— Знаешь ли ты, в чем обвиняют твою мать? — продолжил расспрос Хродвиг. Его зычный голос далеко разлетался по пустырю, а ответы Ойкона, напротив, были слышны еле-еле, потому присутствующие жители Ойдеты почти не дышали, боясь пропустить хоть слово. Едва ли когда еще в своей жизни они смогут поприсутствовать на Суде Хранителя. — Нет… — растерянно протянул юноша. — Ее обвиняют, что ночью она ходила на кладбище, набрать кладбищенской земли для злого ведьмовства! — И многие в толпе начертили на груди круг, отгоняя злые силы. — Нет, нет! — заторопился юноша, здоровой рукой теребя ворот рубахи. «Эта рубаха прямо сейчас расползется», — подумал Ули, наблюдавший за парнем из темноты повозки. — Мама приносила мне покушать! — крикнул мальчик, чтобы все его услышали. — Где он был? — спросил Хродвиг того из охранников, что привел Ойкона. Тот встал возле юноши и громко ответил: — На кладбище есть небольшая расселина в скале. Он там жил, — доложил охранник, потом дождался кивка Хранителя и отошел в сторону. — И давно ты там живешь? — поинтересовался Хродвиг. Парень улыбнулся своей смущенной улыбкой и пожал плечами: — Я не помню… Похоже, он вообще плохо понимал, что происходит вокруг и зачем его сюда позвали. — Что у него с рукой? — Хранитель на сей раз обратился к Хоару, сидящему у подножия. Хоар встал, приблизился к пареньку и размотал тряпку. Вдоль предплечья тянулся глубокий багровый порез. Хоар понюхал рану и сморщился. — Нормально. Непонятно, зачем руку так заматывать… — проворчал он. — Но рана чистая. — Это мама… — объяснил Ойкон. — Мазь хорошая, и подживает неплохо… — закончил осмотр Хоар. Посмотрел на тряпку и бросил ее на землю. — Пусть рана на солнце побудет. Чем это тебя, мечом или ножом? — спросил он у парнишки. — Это Эйрик, кинжалом, — пояснил паренек. Все с той же улыбкой. Толпа глухо загудела, и Ойкон с удивлением обернулся на нее, как будто только заметив. «Он же дурачок!.. — догадался Ули. — Вот и улыбается все время!» — За что он ударил тебя? — быстро спросил Хранитель, гася своим вопросом недовольство жителей. — Они смеялись и били. А я защищал, — нахмурился паренек. Он рассматривал свою рану, поворачивая руку из стороны в сторону, как будто впервые видя. — Я защищал и поднял руку. — И он действительно поднял здоровую руку, показывая, как это происходило. — Ты защищался, — кивнул Хранитель. — Нет, — удивленно посмотрел на старика Ойкон. — Я защищал. Защищал Гворфа. Многоголовая толпа как-то разом сотней ртов сказала: «Ой!» — и замолчала. В опустившейся тишине было слышно, как мул хлопнул себя по крупу хвостом, отгоняя слепня. — Ты защищал Гворфа… — медленно повторил Хранитель, разворачиваясь к толпе. Найдя глазами сжавшегося старосту, Хродвиг пальцем поманил того к себе. Эйдир вышел из первого ряда и приблизился на полусогнутых ногах. «Как в штаны наложил», — вспомнил Ули еще одно присловье Быка. Хранитель поставил старейшину рядом с разглядывающим свою рану Ойконом и спросил у него, игнорируя понурившегося Эйдира: — А Гворф — это кто? — Гворф хороший, — объяснил парень. — Он мельницу водяную нам построил и ушел жить к Джогу-Вара. И орехами медовыми угощал. — Ты говорил мне, что я знаю все в этой истории, — перевел взгляд на старейшину Хродвиг. — Но каждый раз это оказывается неправдой. Может, мне раскалить кузнечные клещи и вытащить из тебя все, что ты утаиваешь от суда? — Хродвиг наклонился вперед и всем весом оперся на посох. — Так это… — залепетал староста, выставив вперед руки. — Не утаиваю, ничего не утаиваю, храни нас Великое Небо! Забыл, как есть забыл. Кто ж про этого чудака помнить будет? — Кто такой Гворф? — медленно и громко спросил старосту Хранитель. — Так это… — затараторил староста. — Чудак какой-то. Имперец, по всему видать. Аскод Гворф назвался. По-нашему хорошо говорит. Пришел по осени, откуда ни возьмись. Мы его со скалы хотели… Ну, на всякий случай. Но он сказал — Джогу-Вара ему нужен. Так это… мы подумали — чего нам, коли он сам погибели ищет. Указали гору, где Джогу-Вара живет. А он нам мельницу на ручье наладил. Только, — он замахал руками, — мы ею того… не пользуемся. — К вам приперся какой-то имперец, прошел через ваше село и ушел дальше в горы, — так же медленно и громко продолжал Хранитель, — и ни дан Рокон, ни танас Гимтар, ни кто-либо из Хранителей про то слыхом не слыхивал. Верно? — Так это… — совсем обреченно, переходя на шепот, ответил Эйдир, — мы ж довели его до горы-то… Где Джогу-Вара живет. Он туда и пошел. И зима близко была! Сожрал его Хозяин гор, думали все! — неожиданно выкрикнул староста. Толпа одобрительно загудела. Хранитель вздохнул и запустил пятерню себе в волосы, приглаживая их. Он вновь повернулся к деревенскому дурачку. — Как этот Гворф оказался там? — спросил Хродвиг Ойкона. — Почему ты стал его защищать? — Гворф хороший, — объяснил Ойкон. — Зачем Гворф пришел к вам? — терпеливо переспросил Хранитель. — Брынзы хотел. На медовые орешки поменять, — пригорюнился парень. — Расскажи: как он пришел и что было потом? — ласково попросил Ойкона Хродвиг. — Был вечер. Мы сбили отару. Эйрик, Эйришь, Эйгдон и другие пастухи пили пиво. Смеялись громко. Я с овцами разговаривал в сторонке. Чтобы никому не мешать. А потом собаки заволновались, залаяли. Побежали в лес, но замолчали. Все за кинжалы схватились и Джогу-Вара стали вспоминать. Испугались. А из леса вышел не Джогу-Вара, а Гворф. И собаки рядом с ним хвостом виляют. Он подошел и поздоровался. Хотел брынзу на медовые орешки поменять. Орешки вкусные — я захотел попробовать и подошел. Свою брынзу поменять. Только пастухи засмеялись и сказали, что только на пиво менять будут. А Гворф и говорит: «Вкуснее воды, чем здесь, нигде в целом свете нет». И еще: «Пиво пьют только лентяи и трусы». Эйрик это услышал и за кинжал схватился. Бросился на Гворфа, а я защитил… — И парень опять уставился на свою рану, подставляя ее солнечным лучам. — Так, — подбодрил его Хранитель. — И что потом? — Они меня оттолкнули и стали пинать Гворфа, — пожал плечами Ойкон. — А Гворф хороший… — А потом? — поторопил его Хранитель. — А потом пришел Джогу-Вара и покидал всех пастухов в овраг, — в звенящей тишине закончил рассказ Ойкон. — А я испугался и домой побежал. Ночью. А мама меня спрятала. Только это я плохо помню, — и его рассеянно-смущенная улыбка вновь появилась на лице. Молчал пустырь. Молчали дома за околицей. Молчало Великое Небо. Только мул продолжал отгонять хвостом слепней. И вдалеке слышался легкий однообразный шум, не различимый ухом ранее. — Водяная мельница, говоришь, — размышляя вслух, сказал Хранитель, разглядывая старосту Ойдеты. — Аскод Гворф, значит… — продолжая размышлять, Хродвиг пробежался пальцами по посоху, как по флейте. — Мы идем в гости, — громко подытожил он свои размышления спустя некоторое время. — А ты, — он указал на Эйдира, — пойдешь с нами. Толпа ахнула. Арратой Арратой стоял, слегка согнувшись и нависая над огромной Рабской книгой, занося в нее результаты сегодняшнего дня. Монотонность и бессмысленность этого занятия тяготили его. Труд раба-носильщика куда тяжелее, но и результат был зримым и осязаемым. Арратой вывел в книге: «Раб, именуемый Клоп. Восемьдесят восемь бурдюков». На своих плечах злой, резкий, несломленный Клоп вынес взятое у земли масло. Восемьдесят восемь бурдюков! Раб поднял каменное масло из подземной тьмы на свет, к свободным людям. Добытое масло могло пойти на смоление бортов корабля. Или могло быть использовано при строительстве дороги. Или стать смазкой колесницы наместника или — Пагот-шутник! — кареты самого императора! А могло оказаться и в его, Арратоя, старом, треснутом глиняном светильнике. При неровном свете которого он строка за строкой, строка за строкой вносил в вечность прожитый день. Недавно Арратой услышал рабские побасенки о Рабской книге. Мол, у императора в покоях лежит точно такая же книга. И как только в Рабской книге Арратой вписывал очередную строку, она тут же чудесным образом появлялась в императорской книге. И тогда император мог увидеть, плохо или хорошо работал сегодня раб. Какой-нибудь новичок, впервые слушая эту историю, обязательно интересовался: а что будет, если вечерняя запись не появится? Учетчик заболеет, или помрет, или забудет внести запись? После этого вопроса в бараке наступала тревожная тишина, и рассказчик зловещим шепотом объяснял недотепе: — А ничего хорошего не будет. Понагонит сюда император солдат, макнут они нас в Колодец разок-другой и сожгут живьем. А на наше место мигом новых рабов поставят. Помолчав, рассказчик пояснял глупому новичку: — Не важно, сколько бурдюков ты поднял за день, раб. Важно, сколько в Рабской книге записали! Вот и получалось — сам Арратой свой вечерний труд считал редкостной нудятиной, а рабы считали самым главным делом, важнее важного здесь, в Колодце. Учетчик продолжал записывать в столбик строки, думая о своем. Он давно уже привык к такому двоемыслию. «Вот интересно, если бы эта сказка о двух одинаковых книгах была правдой… Написать бы сейчас крупными буквами во всю страницу: „ИМПЕРАТОР, ОСЛИНАЯ ЗАДНИЦА! ДАЙ ВОЛЬНУЮ АРРАТОЮ, РАБУ КОЛОДЦА!“» Вдруг послышался скрип двери, и пламя светильника заметалось от сквозняка. Огромные тени затанцевали на стене. В его тесную комнатку в тупике галереи Старого Поста проскользнул незнакомый горец, сверкая в полумраке белками глаз. Арратою стало нехорошо. Ноги его подкосились, в глазах потемнело, а на спину словно плеснули ледяной водой. Ко всему прочему, Арратой громко пустил ветры. Чтобы не упасть, он схватился обеими руками за каменную столешницу, на которой покоилась проклятая книга. «Но я же просто подумал!.. Просто подумал… Я же ничего не писал…» — крутилась глупая мысль внутри головы. Даже про себя, даже наедине не стоит называть императора ослиной задницей! Хотя бы для того, чтобы не запачкать собственные штаны! Горец приблизился и принюхался. Брезгливо сморщился. И на хорошем имперском произнес: