— Допрыгался, старый козел… — простонал он и прикрыл глаза ладонями в тщетной надежде спрятаться от всего белого света. В дверь заглянула медсестра, пышнотелая Любаша, повела своими серыми, чуть навыкате очами: — Анатолий Петрович, к вам пациент. — Пусть подождет, — глухо отозвался Баев, не отнимая рук от лица. — Хорошо, — Любаша безропотно затворила дверь. И, главное, чего ему не хватало, спрашивается? Ведь женщин у него было, что называется, складывать некуда, самые разнообразные, блондинки, брюнетки, аппетитные и субтильные. Что они в нем находили, один бог ведает, но они его просто обожали, легко соглашались на флирт, окутывали его своими влекущими духами и одаривали пьянящими поцелуями. При том, что он не обладал утонченной красотой киногероя и экстремальными возможностями мачо, был вполне себе среднестатистическим мужичком. Конечно, денежки у него водились, но ему почему-то не хотелось думать, будто все дело в этих дрянных бумажках, а хотелось верить, что в нем самом есть нечто особенное. Да если на то пошло, кто сказал, что всемирно известные сердцееды все поголовно были красавцами. Скорее уж наоборот, и потом, представления о красоте, как известно, у каждого времени свои. Ага, вот такие-то мысли и довели его «до добра», меньше бы брал в голову, лучше было бы. А то, когда эта маленькая стервочка стала строить ему глазки, он вместо того, чтобы быстро поставить ее на место, вздумал умиляться и искать в себе эту пресловутую «особинку». Как же, как же, если такое юное эфемерное существо смотрит на него как на бога, значит, он по меньшей мере его (бога!) наместник на земле. Это было что-то новенькое — время от времени наблюдать этого полуребенка (так он думал, идиот!) рядом с собой, ловить его мечтательные вздохи, наставлять, давать советы, выслушивать забавные истории из школьной жизни. У нее тогда как раз обнаружились небольшие проблемы с сердцем, возрастные — тахикардия, быстрая утомляемость и вялость, — ничего серьезного, и она использовала их в качестве предлога, а он не возражал. Обхватывал пальцами ее тонкое запястье, чтобы посчитать пульс, интересовался, нет ли у нее бессонницы, и выписывал направление на кардиограмму. В общем, все как обычно, если не считать мимолетных взглядов и внезапных пауз, над которыми он неизменно подшучивал про себя. А потом она явилась с очередной кардиограммой, присела на кушетке, смешно, по-птичьи, нахохлившись и обхватив руками острые коленки, странный симбиоз трогательного подростка и почти сформировавшейся женщины. Он это вдруг понял, когда оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на нее. И еще он понял, что она тоже все поняла, может быть, даже раньше его. Его бросило в жар, но он еще что-то лепетал прерывающимся голосом о витаминах, о щадящем режиме нагрузок и прочей ерунде. Как он оказался на этой проклятой кушетке, теперь и не вспомнить. Да-а, некоторые оптимисты рода человеческого называют такие эпизоды минутной слабостью, другие, попроще, говорят «бес попутал», но сути это не меняет. А она сказала: «И это все?» Со знанием дела сказала, так, словно намеревалась уколоть его побольнее, и милый детский образ сразу подернулся туманом. Главное, сколько бы он ее ни упрекал, все его доводы были заранее обречены. Кто бы ему поверил, что его соблазнила пятнадцатилетняя девочка, намеренно, из желания развлечься, посмеяться, унизить, растоптать. Он много раз спрашивал ее потом: — Чего ты хочешь? А она доводила его до исступления своим деланым удивлением: — А чем ты, собственно, недоволен? Держать его на крючке, постоянно держать его на крючке, в подвешенном состоянии — вот чего она добивалась. И в конечном итоге добилась. Каждую минуту он ждал, что-то случится, что-то случится… И таблетки… Нужно было как-нибудь от этого отвертеться, например, подсунуть ей что-нибудь безвредное вроде аскорбинки, но он, старый дурак, нелепо надеялся, что это последняя из ее «невинных» просьб. И потом, оставалось не так долго терпеть, а там она станет совершеннолетней и он прогонит ее из своей жизни пинками. Кажется, это было его единственное желание, по силе страсти не уступающее любовному. Да что там любовное! С тех пор как с ним приключилась такая проруха, он и думать забыл о женщинах, а намеки и авансы со стороны последних воспринимал в штыки. Маленькая дрянь с громким именем Виктория его совсем доконала. — Анатолий Петрович?.. — В кабинет снова заглянула предельно вежливая Любаша. — Ах да, пациент, — вспомнил он, — хорошо, пригласите его. * * * Звонка из квартиры Андриевских он так и не дождался, зато к концу рабочего дня, когда у него от усталости голова раскалывалась, нагрянула Вика, выглядевшая все тем же угловатым подростком в странном свитере-размахайке непонятного бурого цвета. Впрочем, Баева это больше не трогало и не удивляло, он уже успел понять, что у них, теперешних, у всех такая своеобразная манера подавать себя. Под стать растениям, которые долго держали в темноте, а потом, спохватившись, вынесли на свет. Поколение пепси, одним словом. Она проскользнула в дверь с лукавым видом шкодливого ребенка и привычно устроилась на кушетке, бросив на пол свою сумку-рюкзак. Она всегда так делала. Повела зелеными кошачьими глазами: — Что случилось? Что за странные звонки? — Это я… — Голос вконец издергавшегося за день Баева дрогнул. — Это я должен спрашивать, что случилось. Вика пожала острыми плечами, угловатость которых любовно подчеркивал вытянутый вдоль и поперек свитер: — А что? Лично у меня все в порядке. Я даже французский подтянула, училка сказала, что пятерка мне на экзамене обеспечена… — Перестань паясничать! — Баев забегал по комнате, сунув руки в карманы белого халата. Чтобы Вика не заметила, как от нервного перенапряжения дрожат его руки. — Немедленно, немедленно прекрати!.. — А, вы, видно, о Юлии, — вспомнила она. — Но что тут сделаешь, вы же доктор и лучше всех прочих понимаете, никто из нас от такого не застрахован. Человеческая психика — субстанция чрезвычайно хрупкая и подверженная неблагоприятным воздействиям… — Она шпарила, точно по заранее подготовленной шпаргалке, при том что это был несомненный экспромт. Язык-то у нее подвешенный, она излагает живо и убедительно, а в душе — смеется. — Хватит трепа, — взмолился Баев, — я и так знаю, ты это умеешь, как и многое другое. Но вот о вредных воздействиях… — Он запнулся. — Скажи честно, ты приложила к этому руку? — К чему? — Она обратила к нему по-детски невинный лик, и это тоже было одним из ее несомненных умений. И вот представьте себе, что будет, если ей, предположим, придется свидетельствовать в суде, не дай бог, против него, Баева. Он станет запинаться, жестикулировать дрожащими руками и нещадно потеть, а она выйдет на трибуну, ясная и неколебимая, и заведет свою ровную, льющуюся ручейком речь. Бр-р… — К тому, что случилось с Юлией! — Баев был близок к тому, чтобы сорваться на позорный бабий визг. — А я-то тут при чем? — А таблетки? — Баев против своей воли перешел на шепот. — Какие таблетки? — Личико по-прежнему оставалось незамутненно-чистым. — Те витамины, которые вы мне назначали? — Витамины, витамины… — Баев сжал кулаки — опять же в карманах халата. — Эти «витамины» могут быть очень опасными! — Да-а? — Только неподдельное удивление на лице, господа присяжные непременно прослезились бы. — А что же вы мне их назначили и даже не предупредили? И Баев не выдержал, скатился-таки на визг: — Что ты ломаешь комедию, все ты знала! — Я-а? — Она ткнула себя пальцем в тщедушную грудь. — Да откуда же? Я понятия не имела о том, что препарат не безвреден, он стоял у меня в комнате в пузырьке, и любой мог взять таблеточку-другую без моего ведома. Там же было написано — ви-та-ми-ны. Баев потерял дар речи. Выходит, он ее недооценивал, она еще хуже, чем он думал. Какой дьявольски изворотливый ум, какая непрошибаемая логика. Вот, значит, как она повернет в случае чего. Я, мол, глупая маленькая девочка, которой взрослый дядя-врач вручил лекарство. Я думала, обычные витамины, а оказалось — во флаконе это… не помню, как называется… а, кажется, психотропный препарат. А флакон стоял на виду, так что, сами понимаете… И с ней уже не поспоришь, потому что эти проклятые таблетки он и в самом деле положил в пузырек из-под витаминов, потому что они — списочные, их можно получить только по рецепту и то не в каждой аптеке. — Ну что, что вы на меня смотрите? — Теперь она одарила его ангельской улыбкой. — По-моему, все так и было, разве нет? Баев, совершенно обессилевший, рухнул на стул. По существу, ему нечего было сказать. Вика же «поспешила ему на помощь» в свойственной ей инквизиторской манере: — Да что вы волнуетесь? Ну перепутали вы таблетки, и что с того? Лично я не собираюсь поднимать по этому поводу шума. Так что живите себе спокойно, принимайте пациентов и не беспокойтесь. Вы уважаемый врач, руководите известной частной клиникой, и ваше будущее полно светлых перспектив. Лучше придите домой, примите ванну… Да, советую выпить что-нибудь успокаивающее, а то вон как у вас руки дрожат, бог знает что можно подумать… У, ведьма, она заметила, что его колотит, хоть он и прятал руки в карманах халата. Да, такая далеко пойдет, даже очень далеко. Не девчонка, а дорожный каток. Собственно, он так и сказал: — Ты далеко пойдешь. Она усмехнулась, и взгляд ее на одно короткое мгновение стал понимающе-холодным: — Да я и не против. Сами знаете, какая нынче жизнь, — работы локтям хватает. А потом встала с кушетки, непринужденно и сладко потянулась и повесила на плечо свой рюкзачок: — Ну, раз уж мы все обсудили, я, пожалуй, пойду. Желаю успехов. И… самое главное, думаю, увидимся мы не скоро, так что не скучайте. Он и глазом не успел моргнуть, а она уже выскользнула из кабинета, оставив его сидеть с открытым ртом. Что она там сказала: отправляйся домой и прими ванну? Только и осталось. Эта маленькая подленькая дрянь может над ним издеваться с полным на то правом. Дал он таблетки? Дал. На что рассчитывал, спрашивается? Ведь ясно же было, что не для благих целей они ей понадобились. Правда, он думал, что она наркоманка или приятели у нее наркоманы, а они этот препарат используют, чтобы легче выйти из ломки. Ах, сколько теперь ни ищи себе оправданий, уже ничего не изменишь, только головная боль усиливается, видимо, спазм. Баев поднялся из-за стола и шаткой походкой направился к двери, чтобы позвать медсестру. Пусть укол ему сделает, что ли… Глава 5 Пехоту похоронили, прямо как партийного бонзу в былые времена, достойно, без суеты, в хорошем гробу. Разве что не у Кремлевской стены, а в подмосковной деревеньке, на родине. Зато в ограде церкви, про которую на табличке, прикрепленной к каменной кладке стены, сообщалось, что она (церковь) является памятником архитектуры XVIII века и охраняется государством. Буханец, он же Буханка, внимательно изучил эту табличку, когда гроб с мертвым Пехотой выносили после отпевания. Кстати, сам Пехота в гробу выглядел лучше, чем живой, так его санитары в морге подкрасили-подмазали, расстарались за хороший гонорар, мерзавцы, а ведь это было непросто, учитывая то обстоятельство, что Пехота схлопотал две пули и обе в голову. Когда, расплачиваясь, Буханка сделал скромным труженикам морга комплимент за хорошую работу, те, рассовывая деньги по карманам грязных халатов, довольно хмыкнули: — А че, мы завсегда с нашим большим удовольствием. Так что, в случае чего, милости просим, обслужим по высшей категории. Шутники, мать их! Пехоту опустили в могилу, все столпились у ее краев, поочередно набирая в пригоршни комья мокрого глинозема и роняя их на крышку гроба. Мать Пехоты запричитала, но негромко, скорее для порядка, наверное, уже успела его оплакать еще до смерти. Как-никак профессия у сына была опасная — браток. Сестрица его младшая, красивая девка в черном платье до пят, стояла молча, придерживая мать за локоть. Деревенские собрались практически поголовно, благостные, с торжественно-умильными физиономиями. Видно, хорошо организованные похороны рассматривались ими как своеобразное шоу, которое еще долго можно будет вспоминать скучными зимними вечерами. Еще бы, одних только венков десяток, не меньше, и половина из живых цветов, а когда хоронили местного следователя, который по пьянке выскочил на своем «жигуленке» на закрытый железнодорожный переезд и попал под электровоз, поменьше было. За Буханкиной спиной зашмыгал гайморитным носом Борюсик: — Все, привалили. Будет теперь Пехота памятник архитектуры охранять, заняться-то все равно нечем. Ску-ука! Смотри ты, какой оригинал, на кладбище ему, оказывается, скучно. Может, дискотеку для покойников организовать? Скворец тоже не удержался, сказал мало, зато по существу: — Все там будем… И добавил: — Вмазать охота.