Мой взгляд останавливается на брюзгливом молодом человеке, который уже какое-то время исподтишка наблюдает за мной. На вид ему лет двадцать пять, но с круглыми щеками и огромными темными глазами он выглядит гораздо моложе, а в такой обстановке он и вовсе кажется почти ребенком. Заметив, что я за ним наблюдаю, он стыдливо краснеет и быстро отворачивается, очевидно смутившись, что я поймала его за подглядыванием. По мере того как трапеза подходит к концу, люди постепенно расходятся по зале, некоторые перемещаются в соседнюю комнату. Я следую за ними на небольшом расстоянии и удивленно оглядываюсь по сторонам: всякий раз, когда мне кажется, что я вижу самую прекрасную комнату в этом замке, я вхожу в другую, которая поражает меня еще сильнее. В дальнем конце комнаты стоит внушительная кровать с балдахином, в передней части сгруппированы мягкие шезлонги и пуфы. Вся обстановка выглядит крайне утонченной из-за расставленных повсюду цветочных композиций, ваз и статуэток. Это спальня или приемный салон?.. Или и то и другое? Анджело подталкивает меня к дивану, и вдруг я оказываюсь в центре событий. Если во время еды у меня еще была хотя бы небольшая возможность затеряться, то теперь я сижу в непосредственной близости от Галатеи, растянувшейся на низком диване и окруженной почитателями, сгорбившимися над ней на своих пуфах. – Расскажите мне об этом новоприбывшем, ваше преосвященство, – обращается она к одному из гостей, священнику лет под сорок, что расслабленно развалился в кресле, крутя в пальцах кубок с вином. – Молодой флорентиец, – отвечает он, бросая многозначительный взгляд на сидящего напротив меня мужчину. – Он был призван кардиналом еще в юном возрасте, но плохое здоровье помешало ему приехать в Рим раньше. Папа Сикст в то время, призвав в коллегию кардиналов, специально воссоздал Ла Ротонду в качестве своей титульной диаконии. – Не стоит завидовать, Сансеверино, – негромко замечает ему другой клирик. – Только потому что вы с папой на ножах, не надо завидовать тому, что этот иностранец удостоился сердечного приема у Александра. Темные брови Сансеверино зловеще дергаются. – Этот Орланди появляется из ниоткуда, и папа тут же принимает решение сделать его заведующим Апостольной библиотекой Ватикана. Да кто он вообще такой? Я замираю совершенно неподвижно в круговороте своих мыслей. Флорентиец… Появился из ниоткуда… Орланди. Меня охватывает нехорошее предчувствие, но этого не может быть! Зачем он пришел за мной сюда? Я была совершенно одна на чердаке, когда шагнула в портал, а картина исчезла вместе с Леонардо. Лео ведь не мог использовать ее, не так ли? Откуда он мог знать, какую именно картину я выбрала? Я ведь могла застрять в любом веке, в любом месте! – Семья кардинала Орланди пользуется высочайшим авторитетом во Флоренции, – вмешивается тот парень с детскими глазами. – Один из членов этой семьи однажды спас жизнь моему отцу. У меня перехватывает дыхание. Он… Не может быть… Он сын Лоренцо? Я рассматриваю его лицо, пытаясь найти сходства с нескладными чертами Лоренцо де Медичи. Заметив мой изучающий взгляд, юноша снова краснеет, но затем решительно придвигается ближе на своем пуфе, доверительно наклоняясь ко мне. – Я не могу не заметить вас, мадонна. Извините за бестактный вопрос, но кто вы? Я растерянно перевожу на него взгляд. Он смотрит на меня так изучающе, словно я кажусь ему знакомой. – Меня зовут Розали, но почему вы спрашиваете? Мы знакомы? Его румянец тускнеет, уступая место внезапной бледности. – Я Джованни. Джованни де Медичи, и я абсолютно уверен, что мне знакомо ваше лицо, – говорит он, нервно теребя пальцами свой воротник. – С тех пор как я себя помню, во дворце моего отца висит картина, которую он очень ценит. На ней изображена Немезида, и я знаю, что для нее позировала таинственная женщина, о которой до сих пор ходят слухи во Флоренции. Отец никогда не рассказывал мне, кто она такая, а сегодня вечером я увидел вас, просто одно лицо с богиней с этого полотна. Как такое возможно? Внезапно мне становится трудно дышать. Я словно снова возвращаюсь в мастерскую Сандро Боттичелли во Флоренции, когда Лоренцо заказал у него эту картину незадолго до нашего возвращения в настоящее. Он хотел, чтобы Сандро изобразил меня Немезидой, богиней возмездия. Тогда я и в страшном сне не могла представить, что это за собой повлечет. Что однажды я встречусь с сыном Лоренцо, и он меня узнает… или хотя бы заметит сходство. Ведь для него картине уже по меньшей мере двадцать лет, а я сижу здесь перед ним, не постаревшая ни на год. Неудивительно, что он так разглядывал меня во время пира и пытался установить контакт. Черт, мне нужно немедленно что-то придумать, пока он не сделал неправильных выводов и у меня не появились проблемы еще и с инквизицией! – Какое совпадение, что мы встретились именно здесь, – безмятежно лепечу я, пока мой мозг работает полным ходом, чтобы выдумать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение этого сходства. Женщина на картине как две капли воды похожа на меня… И тут в моей голове раздается щелчок вставших на место шестеренок. С заговорщическим видом я склоняюсь к Джованни. – Об этом вряд ли кому-то известно, но на картине в образе Немезиды изображена моя мать, – наконец говорю я. На мой взгляд, это самое логичное объяснение. – Ваша мать, – бормочет Джованни, впадая в задумчивость. – Однажды она побывала во Флоренции и познакомилась с маэстро Боттичелли, который предложил ей стать натурщицей. Я так счастлива, что эта картина сохранилась и память о моей погибшей матери продолжает жить… Джованни выглядит огорченным моим объяснением, и я решаю поскорее сменить тему. Мне в любом случае не очень приятно лгать, выдумывая трогательные истории, даже если я делаю это, чтобы обезопасить себя. – А вы хорошо знаете Орланди дель Мацца? – Небрежно спрашиваю я между делом, втайне надеясь узнать как можно больше о так неожиданно появившемся в Риме кардинале Орланди. Кто знает, может быть, это просто старый знакомый Джованни, и я все себе придумала. Джованни пожимает плечами. – Я не особо знаком с этой семьей, но мой отец был о ней весьма высокого мнения, к тому же она довольно почитаема во Флоренции. Черт возьми, он тоже не знает его лично! – А вы из Флоренции? – заинтересованно спрашивает он. – Я? О нет, я родом издалека, из немецкоязычных земель. – Я пытаюсь выдать легкую улыбку, но, учитывая мою нервозность, это, наверное, больше похоже на оскал. Джованни продолжает задумчиво разглядывать меня, а потом тянется за своим кубком с вином и, к счастью, отвлекается на чей-то оклик, раздавшийся над головами присутствующих. Поэтому я улыбаюсь ему каждый раз, пытаясь казаться максимально неподозрительной, мол: «Смотри я из эпохи Возрождения! Нет, что ты, я вовсе не пришелец из двадцать первого века, которого любому порядочному кардиналу следует немедленно сжечь на костре!» Глава 8 Кардинал Орланди В эту ночь мне снится Лео. Я чувствую, как мое тело беспокойно мечется по матрасу, пока ум охвачен сонным мороком, и как бы я ни старалась, у меня не получается из него вырваться. Я бегу по аллеям ночного Рима, спотыкаясь и пошатываясь, Лео гонится за мной, и я уже слышу его позади. Его шаги по дорожкам из утрамбованной земли и нечистот быстрее и тверже, чем мои. Он догоняет меня почти сразу же. – Розали! Его голос отражается от стен домов, и мне вдруг так хочется обернуться и броситься в его объятия, но я делаю глубокий вдох и ощущаю, как осколки моего разбитого сердца снова разлетаются по груди, вгрызаясь во внутренности, и эта боль напоминает о том, что мне нужно бежать от него так далеко, как только возможно, чтобы он не смог снова причинить мне такой боли. Я сворачиваю за угол, все еще ощущая на затылке его дыхание, но все же опережаю Лео на пару шагов. – Не убегай от меня… Пожалуйста, прости меня! «Никогда!» – хочется прокричать мне, но я больше не допущу такой ошибки. Дорога передо мной неожиданно разверзается, но я уже не могу остановиться, падая в пропасть. Эта бездна затягивает меня все глубже и глубже, пока я не падаю и не тону в темной воде. Я вырываюсь из сна задыхаясь, жадно хватая воздух ртом, словно действительно только что чуть не утонула. Я все еще ощущаю боль от удара о воду и холодную сырость, окружавшую меня со всех сторон. Ощупываю волосы и ночную рубашку, но они сухие, значит, это был просто очень страшный кошмар, воспоминания о котором до сих пор не покидают меня. Такие сны для меня в новинку. У меня, конечно, всегда была хорошая фантазия, но подобной погони, которая оставляет после себя след тревоги и по пробуждении, мне еще не снилось. В комнате царит полумрак, но из-за задернутых штор уже пробивается солнечный свет. Я вскакиваю с кровати, добираясь до окна, и резко раскрываю шторы, подставляя лицо теплому солнечному свету. Никакой воды, никакой погони, ничего, кроме призраков моих тревожных мыслей, которые тут же растворяются как дым в дневном свете. В то время как на площади кипит бурная деятельность, в доме царит абсолютная тишина. Галатея и ее гости праздновали до самого утра и наверняка проспят еще несколько часов, чтобы оправиться от похмелья и… других занятий. Меня сморило уже где-то после полуночи, хотя подвыпившая Галатея и была против того, чтобы меня отпускать. Она хотела, чтобы я осталась с ними подольше, но мне уже было не до торжеств. Разговор с Джованни де Медичи и намеки на появление этого загадочного кардинала Орланди дали мне слишком большую почву для размышлений. Понимая, что обитатели дома наверняка еще какое-то время будут спать мертвым сном, я наскоро одеваюсь и решаю немного прогуляться. Мне нужно какое-то время побродить по городу, чтобы привести свои мысли в порядок. Кто знает, может, во время прогулки мне в голову придет удивительная идея, как решить проблему пропавшего Леонардо да Винчи? Стоило мне спуститься на первый этаж, как где-то скрипнула дверь, и я слышу сонный женский смех откуда-то с верхнего этажа. – Прощай, голубка моя, – слышу я мужской голос, сопровождаемый влажными звуками поцелуев. – Мне действительно пора идти. Я ускоряю шаг, чтобы не столкнуться с этим задержавшимся гостем вечеринки, толкаю плечом тяжелую входную дверь и, наконец, выхожу на свет. Мгновение задержавшись на пороге, я подставляю лицо солнцу, наслаждаясь теплом воздуха. Понятия не имею, какой сейчас месяц, но что-то мне подсказывает, что это где-то конец весны и начало лета. Как же здесь красиво! И тут меня настигает вонь. К сожалению, неприятные запахи так же вездесущи в прошлом, как неогражденные дороги и отсутствие мусорных урн. В зависимости от места пребывания воняет то отходами, то фекалиями, то трупами… А часто и всем вместе, и это действительно то, что требует привыкания. Я прокладываю себе дорогу по площади через выбоины и горы мусора. Впереди возвышается полуразрушенная средневековая церковь, производящая не самое приятное впечатление. Я оставляю ее позади и выхожу на улицу, ведущую прямо через лабиринт покосившихся от ветра домов. И пусть я никогда раньше не была в Риме, я все же знаю достаточно знаменитые места города, чтобы понять, в каком районе я оказалась. Скорее всего, где-то неподалеку располагается Колизей или Пантеон. Однако я ошибаюсь и, достигнув конца улицы, выхожу к совершенно другому зданию. Мне нужно мгновение, чтобы его опознать, но как только я понимаю, что передо мной, у меня перехватывает дыхание. Каменная, полуразвалившаяся, состоящая из стилистически переплетенных друг с другом зданий, громада возвышается передо мной монументальным сооружением. Так вот каков он на самом деле, старый Санкт-Петер. Значит, я добралась до Ватикана. В благоговейном изумлении я выхожу на площадь Святого Петра. Это место не имеет ничего общего с тем, что я помнила. Ни следа элегантной площади, окруженной колоннадами с двумя фонтанами. Вместо этого моему взгляду открывается пыльное большое поле, с трех сторон окружающее здания, построенные, по-видимому, совершенно бездумно. Отсюда не видно собора, так как обзор преграждает строение с лоджиями. Паломники в массовом порядке заселяют все пространство, между зданий патрулирует стража, телеги и запряженные в них лошади громыхают по глинистым дорогам. Пока я пытаюсь мысленно восстановить, как это место выглядит в настоящем, я попадаю в группу паломников и, окутанная яркой тарабарщиной языков, иду с ними по площади. Прежде чем я успеваю опомниться, мы входим в атриум. Прямоугольный двор, окруженный колоннами, за которым находится вход в настоящую базилику. Мое сердце бьется сильнее от волнения, когда мы входим в древнюю церковь, которая была построена еще в четвертом веке императором Константином, первым христианским императором Рима, а затем была полностью снесена в пользу собора. Вход в базилику кажется совершенно нереальным. Старый собор Святого Петра был безвозвратно разрушен несколько веков назад, а у меня сегодня есть возможность его посетить просто потому, что прогуливаясь, я на него набрела – удивительно! Если бы только у меня был телефон и я могла это запечатлеть! Но, к сожалению, он лежит выключенным и надежно спрятанным в моей комнате, кроме того, я бы, вероятнее всего, напугала прохожих до смерти, если бы достала его здесь и принялась фотографировать. Неф гигантский, более ста метров в длину, в ширину он размером с пять корабельных бортов. Каждый уголочек здесь покрыт цветным мрамором: полы с их искусными инкрустациями, стены и проходы, окруженные колоннами из разноцветного камня. Но больше всего меня впечатляют огромные мозаики в дальнем конце базилики над хором. Меня охватывает мистический флер, как бывает всегда, когда посещаешь древние святилища. Ладан курится над большими котлами и смешивается с эхом сотен голосов, возносящих молитвы и песнопения. Тем временем группа паломников, с которой я вошла, целеустремленно приближается к апсиде, где под мраморным навесом находится гробница апостола Петра. В каждом углу базилики – богато украшенные священные алтари, но посетители в основном направляются к Конфессио, могиле первого папы. У входа в склеп тут же образовывается гигантская очередь, но я пока довольствуюсь просто прогулкой по церкви, жадно впитывая в себя все, на что падает взгляд. Пожалуй, посещение этого места, которое в моем времени уже не существует, – одна из самых крутых вещей, которые мне доводится испытать в прошлом. К тому моменту, как я выхожу из базилики во внутренний двор, я совершенно теряю всякое чувство времени. Огибая навес над внушительным бронзовым фонтаном в форме сосновой шишки, я возвращаюсь на площадь Святого Петра. Солнце уже высоко в небе, на площади становится все более людно, и мне хотелось бы еще побродить по городу, но я уже проголодалась и у меня нет ни гроша, чтобы купить что-то поесть на ходу. Кто знает, может быть, обитатели палаццо Элизео уже проснулись? Я как раз собираюсь уходить, когда краем глаза замечаю человека – полы его пурпурного халата привлекают мое внимание. Узнав в нем Джованни де Медичи в полном кардинальском облачении, который как раз выходит из храма, я уже хочу помахать ему рукой, чтобы он обратил на меня внимание, но почти сразу же замечаю, кто его сопровождает, и моя рука застывает на полпути в воздухе. Черты лица его сопровождающего мне до боли знакомы. Но этого не может быть! Невозможно! Он не может просто оказаться здесь! Однако мой зодиак предательски пульсирует, что только подтверждает мою догадку: это действительно Лео, и он так спокойно идет рядом с Джованни, болтая, будто они старые друзья. Я прекрасно понимаю, что мне стоило бы тут же развернуться и бежать куда глаза глядят, но я не могу сдвинуться с места. Взгляд Лео словно парализует, лишая возможности пошевелиться, и меня снова переполняют все те чувства, которые я так усиленно подавляла с момента прибытия в Рим. Лео одет точно так же, как и Джованни, потому что выдает себя за кардинала. Ну, ничего себе, какая наглость! В следующий раз я тоже объявлю себя принцессой и построю себе дворец в прошлом! Я слишком поздно замечаю, что эти двое направляются в мою сторону, и оцепенение меня наконец-то отпускает. Нужно немедленно уносить ноги, пока эти двое меня не заметили. Убегая я разворачиваюсь, но прямо за мной возвышается монументальная статуя апостола Павла, который вместе с Петром окружает собор. Я укрываюсь рядом с постаментом в надежде, что эти двое меня не заметят, и с яростно стучащим сердцем прижимаюсь к камню, когда мой зодиак взрывается болью. Инстинктивно обхватив правое запястье, я нажимаю на него, чтобы хоть как-то приглушить боль, но сразу же понимаю, это может означать только одно… Поднимая голову я безошибочно, как бы само собой, нахожу взгляд Лео. Его глаза расширяются в удивлении, и в целом лицо выражает нечто похожее на облегчение. Проклятие! Он продолжает пялиться на меня, пока я усиленно пытаюсь сказать ему взглядом, чтобы катился к черту, но, как и всегда, он поступает с точностью до наоборот: просто оставляет Джованни, отталкивает с дороги какого-то несчастного прохожего и в несколько длинных шагов оказывается рядом со мной. В следующее мгновение он уже рывком прижимает меня к себе, утыкая лицом в изгиб плеча, и я едва могу дышать в стальной хватке его рук. Если он хочет убить меня, стоит отдать должное, он на правильном пути. «Смерть от объятий». Звучит безумно романтично, я уже представляю себе заголовки. Наконец Лео выпускает меня, но все еще продолжает придерживать за плечи, пытливо заглядывая в лицо, словно я вдруг исчезну. Когда его лицо так близко, я невольно снова начинаю закипать обидой, разочарованием и гневом. Мне безумно больно от того, что он манипулирует моими чувствами. Я закипаю от злости, даже лицо покрывается краской, и, не успев до конца осознать свои намерения, высвобождаю руку, залепляя ему смачную пощечину, вкладывая в нее весь спектр своих эмоций. Кто-то рядом издает шумный удивленный вздох, раздается грохот, заставляя меня вспомнить, что мы здесь не одни, но это последнее, что меня беспокоит. Сейчас я испытываю слишком сильное удовлетворение от этой пощечины… Но, пожалуй, я позже подумаю о том, какая я жестокая сволочь, и устыжусь, наверное, тоже позже. Я снова замахиваюсь, но на этот раз Лео успевает раньше, перехватив мою руку на лету. – Отпусти меня немедленно! Пусти! – шиплю я, задыхаясь так, словно только что пробежала милю, и все из-за этого ублюдка. – Чтобы ты снова мне врезала? Нет уж, спасибо. Видимо, Лео уже успел оправиться от потрясения, судя по тому, что к нему вернулась его привычная аристократическая бледность. Мне же все еще безумно хочется выцарапать ему глаза. – Не могла бы ты объяснить, что ты здесь делаешь?