Он чувствовал, что разговор им предстоит не из простых хотя бы потому, что просто ему не было даже с трезвой и разумной Мариной. А уж с этой… Он разглядывал ее взъерошенные волосы, голые ноги, красное винное пятно на футболке и не понимал… Да он вообще ничего не понимал! - Может, ты хотя бы объяснишь, что это за дурацкие шутки?! - Какие шутки?! - Твое последнее сообщение! Марина, что это значит?! Она молчала. Привалилась бедром к подоконнику, немного выпятила нижнюю губу и молчала. Воронов терял терпение. И за что небеса послали ему эту женщину?! Красивую, как самый прекрасный весенний день и сложную, как тысяча головоломок! - Марина! Я тебя спрашиваю! Какого хрена?! - А никакого! Понятно!? Никакого! - Ты понимаешь, что такими вещами не шутят?! - А я… думаешь, я шучу?! – заорала она так, что у Вани зазвенело в ушах. – Я никогда не шучу! Это ты… Все свои сердечки гребанные… Липатовой их шли! У вас же там милые фотки! Какого хрена мне-то?! А потом ни слова, ни полслова?! Ты… Нафига это надо было?! Можешь валить к ней! Или к Матрёшке своей! Еще кого в свой чемодан засунешь?! Ты просто скотина бесчувственная, ясно тебе! Жду… скучаю… Марина тяжело дышала, с трудом переводя сбившееся дыхание. Она хотела еще что-то сказать, но отвернулась к окну и застыла, упираясь руками в подоконник. Опешивший Воронов стоял, глядя ей в затылок и не мог понять, что это сейчас такое было. Нет, он видел и ее вспышки ярости, и негодования, и много чего еще, но это уже переходило все границы. - Убирайся, - прохрипела Казакова, не поворачиваясь к нему. Ваня сжал губы, с трудом сдерживая поднявшуюся в нем злость. Женщин бить нельзя. Нельзя и точка, но в данный момент почему-то очень хотелось. Убираться? Хорошо, так тому и быть. Он уже собрался последовать этому весьма дельному совету, как понял, что плечи Марины трясутся. В повисшей тишине он услышал тихие всхлипы, которые она безрезультатно пыталась скрыть. Злость, словно послушный щенок, улеглась, прижимаясь к его ногам. Ваня приблизился к Марине и положил руку ей на плечо. Она напряглась, судорожно вздохнула, но не повернулась. - Марина, - тихо позвал ее Воронов, развернул силой и, лишь мельком взглянув в заплаканное лицо, прижал к себе. Она тут же всхлипнула раз, а потом еще и еще раз. Ваня стоял, окаменев и не зная, что ему теперь делать. Да… у них было все – скандалы, победы и поражения, только Марининых пьяных истерик у них еще не было. И теперь он, совершенно растерянный, не знал, что ему делать. Ее тело казалось ему слишком хрупким даже для того, чтобы чуть сильнее сжать его. Он столько раз осторожно, но без страха поднимал ее надо льдом в поддержках, выбрасывал в мощнейших выбросах, ловил с подкрутов, а сейчас боялся просто обнять. Неловкой, деревянной рукой он обхватил ее за плечи, вторую ладонь положил на гибкую спину. Его грудь казалась ей каменной, сам он был каменным, и Марина не чувствовала успокоения. Она прижималась к нему, но не могла окунуться в него, и ее пьяное сознание тосковало по нежности его рук, которой для нее никогда не было. Работа, работа и еще раз работа. - Маринка… - Ваня, сделав над собой усилие, осторожно провел по ее спине ладонью. – Ну ладно тебе. Маришк… - Ты меня даже обнять не можешь, - всхлипнула она и тут же икнула. Потом икнула еще раз, не переставая при этом всхлипывать. - Почему не могу? – Ваня выдохнул и обнял ее, пытаясь справиться с собственным волнением. – Могу… Еще как могу. И еще много чего могу. - Чего? – Она задрала голову, и Воронов едва не взвыл, чувствуя, что теряет волю от взгляда этих карих глаз, в уголках которых сейчас блестели слезы. - Вот так могу. - Ваня нежно вытер слезы с ее щек. – И так, - коснулся губами губ. – Все что угодно могу. Ты же моя Марина. Только моя. Марина выдохнула и закрыла глаза. Голова у нее по-прежнему кружилась, но, кажется, причиной тому было уже совсем не вино. Глава 5 Москва, март 2018 года Сон отступал медленно, но необратимо верно, и с каждой секундой осознание всего случившегося наваливалось на нее все яснее. Позади себя Марина чувствовала… Господи, да что уж! Позади нее лежал Воронов, дышал ей в макушку и касался ее спины своей грудью. Нет… Не только спины и не только грудью. В голове у нее так и крутилось: Боже-Боже-Боже! Господи, что она наделала?! Было страшно не то что пошевелиться, но и дышать. Вот сейчас он проснется, посмотрит на нее, скажет что-нибудь и… И-и-и?! Она осторожно потрогала себя под одеялом и едва не застонала в голос. Из одежды на ней были только трусики, и как к этому относиться, Марина не знала. Вечер всплывал в памяти отрывками, размазанными пятнами. Она помнила, как откупорила вторую бутылку, как включила ноутбук, как… Боже-Боже-Боже! Что же она натворила?! А потом… Кажется, Воронов уговаривал ее пойти спать, да вот только спать-то ей как раз не хотелось. Она, кажется, сидела у него на коленях и… Боже-Боже-Боже! И еще, кажется, он пытался остановить ее, когда она начала стягивать с себя футболку… - Ты проснулась? – Тихий, мягкий голос прозвучал у Марины над ухом. От неожиданности она дернулась. Нужно было что-то ответить, только вот что - Марина не знала и потому промямлила что-то совершенно невразумительное. Ладонь Вани скользнула по ее талии и остановилась на животе. Казакова замерла. Голова была тяжелая, словно свинцом налитая, и от того лихорадочный бег мыслей выносила она с трудом. Большой, горячий, сильный Ваня… Ее Ваня… Ма-а-амочки! - Ваня… - просипела Марина, стараясь придать своему тону спокойное выражение. – Мы с тобой… это… - Что? – Он привстал на локте и посмотрел на нее. Марина слегка повернула голову в его сторону и, встретившись с его взглядом, забыла, что хотела сказать. Вернее, помнить-то она помнила, но язык стал каким-то неповоротливым и словно прилип к нёбу. Вздохнув, она опустила взгляд ниже – к его шее, плечам, голому торсу… Боже-Боже-Боже! За что ей все это?! - Мы… У нас же не было ничего, да? Ваня тихонько засмеялся и провел пальцами по ее лбу, виску, щеке. Немного приспустил одеяло, обнажая изящные ключицы и плечи. - Не было. Но ты очень настаивала. - Господи… - застонала Марина и накрыла лицо ладонями. - Даже не знаю, как я смог тебе отказать, - продолжал усмехаться Воронов. - Ваня, хватит. - Марина тоже тихонько засмеялась. - Ты предлагала даже стриптиз. Даже попыталась что-то продемонстрировать, но тебе помешал стул. - Ва-а-аня! - Ты что, не помнишь, как навернулась? Не удивлюсь, если у тебя вся коленка синяя. - Во-о-оронов, прекрати! – Она продолжала смеяться, и смех отдавался болью в висках. Коленка и правда болела. Не сказать, чтобы так уж сильно, но сейчас Марина отчетливо это чувствовала. А еще она чувствовала близость Вани и совершенно не понимала, что с этим делать. Его запястье соприкасалось с ее плечом, бедро прижималось к ее бедру, и ее буквально колотило от осознания этого. Это было слишком, чересчур интимно. Она привыкла к его прикосновениям, к его телу, к его рукам, но так… - Ты что, не помнишь? – Он перестал смеяться, но в голосе все еще слышалась улыбка. Марина убрала руки от лица. Ваня смотрел на нее, и от этого взгляда она почему-то смутилась. Хотелось протянуть руку и погладить его по щеке, провести пальцами по плечу. Она не понимала, что говорить и что делать. Вчера… Вчера она просто напилась, а все что случилось дальше… Ведь по сути ничего и не случилось. Ваня поцеловал ее и все. Но ведь они и раньше целовались. Давно, несколько лет назад. Да, просто так, не имея под этим в виду ничего более, но целовались. Так кто сказал, что вчера случилось что-то особенное? - Смутно, - призналась Казакова. В ее взгляде, наверное, что-то поменялось, потому что Ваня перестал улыбаться и едва заметно кивнул. – Я пойду сварю кофе. Он отодвинулся дальше, встал с постели. Марина смотрела на его крепкую, мощную спину, на перекатывающиеся под кожей мышцы, на сильные руки и понимала, что все идет не так. Все идет совсем не так. Что он подумал? А может, так лучше? Или… Она почувствовала себя малодушной трусихой, улиткой, прячущейся в собственную ракушку, как в домик. Да только что толку от этого домика, если кто-то чуть крепче сдавит его в руке, а то и вовсе наступит тяжелым сапогом? Два раза она уже обожглась. А теперь… - Вань… - Быстро встав, она обмоталась одеялом, догнала Воронова уже в дверях. Тот обернулся и посмотрел на нее вопросительным взглядом. - Я… Я помню что сказала. И… Он молчал. Смотрел на нее и молчал. Марина сделала глубокий вдох. Помогать он ей не собирался, и она это чувствовала по его взгляду, по позе, по выражению лица. Что же… Облизав сухие губы, она опустила руку, которой все еще касалась его локтя, и сделала шаг назад. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Я сказала это не потому что выпила лишнего. Хочу… хочу, чтобы ты это знал. - А что я сказал тебе, ты помнишь? – от его мягкого, бархатного голоса у Марины побежали мурашки. Она вдруг поняла, что стоит, прикрываясь одним лишь одеялом, под которым кроме трусиков у нее ничего нет. Она вспомнила, что всю ночь лежала возле него фактически голая, вспомнила, как его пальцы касались ее живота… Сердце забухало как-то неровно, гулко, дышать стало трудно. Его взгляд проникал в самую ее суть, лишал воли. Боже-Боже-Боже… - Ты… - Она снова облизнула губы. Ваня усмехнулся. Марина так и не поняла, что значила эта его усмешка. Захотелось ударить его, накричать, но вместо этого она продолжала стоять, словно самая настоящая идиотка. Ей казалось, что менее, чем за сутки, она совершенно отупела, потеряла контроль над всем происходящем, да к тому же наворотила кучу глупостей. Последнее, впрочем, под сомнение даже не ставилось. - Все с тобой ясно. - И что тебе ясно? – Она нахмурилась. - Что пить тебе нельзя. - А что мне можно?! Все это – его усмешки, недоговорки, начинали выводить ее из себя. Головная боль только усиливалась, хотелось пить, а Воронов… Она вспомнила все эти прошедшие четыре дня, вспомнила все его фотографии. Банкет, Милан, Маша Матрёхина… Стало обидно, так обидно, что захотелось плакать. Вот только плакать Казакова не собиралась. - Сидеть и смотреть, как ты веселишься?! Конечно! У тебя же кругом друзья, что тебе?! Подумаешь… - Ты что сорвалась-то? – резковато ответил на ее выпад Иван. – При чем тут мои друзья? - Да ни при чем! – Она отвернулась, но потом снова повернулась к нему. – Весело тебе с Матрёшкой было?! Вот и продолжал бы ее выгуливать. Она-то, небось, не срывается по пустякам! Все тебе сочувствовали?! Как же, столько лет с невыносимой Казаковой… - Губы ее искривила саркастическая усмешка. – А Липатова как поживает? Тоже, наверное, обо мне печётся? Воронов одарил ее тяжелым взглядом и, не ответив, ушел в кухню. Марина осталась одна. С минуту она стояла посреди комнаты, не зная, чего хочет больше – расплакаться, отрезать себе язык или броситься вслед за Ваней и заставить его дослушать все, чего она еще не сказала. Правда чего именно она еще не сказала, Марина не знала сама. Но было обидно. Да, пить она не умеет. Да и не пьет она. Или что, он думает, что это у нее культурный отдых такой: включить телевизор и нажраться в гордом одиночестве?! Нужно было сходить в душ и привести себя в порядок. И мысли, и чувства, и вообще. Она даже подумать боялась, что может увидеть в зеркале. Отличное утро. И начало тоже отличное. Правда, чего именно начало, ответить было сложно и вместо этого Марина поморщилась. Показала себя во всей красе: пьяная дура, которой для истерики и повод не требуется. Она сама себе повод, только вот кому это объяснишь? Нужно было помириться с Ваней. Мама-мама… Да они даже поговорить не могут спокойно. Вот как она должна объяснять ему, почему вспыхнула из-за, казалось бы, невинной фразы? Ведь он ничего такого в виду не имел, а что у нее в голове сплошные заморочки… Ну так это ее проблемы. В душе она провела не меньше получаса. Стояла, упираясь руками в стенку душевой кабинки, а упругие струи хлестали ее по плечам и спине, щекотали кожу, стекали вниз по щекам и подбородку. На душе было тяжело. Она думала обо всем, что случилось за последние несколько лет и понимала, что о некоторых вещах хотела бы забыть, вычеркнуть их из жизни. Не потому, что это было чем-то из ряда вон, а потому что эти вещи заставили ее как-то по-особенному повзрослеть. Вначале закончившиеся крахом отношения с Ильёй Сеченовым – фигуристом, так же, как и она, выступающим в парах, потом с одиночником Константином Палонским… Она всегда отдавалась чувствам без остатка, открывала сердце, душу, и это, наверное, было ее ошибкой. По-другому она просто не умела. Но этого оказалось недостаточно и в первый, и во второй раз. Вначале измена Сеченова. Тогда она долго копалась в себе, искала причины. Ей даже казалось, что она их нашла. В буднях, в словах, в разности взглядов и привычек. В нём, в себе, в обстоятельствах. Оправдания, которых не было, потому что она никогда не умела оправдывать предательство. И причины теряли смысл. Тёмная борозда на сердце постепенно заживала, но остался рубец. А потом Костя… С ним вроде бы было наверняка, навсегда. И тоже нет. Без измен. Просто нет. Всё было хорошо ровно до тех пор, пока она не оказалась слабой перед обстоятельствами, а после… Перелом двух рёбер, неопределённость, реабилитация. Слёзы, досада, злость. И конец. Потому что тогда она была слабой, потому что тогда она нуждалась в поддержке, потому что тогда всё было сложно. Но её проблемы были ему ни к чему. Собственная карьера, собственный успех, собственная жизнь. И она за «важным» этой самой жизни. И вот теперь… Теперь она не знала, что делать и что говорить. Только теперь она поняла, что оказалась эмоционально не готова к этим отношениям. Вот, вроде бы, с Ваней все должно было быть проще, но нет. Было страшно, и как с этим справиться, она не знала.