен оставила мне эту запутавшуюся, потерянную женщину. Она одна из трех человек, которых я когда-либо по-настоящему любил, но дошла до такого состояния, что не могла вспомнить, действительно ли она любит меня или нет. Сейчас, я чувствую, как будто остался совсем один, сталкиваясь с действительностью без необходимой поддержки и советов моей мамы. В моей голове пульсирует боль в унисон с моим разбитым сердцем, и я зарываюсь руками в волосы. Ухватившись за них, я крепко зажмуриваюсь. Сумбурные фрагменты моего отвратительного прошлого всплывают в памяти и отдаются болью в моей голове. Я стараюсь заставить себя снова открыть глаза, и вместе с этим, печаль, которая стала моим пожизненным спутником, отступает. Завтра я навещу ее. По вторникам в цветочном магазине Шраге продают свежие нарциссы, и я привезу их ей, как делаю это каждую неделю. Ей не нужно говорить мне, что она их любит, потому что я и так это знаю. Боль снова пронзает мою грудь, и я отчаянно желая ее подавить ковыляю на кухню. Распахнув дверцу шкафа над плитой, я хватаю бутылку виски и открываю ее. Я подношу бутылку к губам и делаю большой глоток, наслаждаясь жжением, которое вызывает эта янтарная жидкость в горле. Она обжигает и прогоняет боль прочь. Но надолго ли? Еще один глоток виски.