Всклокоченный, босой, он так вжал голову в плечи, что Ултер хотел рассмеяться. Но не стал. — Кто ее забрал? — Люди старейшины, Эйдара… — Эйдар — старейшина деревни Ойдеты. Так? — Так! — кивнул головой проситель. «Еще и Эйдар! И живут в Ойдете! Головой они все стукнулись, что ли?..» — И в чем он обвиняет твою жену? — Что она ведьма! — крикнул мужичок. — Но это не так! Она, конечно, слаба умом и говорит плохо. А как Ойкон пропал — и вообще не говорит, только плачет. Но это ж… — Пустое… — махнул рукой Хранитель, останавливая речь Ойдена. И сказал, обращаясь к Хоару: — Надо ехать. — В Ойдету? — уточнил воин. — Мы поедем в Ойдету, Хранитель? Хродвиг не ответил, а захлопнул дверь и откинулся на стенку повозки, прикрыв глаза. Хоар пожал плечами и задвинул лесенку обратно. — Веди! — бросил он мужичонке. И велел едущим впереди охранникам: — От себя его не отпускайте. Тронулись с места. Ехали не спеша — дорога и так была не очень хороша, а после того, как свернули с нее, стала и вовсе ужасной. Поросшая жесткой невысокой травой, то и дело засыпанная мелкой щебенкой — по ней нечасто ездили и плохо за ней следили. Или не ухаживали вовсе. — Ты уверен, Хродвиг? — спросил, подъезжая, Хоар. — Я не меньше твоего не хочу там показываться. И никто из Хранителей на моем месте не захотел бы… — не открывая глаз, заметил старик. — Я и не упомню, когда там последний раз появлялся Хранитель, — продолжил Хоар. — Конечно, не помнишь. Тебя и на свете еще не было. Полвека уже минуло… — фыркнул Хродвиг. — Но то, что его сбросили со скалы в ущелье, мне известно, — хохотнул Хоар. Вышло у него, впрочем, невесело. — Нужно воспользоваться случаем и появиться там. Тем более когда к моему суду воззвал местный. Это раз. Лучше, если первым Хранителем, кого они увидят впервые за много лет, будет их Глава. Пусть и такой дряхлый старик, как я. Это два. А третье ты назовешь мне сам… — неожиданно закончил старик. Когда после ужина взрослые начинали свои разговоры, их с братом обычно отправляли спать. Меньше всего Ули сейчас хотелось, чтобы его куда-то отправили, — разговоры взрослых оказались очень интересными. Он скосил глаза на Хоара, стараясь не привлечь к себе внимания. — Ведьмы, что уж тут думать! — Он зло сплюнул на землю. — Какой Хранитель проедет мимо, если речь зашла про ведьм! — Вот видишь, — согласился Хродвиг. — Но с нами мальчишка! — хлопнул себя по бедру воин. «Я не мальчишка!..» — Он не мальчишка! Он сын дана Дорчариан! И ему будет полезно увидеть то, что он увидит. Что бы это ни было! — вспылил Хродвиг. — В конце концов, ради этого дан и послал его с нами. Как ни крути, это подданные Дорчариан! — Ты не боишься? — спросил Хоар, обращаясь к Ултеру. — Нет, не боюсь, — Ули горделиво выпрямился. Он хотел взяться за рукоять кинжала, но рука на перевязи помешала. И капустный лист тоже. Любопытство распирало, и Ули спросил: — А что это за Ойдета такая? Хоар посмотрел на Хранителя. Тот едва заметно кивнул. — Кому поклоняется твой даип, кого вы благодарите за добрый урожай? — Свой рассказ Хоар начал с вопроса. — Мать Предков… — растерянно ответил Ултер. — Так, — кивнул собеседник. — И у каждого даипа есть своя родовая гора. Своя родина, то место, где начался даип. Если начинается война, то женщин, стариков и детей отправляют туда. А у жителей Ойдеты нет родовой горы… — Как?! — не поверил Ули. — У них нет Матери Предков? Как же они живут? — Они почитают Великое Небо. Верят, что оно родило всех людей, родило солнце, луну, звезды… Чтобы человек мог после смерти вернуться к Небу, они вешают тела мертвецов на деревья, чтобы птицы небесные… Старик сердито раскашлялся, и Хоар замялся. — Ну так вот… всех прочих горцев они считают… скажем так, неправильными. Невеждами, так как мы не верим в их Великое Небо. И Хранителей — судей и знатоков законов горцев — они не признают. — А зачем мы тогда туда едем? — спросил Ултер. — Потому что Эндир Законник привел их под свою руку. И они клялись ему в том, что теперь они — Дорчариан. Они исполняют то, что им назначено твоим отцом, Ултер. По зову дана они должны выставить столько воинов, сколько условлено. Если в том будет нужда. А если кто нападет на них, то дан Дорчариан защитит их. А законы Хранителей они обязались принять и подчиняться им. — А за что они сбросили Хранителя со скалы? — Чтобы попросить прощения у Великого Неба. Тот дурак приехал, куда не звали, и стал поносить их божество. И это было еще до Эндира, — пояснил Хродвиг. — При мне. Я помню, все Хранители лишь вздохнули с облегчением, когда того дурака не стало. Просили меня замять это дело. Как же его имя?.. — Старик задумался. — А если они не захотят подчиниться тебе? — спросил Ули. — Твоему слову и закону? — Не знаю, — пожал плечами Хродвиг. — Я не собираюсь с ними драться. Хотя как воины они так себе… Посмотри на дорогу, мальчик. Что ты видишь? — Заросла. И булыжников много. — И ни одного следа колеса. Они сидят в своей дыре, мальчик, и носа оттуда не кажут. Раз в год соберутся на Большую Ярмарку — и все. Они никому не нужны. И мне не нужны. Хродвиг помолчал немного и закончил: — Посмотрим. Как дело пойдет. Арратой Арратой посмотрел на очередного раба, несущего на спине бурдюк с земляным маслом. Вот показалась опущенная голова, плечи — и вот раб полностью выбрался из огромной дыры Колодца. Раб проходил мимо, и Арратой бросал в нужную емкость камушек, перед этим показав его носильщику. Работа была глупая, зряшная, напрасная. И скайд-надсмотрщик, и учетчик, и раб-носильщик, как бы туп он ни был, знал, какого цвета будет камень. Темный — нечетный выход из Колодца, светлый — четный. Светлый камень разрешал рабу выпить воды. Вволю — столько, сколько сам пожелает. Черный означал, что раб должен скинуть бурдюк и вновь спуститься в Колодец. Кто, когда и зачем придумал такую громоздкую систему, Арратой не знал. Даже необразованные горцы и те прекрасно знали, кто и когда может пить воду. При мысли о горцах, что следили за порядком в Колодце и шахтах, Арратой мысленно поежился. Слава Паготу, над ним власти у скайдов не было! Арратой был ценный в этих суровых горах раб — он умел считать и писать. После вечерней трапезы Арратой в неровном свете пляшущего огонька светильника, заправленного тем же самым земляным маслом, записывал, сколько ходок сделал каждый раб. Работа в Колодце была устроена так, что все носильщики поднимали одинаковое количество бурдюков. Если не случалось что-то из ряда вон выходящее — например, увечье раба или выход подземных газов. Тогда все сломя голову наперегонки выбегали из Колодца, боясь отравиться. Но что бы ни происходило, каждый вечер в огромной книге заполнялись строки: день по арнскому календарю, раб такой-то — столько бурдюков, раб такой-то — столько… Сотни и сотни одинаковых строк вбирала в себя безмолвная книга. Страница за страницей. Она лежала раскрытой — и никто не листал ее назад, только вперед. И он сам, и его предшественники, и последователи — листают и будут листать эту книгу только вперед: за прожитым днем — последующий. И дальше, и дальше… Большую книгу никогда и никто не читал, в ней всегда только писали, но каждый раб Колодца знал о ней. В своих вечерних разговорах перед сном рабы именовали ее — Большая книга, Рабская книга… И трепетали. И боялись. Ведь каждый из них, каждый день их убогой рабской жизни был в этой книге. Измерен и записан. Рабы шептались: о нас знают все. Знает все тот, кто пишет. И знает все тот, кто читает. Тот, кому эти записи предназначались. Ведь нельзя же изо дня в день писать строку за строкой просто так? В воображении рабов сам император читал только что написанные строки Книги перед сном. Учетчик, как ведущий записи в Большой книге, воспринимался большинством рабов как жрец при храме. Не божество и не хозяин — а жрец, посредник. Относились к Арратою по-разному, как и относятся к жрецам: с благоговением, с почтительностью, с бессильной ненавистью, с безразличием. Иногда Арратою казалось, что настоящий хозяин рабов вовсе не Империя, не имперский Колодец — а безмолвная Большая книга. И он, раб Книги, после целого дня работы на палящем солнце, бесконечными вечерами стоял за каменной плитой, заполняя бесконечные строки. «Третьего месяца лета. Второго дня. Раб, именуемый Клоп. Восемьдесят шесть бурдюков. Раб, именуемый Егер. Восемьдесят шесть бурдюков. Раб, именуемый Киор. Восемьдесят шесть бурдюков». О да! Ему знакомы эти трое — ведь он сам выбрал их. Три раба, три опоры моста, который приведет его к новой жизни! К свободной и богатой жизни! Увы, но вернуться к прежнему порядку дел нельзя. Никак нельзя: некуда ему возвращаться! А как была хороша старая жизнь у Арратоя! Грех жаловаться! В меру опасностей, в меру достатка. Налаженная торговля и отличные перспективы. Арратой был правой рукой своего дяди — купца Аркобы. Дядя — будь его посмертный путь прям и легок — выкупил у Империи право торговли с Дорчариан. Отвалил немало золотых в казну Империи и раздал немало взяток добрым людям, чтоб их клиббы за мошонку кусали, как говорят в горах. Торговля с дорча — это тот же Колодец. Только полный не земляного масла, а золота. Носи, что называется, только не надорвись. И Торговому союзу долю заносить не забывай. Согласно имперским уложениям, которым уже больше полутора веков, торговать с Империей горцы не могли. И ввозить свои товары в имперские пределы им запрещено. А вот покупать имперские товары самим — пожалуйста. За звонкую монету — сколько угодно. А свои товары: меха, воск, мед, шерсть — ни-ни. Только через имперских купцов. Которые, понятно, скупали товары по одной цене, а продавали по другой. Уж друг с другом-то купцы договорятся, а козопасам деваться все равно некуда… А поскольку денег у горцев отродясь не водилось, то совершали, как правило, обмен. И прибыль у купца от этого лишь росла. Вот голова у дяди и закружилась. А вслед за дядей и у Арратоя тоже. Вложились они в морскую торговлю. Новый корабль, постройка, один и тот же маршрут по десятилетиями хоженному, проверенному пути… Дядя вложил десятые доли, а Арратой — все. И дом заложил, и долгов набрал… Корабль построили, спустили на воду, загрузили товарами. Вскоре прибыла голубиной почтой весть о том, что корабль прибыл и разгружен. Что погружен новый товар. Что корабль отошел. А потом все рухнуло в бездну. Шторм, разбитый корабль, утерянный товар. И разрушенная жизнь. Арратой потерял свободу, став долговым рабом. А дядя потерял жизнь. Если бы не это, он заплатил бы долги племянника, ведь с ним они заработали бы куда больше… Но сердце его не выдержало, а братцы-наследники не захотели знаться с долговым рабом. И с торговлей покончили, остолопы. Начали проматывать наследство. У ростовщика, что ссужал ему деньги, должников имелось немало. В том числе и тех, кто заплатить по долгам не могли. Потому и целая долговая тюрьма имелась. Вот в ней-то Арратоя и заковали в железо. При нем внесли все изменения в его статус, который он с покорностью перед неумолимой судьбой подтвердил. Отправили изменения при свидетелях городскому судье, а тот — в Арну. И все: был свободным, стал рабом. «Отбегался…» — думал он тогда, ожидая рабского рынка, сидя за решеткой с такими же бедолагами. Впрочем, их было немного. Однако в тот же день в комнату при тюрьме его вызвал человек неприглядной наружности и стал задавать вопросы. Читал их он по бумажке, что-то черкая в ней. И не особенно это скрывая. — Арратой, помощник купца, верно? — Да, господин. — Торговля в горах Дорчариан, верно? — Да, мой господин.