От мысли, что придется объяснять состояние отца Рубену Либранду, мой желудок ухнул в пятки. Вдруг он решит, что опекать Лайлу – ребенка безумца, который может заявиться к ним на порог в любой момент – слишком хлопотно? Он может отказаться от нее, и тогда Лайлу увезут на очередном поезде с сиротами бог весть куда. – Думаю, пока лучше оставить все как есть. Даже если папа по-прежнему рядом, это ненадолго. Он искренне верит, что должен отправиться в бега. – Внезапно глаза обожгли непролитые слезы, но мой голос остался бойким и уверенным. – Хэтти, уверена, у вас еще полно работы для нас. Давайте приступим. Шли дни, от папы вестей не поступало. Все это время я работала бок о бок с Везерингтонами и Абелем. Большой Том дал мне топор и поручил нарубить дров из упавшего дерева на предстоящую зиму. Несмотря на занозы в ладонях, я сложила дрова в сарае с чувством выполненного долга. Пусть это и мелочь, но зато я принесу хоть какую-то пользу Везерингтонам, прежде чем вернусь на север. Впрочем, это чувство значительно уменьшилось после того, как я несколько дней разбрасывала навоз в качестве удобрения. Под руководством Хэтти я научилась потрошить кур, взбивать масло и вспахивать поле запряженным плугом, который оставлял глубокие борозды в темной, богатой почве. Каждый раз, когда я работала на улице, Абель был тут как тут. Вместе мы кормили и поили лошадей и свиней. Сплоченно ухаживали за больной коровой и дружно плакали, когда обнаружили, что она не пережила ночь. А когда приходил мой черед кормить Эдгарда, Абель всегда находил повод присоединиться ко мне в сарае. Одним днем мы с Хэтти месили тесто для хлеба, когда на кухню зашел Абель. Он уезжал в Уилер с мешком картошки на продажу и по пути заглянул на почту, чтобы забрать новую книгу. – Это пришло тебе, – сказал он, положив тонкий конверт на стол, и снова ушел. Хэтти с любопытством покосилась на меня, но вопросов не задавала. Я разобрала только обратный адрес. Небрежно спрятав конверт в карман, продолжила вымешивать тесто и изо всех сил старалась не думать, что это письмо может изменить мое будущее. Это был ответ тети Сьюзен на то письмо, которое я впопыхах написала в первый день в Уилере. Я спросила, известно ли ей о других наших кровных родственниках. Согласно правилам приюта, они могут забрать нас с Лайлой. Я работала до тех пор, пока не заболели плечи и не покраснели костяшки пальцев, голову занимало лишь письмо тети Сьюзен. Вечером я быстро поужинала и выбежала на улицу, сославшись на то, что хочу подышать свежим воздухом. Солнце постепенно клонилось к горизонту. Я спряталась в темном углу сарая, устроилась на груде мешков с кормом и зажгла фонарик. Затем дрожащими пальцами развернула лист бумаги и прочла письмо, выведенное корявым почерком тети: Дорогая Верити! Надеюсь, с тобой все хорошо. Я понимаю, что ты расстроена из-за разлуки с Лайлой, но не забывай, что найти семьи, которые готовы заботиться о вас, – это большая удача, так что будь благодарна. Отвечая на твой вопрос, я не знаю никаких родственников Прюиттов в Арканзасе. У нашей семьи нет никакой связи с этим штатом, за исключением короткой и опрометчивой поездки твоего отца летом 1888-го. Тебе наверняка любопытно, что он там делал, и, полагаю, вреда не будет, если я расскажу о безрассудных решениях твоего отца в прошлом, хотя они вызвали большой стресс у наших дорогих родителей. По окончании школы Мэтью ослушался отца и не пошел учиться медицине. Вместо этого он отправился на юг с легкомысленным желанием «стать независимым». Много путешествовал, стал обычным работягой, что гораздо ниже достоинства нашей семьи. Мы получили письмо, что он поселился на ферме в Арканзасе на сезон сбора урожая, а затем месяцами ничего о нем не слышали, пока он внезапно не вернулся, передумав насчет карьеры. Родители были вне себя от счастья, что Мэтью все же решил пойти в медицинскую школу, но я заметила, что он сильно изменился – стал капризным, замкнутым, временами угрюмым. Полагаю, это были первые признаки постигшего его безумия, но в то время я этого не понимала. Его волнение усилилось, когда он начал получать письма от твоей матери. Однако, даже несмотря на то, что они приносили очевидную боль, он с нетерпением ждал их. Каждый день Мэтью караулил у двери почтальона. В ту зиму на пороге нашего дома объявилась Элизабет. Вскоре после этого они поженились. Наверное, читая это, у тебя возник вопрос, не живут ли поблизости с тобой родственники по ее линии. Этого я не могу сказать. Наши родители, упокой Господь их души, никогда не говорили о происхождении вашей матери. Это было не в их праве, но – прости, если это звучит грубо – я всегда подозревала, что они знали что-то неподобающее о ее прошлом. Мне мало что известно о жизни Элизабет до того, как она приехала в Нью-Йорк. Я помню только то, что она из маленького городка Арджента. Элизабет сказала, что его название было взято от слова «серебро» на латыни. Мне еще показалось странным, что необразованная девушка из сельской общины может похвастаться такими знаниями. Вскоре после свадьбы твоих родителей я вышла замуж за моего дорогого Филиппа и, воспитывая собственную маленькую семью, не нашла времени для Мэтью и Элизабет. Милая племянница, мне искренне грустно за вас с Лайлой. Нам остается лишь надеяться, что болезнь вашего отца не передается по наследству. Очень жаль, что я не смогла забрать вас к себе и отправить в школу, как он того хотел. Вы с Лайлой всегда желанные гости в нашем доме, но мы с Филиппом испытываем финансовые трудности, которые не позволяют взять на попечение еще двоих детей. Я буду ежедневно думать и молиться о вас. Ваша любящая тетя Сьюзен Я закусила губу и почувствовала привкус крови. Наверняка у тети Сьюзен нет никаких «финансовых трудностей». Скорее всего, она просто не захотела портить репутацию, взяв под крыло детей своего безумного брата. И все же, сама того не ведая, она мне помогла. Моя мама родом из Ардженты. До чего странно, что я бродила по ярмарке в ее родном городе и даже не подозревала об этой связи. Арджента, маленький фермерский городок, идеальное место для юноши, чтобы найти работу. Именно это папа и сделал – прекратил свое путешествие, чтобы попытать силы на ферме. По словам тети Сьюзен, когда он вернулся в Нью-Йорк, то получил письма удручающего – и, судя по всему, очень личного – характера от моей матери. Очевидно, что за это лето на юге между ними завязался роман. Я вышла из сарая в вечерний сумрак, держа фонарик в руке. Мне вспомнились бессвязные слова папы: «Мы были так молоды… так молоды, когда полюбили друг друга… дитя моей оплошности». Я сложила все известные мне факты: папа с мамой познакомились в Ардженте, пока он собирал урожай. Затем он вернулся в Нью-Йорк, через пару месяцев она последовала за ним, и они поженились. Я ничего не знала о раннем периоде их отношений, только то, что я появилась спустя год после свадьбы. Всю мою жизнь на маминой прикроватной тумбочке стояла фотография нас троих: юного и чисто выбритого папы, который держал маму за плечо, пока она качала на руках младенца в кружевных пеленках. Для портрета они наняли мужчину с ящичным фотоаппаратом «Кодак» – очень дорогое удовольствие, но оно того стоило, чтобы отпраздновать рождение первенца. Но что, если я не первый ребенок? Я замерла и задумалась. «Моя дочка». Я предполагала, что он имел в виду меня, но сейчас вспомнила его следующие, леденящие душу слова: «Я с самого начала знал, что потеряю ее». Тетя Сьюзен говорила о его растущей депрессии по возвращении из Арканзаса и грустных письмах от мамы. Что-то внутри меня сжалось. В голове сложилась новая история, и вкупе с письмом тети Сьюзен и папиными словами она обрела смысл: моя мать забеременела, когда папа жил в Арканзасе. Затем он вернулся домой, и в своих письмах – тех, что так взволновали его – мама поделилась новостью и все время держала его в курсе событий. Но, должно быть, беременность протекала тяжело. «Я с самого начала знал, что потеряю ее», – проигрывалось в моей голове снова и снова. Наконец, зимой мама приехала к нему в Нью-Йорк, но без ребенка. Их первая девочка не выжила. В моей груди разверзлась пустота при мысли, как мама, моя ровесница в то время, родила дочку в суровую зиму. Затем потеряла ее, ушла из дома и… Меня словно ударили обухом по голове. Я уже слышала эту историю, только более подробную и с другими именами. Перед глазами танцевали образы, мелькали и замирали, а потом картинка обрела резкость: заснеженная церковь неподалеку от пастората. Юная девушка, стоящая на коленях посреди замерзшего сада. Она встает и убегает, исчезает без следа в метели, оставив позади маленькую могилу. Я осела на землю, вспоминая, как Джаспер, Кэтрин и Делла рассказывали эту грустную историю в тени деревьев на ярмарке. Они говорили о дочери проповедника, которая забеременела, потеряла ребенка и скрылась в снежной буре. Мэри Мэйхью исчезла девятнадцать лет назад. Это 1888-й год, как раз когда папа вернулся в Нью-Йорк, если верить тете Сьюзен. В тот же год мама переехала из Арканзаса после долгих месяцев переписки с отцом, который был взволнован и расстроен из-за содержания ее писем. Уж слишком много совпадений. Ни за что не поверю, что две девушки из одного городка пережили одну и ту же страшную утрату и обе сбежали в ту же лютую зиму. Я слушала историю о несчастной девушке и ее утраченном ребенке и даже не знала, что это история моей матери. Я прижала ладонь к пыльной земле, чтобы справиться с внезапным головокружением. Рассказать преподобному Мэйхью и его жене, что их опальная дочь не погибла в той давней метели? Что она позволила им годами считать себя мертвой, а на самом деле уехала к возлюбленному? От следующего озарения у меня перехватило дыхание. Вот решение проблемы, которое я искала с самого начала: кровные родственники, которые могут забрать нас с Лайлой! Я подумала о жестоких глазах преподобного Мэйхью, об осуждении на его лице. Наверняка он – причина, по которой мама не вернулась в Ардженту. Но почему она позволила собственной матери страдать годами от мысли, что ее дочь замерзла насмерть? Я прижала пальцы к вискам и подумала о Лайле. Мэйхью и ее родственники. Но даже если они согласятся принять нас, правильно ли забирать ее у мисс Мэйв? Они выглядели такими довольными. Такими счастливыми. Я встала и словно в тумане пошла по дороге, что отделяла ферму от леса. Под ботинками хрустел гравий. Во мраке среди деревьев раздался крик сипухи. Я воззрилась на лес, мысли завихрились спиралью. С пару секунд я не замечала притаившийся там силуэт. Затем он украдкой пошел между деревьями: плечи сгорблены, голова опущена. Я прищурилась, не веря своим глазам. Уменьшив яркость фонарика, я пошла к лесу, глядя на очертание, что извивалось среди стволов. Чем дальше шла, тем увереннее становилась: эта походка, очертание мужских плеч мне знакомы. Мелькнул его профиль. Чужак остановился и повернулся ко мне лицом. Я сделала глубокий вдох. – Папа, нужно поговорить. 14 Папа медленно моргнул. Затем еще раз. Наклонил голову под странным углом, расплылся в жутковатой улыбке. Я было попятилась, но все же взяла себя в руки и подошла ближе. – Пожалуйста, вернись в дом… По-прежнему улыбаясь, он прижал палец к губам. На зубах блеснул свет от фонарика. Его зрачки расширились, глаза, не моргая, смотрели на меня. Я протянула дрожащую руку. – Прошу, пойдем со мной. Папа бесшумно сел на корточки и сгорбил спину, словно дикое животное. Затем с невероятной скоростью встал и устремился в лес. Я подобрала юбку одной рукой и кинулась в погоню. Под ногами, подобно костру, трещали палки. На этот раз он от меня не уйдет! Я ныряла под ветки и продиралась через кусты, колючки цеплялись за волосы и рвали одежду. Расстояние между нами только увеличивалось. Когда папа скрылся из виду, я все равно продолжила бежать. Запыхавшись, я вылетела на поляну и резко остановилась. Впереди ждал серый каменный колодец. Я села на мокрые листья и погасила фонарик. Под густыми зарослями уже было темным-темно, как ночью. Возможно, папа выдаст свое местоположение, если решит, что я ушла. То, что он отважился пойти в лес без собственного фонарика, очередной признак помраченного сознания. Я вздрогнула во мраке, на руках неожиданно выступили мурашки. Попыталась успокоиться и медленно вдохнула запах земли и деревьев. Меня окутала холодная влага – туман вернулся. Я прижала колени к груди и прислушалась. Где-то хрустнула ветка. Я напряглась и медленно встала, готовясь поймать отца. И только когда в поле зрения замерцал тусклый свет фонарика, я поняла, что это вовсе не он. «Спрячься», – кричали мои инстинкты. Я попятилась от колодца в тень и прижалась спиной к дереву. Человек подошел ближе, и я узнала серебристые волосы и хрупкую фигуру. Из меня чуть не вырвался смешок. Меня напугала мисс Мэйв Донован! Но любопытство заставило меня сжать губы и не возвещать о своем присутствии. Что учительница делает в лесу? Она медленно шла, склонив голову над фонариком. В его мягком сиянии ее тонкое серое платье выглядело почти белым. Женщина грациозно вышла из-за деревьев. Туман вихрился и извивался, поднимался и опускался. Казалось, он двигался вместе с ней, будто они одно целое. Температура быстро падала до тех пор, пока у меня не заболели легкие. Мисс Мэйв неспешно подошла к колодцу с ничего не выражающим лицом. Поставила фонарик на край, прижала ладони к камню и задрала голову к небу. Когда она выдохнула, с ее губ сорвалось облачко пара. Тогда туман заклубился и стал таким густым, что поглотил свет фонарика. В этой бесформенной серости я ощутила себя одинокой, даже брошенной. Лесные просторы позади будто нависли надо мной. Я больше не могла это терпеть. Я вскочила и подхватила фонарик. – Мисс Мэйв? Это я, Верити! Внезапно в меня врезался порыв ветра: ледяной, пробирающий до костей, острый, как клинок. Я ахнула от такой зимней стужи. Туман рассеялся, и на секунду впереди показался колодец. Но мисс Мэйв нигде не было.