— Выборы в Верховный совет. Голосуем за единственный блок коммунистов и беспартийных, отныне и вовеки веков. По телевизору показали голосование Кучера[30], сам он еле стоит на ногах, с обеих сторон его поддерживает охрана. Непонятно, где он голосовал, по слухам, избирательный участок на одного устроили прямо в больнице. Что бы сказал Ленин, увидев это позорище. Как мы до такого вообще докатились! Николай захлопнул журнал. Дневник! Тайный дневник, который вел второй по должности после командующего ЗГВ офицер, начальник штаба группировки! Непонятно, зачем он это делал — жизнь быстро отучает дураков доверять свои мысли бумаге. Неужели из-за этого его убили? Как бы то ни было, с первых же страниц ясно, что у Половцева были антисоветские настроения. Попади эта писанина в особый отдел — и было бы по-настоящему плохо. Но что — убили из-за этого? Бред какой-то. Из-за такого стучат в особый отдел, отдают под офицерский суд чести — но не убивают. Николай продолжил изыскания. Еще в тайнике лежал офицерский портплед. Там могло быть все что угодно, в том числе и совершенно секретные документы — но там как оказалось лежал пистолет. В кобуре, Вальтер ППК послевоенного выпуска. Обычный ГДРовский офицерский пистолет, судя по обработке поверхностей — штучный, подарочный, но дарственной таблички нет… Магазин был полон. И — все, больше ничего не было. Ножом он попытался проверить, нет ли еще одного тайника, тайника в тайнике, так сказать. Не было ничего. Пистолет здесь зачем? Если его подарили — можно было хранить в штабе, в столе или сейфе, никто слова бы не сказал? Зачем его прятать? Забрав все что было, Николай сначала закрыл и замаскировал тайник, потом прикрыл и бокс. Подумал взять велосипед для передвижения по городу — но он был сломан. В подъезде было так же темно, сухо и пыльно. Он приоткрыл дверь на улицу, прислушался… никого и ничего. Подумал — надо так или иначе выйти на связь с полковником Басиным, передать дневник и рассказать о том, чему был свидетелем. Сам он ничего не поймет и ни в чем не разберется… ничего не понятно… — Руки вверх! Николай замер. Сказано было по-русски, но по акценту — немец. Немцам никогда не удавалось избавиться от акцента до конца. — У меня в сумке хрупкая вещь — сказал он — сумка упадет, вещь разобьется Немец завис, потом решительно сказал — Дай сумку сюда! … Это было ошибкой — потому что по шагам Николай определил и местоположение и расстояние до врага — а через две секунды он лежал на земле без сознания… Обыскав карманы, Николай нашел какое-то удостоверение и бумажник — очень кстати в его ситуации. Подобрав пистолет и сунув его в карман вдобавок к уже имеющемуся — он пошел прочь от дома… — Эй! Он ускорил шаг. — Эй, подожди! Русский, подожди, эй! Немец догонял его, придерживая разбитый нос. Николаю вдруг стало понятно все безумие этой сцены — почему этот немец один, где все остальные? Никогда, ни при каких условиях задержание не проводит один человек — должно быть хотя бы двое. — Русский, подожди! Николай остановился. — Тебе мало? — Подожди. Ты русский солдат, который возил тех женщин. Жену генерала. Стало интересно. — Кто ты такой? Что тебе нужно? — Ханс Грезе, меня зовут капитан Ханс Грезе. — Никогда про тебя не слышал. — Моего начальника арестовали, я в розыске. Если не хочешь попасть в застенки, русский, иди за мной. Я знаю тихое место, где можно поговорить… … — Верь мне, русский, там никто не найдет. — Это далеко? — Это совсем рядом … Дорожный люк, расположенный не на дороге, а в тихом немецком дворе сыто лязгнул, отсекая их от мира людей и открывая мир подземелья. Вниз — вел люк и старые скобы, вбитые в потрескавшийся от времени бетон. Чем дальше они спускались, тем больше чувствовалось подземелье — жара, духота, едва уловимый запах нечистот и железа… Наконец ноги коснулись твердого — они спустились вниз не меньше чем на десять метров. Немец чем-то побрякал — и темноту пронзил луч фонаря. — Иди за мной. — Куда мы идем? — Это U-бан, метрополитен. Здесь полно мест, где можно спрятаться и никто не найдет. В некоторых местах можно даже перейти на ту сторону если знать как. Я начинал в отряде по охране подземных коммуникаций, всё здесь знаю. — Здорово, — оценил Николай. — А идти долго? — Минут двадцать… … Немецкий U-bahn не был похож на советский — он был куда ближе к земле и напоминал, скорее, подземную железную дорогу, нежели метро в советском его понимании. Его начали строить в 1902 году, когда Сименс придумал вагоны на электрической тяге. Ничего необычного — неглубокие станции как в Будапеште или Нью-Йорке, грохочущие поезда желтого цвета. Говорили, что некоторые станции проектировали так, чтобы туда могли при затоплении пройти подводные лодки, спасать фюрера, что была ветка длиной сто семьдесят километров до самого Киля — но это была, конечно же, ерунда. Ничего такого после войны не обнаружили… Уверенно ведущий их немец толкнул дверь; и они оказались в небольшой, со стенами из бетона комнате, в которой была примитивная мебель, лежак, какие-то ящики. Немец поджег спиртовку, поставил на огонь небольшой чайник. — Не угорим? — Что? — Отравимся, — Николай показал на спиртовку — Нет, спирт можно. За стеной прогрохотал поезд. … Чай немец заварил пакетированный, американской марки «Липтон». Стаканы же были наши, железнодорожные… Все в Германии так — что-то от нас, что-то оттуда… — Хочешь чая? … — Не переживай. Можем поменяться стаканами, если мне не веришь. Николай пригубил чай. — Почему ты здесь прячешься? — Потому что меня хотят арестовать. А в психушку мне неохота. — Зачем тебя должны посадить в психушку? — Потому что Пиотровски этого хочет. Николая заинтересовала знакомая фамилия. — … тот, кто мешает Пиотровски, попадает в психушку. Оттуда выходит полным овощем или совсем не выходит. — Кто такой этот Пиотровски? Сотрудник Штази посмотрел на него оценивающе и как то жалостно одновременно. — Ты не слышал эту фамилию?