— Егор, она тут! — весело проговорил парень. Следом показался растерянный Власов. — Привет, — проговорил он, не сводя взгляда с Константиновой. — Привет! — тихо отозвалась Цвета. — Воробышек! — обратился к Оле Вадик. — Там тебя Синица разыскивает. Говорит, нашедшему тебя полагается вознаграждение. — Филимонов широко улыбнулся. Оля все-таки поднялась на ноги. — Где Рина? — Они в столовой сидят. Пойдем, провожу! — ухмыльнулся Вадик. Оля молча прошествовала мимо, Филимонов поплелся за ней. Хлопнула дверь, задребезжав стеклом. Егор некоторое время стоял на месте, а затем сел рядом с Цветой на пол и неуверенно обнял ее за плечо. Цветолина никак на это не отреагировала. — Цвета… — начал Егор, осторожно разглядывая профиль Константиновой. — Ты совсем не идешь на контакт. — Вроде бы мы еще в прошлую нашу встречу обо всем договорились, — проговорила Цветолина. Егор обнял девушку еще крепче, зарывшись лицом в ее волосы. — Дай мне еще один шанс? — тихо попросил парень. Цвета немного отодвинулась от Егора, затем повернулась к нему и внимательно посмотрела в глаза. Тогда Власов первым осторожно коснулся губами губ Цветы. Это был их первый поцелуй. Три раза они гуляли по городу, грелись в «Шоколаднице», но как только Егор провожал Цветолину до подъезда, девочка поспешно убегала домой. Теперь же Цвета была застигнута врасплох. Несмело ответила на поцелуй, отметив про себя, что не чувствует при этом абсолютно ни-че-го. Бабочки в животе даже крылышком не дернули. Не проснулись они и после того, как поцелуй Егора стал настойчивее. «Как скучно! — подумала про себя Цвета. — Может, моих бабочек можно расшевелить?» Цветолина подалась вперед и, обхватив Егора руками за шею, принялась долго и пылко целовать. Но ничего не изменилось. Все тот же вкус мятной жвачки, чужой язык во рту и мерный стук девичьего сердца, точный, как часы: тук-тук-тук… «А что, если поцелуи больше не будут доставлять мне удовольствия?» — ужаснулась про себя Цвета. В прошлый раз была такая слабость в ногах… И бабочки бились, как сумасшедшие, будто надеялись вырваться наружу. Цветолина первой оторвалась от поцелуя. Егор шумно выдохнул, взгляд его стал затуманенным. — Прости, — проговорила Цветолина. — Нет, в тот раз я не ошиблась! Между нами ничего не может быть. — Но почему? — хрипло спросил Егор. Цвета вспомнила, как буквально полчаса назад Власов вместе с остальными парнями смеялся над Юлей Игошиной. Девушке стало стыдно. Только недавно она говорила Оле по поводу Синицыной, а сама целуется с Егором, который, как и Вадик Филимонов, лишний раз не упустит возможности посмеяться над слабым. — Мы — разные, — вздохнула Цветолина. И если бы все заключалось только в этом… Бабочки не могут обманывать. Цвета припомнила слова Яны Пучковой, с безразличием брошенные в коридоре: «Никитка — это так, синица в руках…» Константиновой не хотелось делать из Егора ручную синицу. — Скоро звонок будет, — быстро проговорила Цветолина, поднимаясь на ноги. Взяла с пола рюкзак. Егор так и продолжил сидеть на полу с самым безразличным видом, но было заметно, что отказ Цветы его задел. Власов поднял голову и нарочито невозмутимо улыбнулся: — Ты хорошо целуешься, Цветолина! — Спасибо, — слабо улыбнулась в ответ Цвета. — У меня был хороший учитель. Опубликовано в 14:10 Про обиду «Обида — сорняк. Она губит живое, только зародившееся… Зеленое, молодое, хрупкое, что гнется до самой земли на ветру. И вместо того чтобы дальше цвести нежными цветами, живое гибнет. И ты вместе с ним потихонечку. А погубить светлое и только зародившееся совсем не сложно. Ты старательно, с замиранием сердца выводишь петельку за петелькой… А потом приходит обида и говорит: «Давай-ка распускай все на фиг! Ничего хорошего из этого все равно не выйдет…» Отбирает спицы, а одну из них может и под ребра воткнуть, чтоб в следующий раз неповадно было. Отбивает всякое желание в ближайшее время взяться за «петельки» снова… Или вот ты ночью, схватившись обеими руками за телефонную трубку, хочешь признаться в самом сокровенном. В своих чувствах, шепотом… А обида подкрадывается в самый неподходящий момент, только ты успеваешь набрать больше воздуха в легкие, чтобы выдать как на духу, и тут же обрезает телефонный провод…» (K): Ты сегодня рано в сети… (S): Есть о чем подумать после школы. (K): О возвышенных чувствах?:) (S): Как наладить общение с человеком, к которому неравнодушен? (K): Ты про моего соперника? Прости, но я не буду тебе в этом помогать:(( (S): Жалко! Думала, дашь совет… (K): А меня тебе не жалко?) Ты прочитала сообщения, которые я оставил утром? (S): Ты про те двадцать комплиментов?) (K): Да! Готовься к ежедневной рассылке! (S): Ты — чокнутый, Кицунэ! (K): Я просто верю в родство душ:) (K): И все, чего хочу — поцеловать тебя. * * * Оля гипнотизировала взглядом открытую вкладку с личными сообщениями. Женя молчал. Не ответил ни на одно из отправленных. И в сети не появлялся со вчерашнего утра. Если поначалу Оля решила, что парень серьезно на нее обиделся (хотя за что?), то теперь беспокоилась. Досконально изучила френдленту одноклассника в надежде найти кого-нибудь из родственников, например брата или сестру. Но никого с такой же фамилией в списке друзей Жени не было. В классе он тоже ни с кем не общался, ведь ему после сорванного выпускного объявлен бойкот. Оля тяжело вздохнула и захлопнула крышку ноутбука. Поднялась из-за стола и подошла к окну. На улице снова мело, ветер устрашающе завывал. Оля уставилась на пустой сквер, белые, засыпанные снегом скамейки и голые старые липы с заиндевелыми ветками. Когда загремел дверной замок, Оля внутренне поежилась. Она знала, что мама вернется домой примерно в это время, и была готова к разговору, но сердце все равно неспокойно забилось. Бряк. Мама бросила ключи на тумбочку. Затем Оля услышала, как родительница расстегивает зимние сапоги… Нортон в знак приветствия поскуливал. Наверняка сейчас мама чешет его за ухом, а пес, как сумасшедший, машет хвостом… Оля спрыгнула с подоконника и заметалась по комнате. Где лучше находиться, когда мама сюда заглянет? На кровати? За столом, делая вид, что занимается? В ванной плескалась вода. Сейчас мама вымоет руки, пройдет на кухню, поставит чайник… А если так и не заглянет к Оле в комнату? Струсит, снова сделает вид, что ничего не произошло? Нет, тогда девочка сама выйдет к ней и поговорит начистоту. Хотя… страшно! Так страшно, что от волнения появилась неприятная дрожь в руках. Когда Ксения Борисовна все-таки зашла к Оле в комнату, девочка от неожиданности вздрогнула. — Поговорим? — негромко спросила мама. — Да, конечно! — Теперь Оля сидела на краю кровати, с прямой осанкой, сложив руки на коленях. Ксения Борисовна медленно подошла к дочери и села рядом. — Тот мужчина, — начала неуверенно она, — мой старый знакомый… — Я заметила, что он старый! — не удержалась от колкости Оля. — Сколько ему лет? — Пятьдесят четыре, — ответила Ксения Борисовна, — он старше меня на четырнадцать лет. «Я бы ему все семьдесят дала!» — сердито подумала Оля. Эта седина в волосах не давала ей покоя… Хотя, возможно, она относится к тому мужчине из ресторана слишком предвзято. Для Оли сейчас и тридцать лет — почтенный возраст. — Он — моя первая любовь, — продолжила тихо Ксения Борисовна. — Чего? — задохнулась Оля. — Мама, ты серьезно? А папа? Вы же с ним еще со школы… Оле так нравилось пересматривать старые фотографии, на которых изображены родители… Они там такие забавные! У мамы хвосты на голове с двумя белыми бантами и букет гладиолусов в руках. И папа без передних молочных зубов рядом. Всегда рядом. С самого детства. Ксения Борисовна покачала головой: — Мы с твоим папой стали встречаться только после того, как я вернулась в родной город после университета… Он влюблен в меня со школы, но тогда мы были только друзьями. — А этого… — Оля замолчала. Как седовласого назвать-то вообще? — Ты откуда взяла? Ксения Борисовна слабо улыбнулась: — Он был моим преподавателем. Доцент кафедры теории и истории государства и права. Мне было двадцать, ему — тридцать четыре. Он носил заграничные брючные костюмы, пользовался дорогим парфюмом, и все девчонки сходили по нему с ума. Оля не знала, что сказать. Снова молча забралась на подоконник и уставилась на сквер.