Ранний июльский рассвет он так и встретил, с мокрой тряпкой в руках. Уставился в окно, за которым уже намечались первые признаки всеобщего пробуждения. Кто-то внизу уже заводил машину, какой-то мужичок с рюкзаком за плечами уверенно держал курс в сторону метро. Еще час-полтора, и город потонет в привычном шуме и суете… И Машку кто-нибудь найдет, вызовет милицию, а дальше закрутится машина… Нет, зря, зря он все-таки оставил при ней сумку, если там есть документы, все произойдет очень быстро, слишком быстро, а он, Измайлов, к этому пока не готов. До сих пор кухню отмыть не может. Да почему они, собственно, вообще должны связать его с Машкой? Об их отношениях не знала ни одна живая душа. Стоп, а если она кому-нибудь проболталась или, не дай бог, дневник вела, в который записывала сердечные стародевичьи тайны? Ну нет, это на Машку не похоже. А то, что она оказалась внебрачной дочерью Андриевского, такое он разве мог предположить? Пусть даже это всего лишь фантазия, разве мог он представить, что такие мысли теснятся в ее голове? И о чем сие говорит? О том, что он плохо знал Машку, а может даже, не знал вовсе. Нет, напрасно, напрасно он сунул Машкину сумку ей под бок и напрасно не вернулся сразу, когда сообразил, что к чему, никто бы его там не заметил. А сейчас? Вдруг еще не поздно? Но опасно, черт возьми, опасно. Но он же сначала осмотрится, прикинет шансы и, только убедившись, что вокруг все спокойно… Уф-ф… Измайлов так живо представил себе картинку: вот он разворачивает брезентовый тент, видит выбеленные перекисью Машкины волосы и землистое лицо, лихорадочно шарит около нее, то и дело касаясь неприятно-холодного тела. Кошмар! Триллер! А что делать? Сидеть тут и ждать, когда за ним придут и скажут: — Гражданин Измайлов, пройдемте! Измайлов забегал по квартире, натянул на случай утренней прохлады свитер и сунул в карман брюк водительское удостоверение. Долго искал ключи от машины, которые он впопыхах обронил на кухне. И еще дольше, прежде чем переступить порог квартиры, внушал себе: — Пока я ничем не рискую. Я всего лишь еду по делам и за сумкой пойду только после того, как пойму: мне это ничем не грозит. Если замечу опасность, развернусь и домой. У рощи он был через каких-то пятнадцать минут — дорога все еще была почти пустынна — и сразу, еще издали, увидел милицейскую машину. Испугался, хотел развернуться, но потом решил проехать мимо. Проехал. Кроме милицейской машины, разглядел еще и карету «Скорой помощи» и довольно жиденькую группку зевак. Выходит, Машку нашли. Даже быстрее, чем он думал. Что теперь? Домой? Сидеть и дрожать от каждого стука двери в подъезде и визга тормозов? И сколько это продлится: день, два, неделю, год? Так недолго и рехнуться. Измайлов сам не понял, зачем притормозил невдалеке от зевак на обочине, плотным кольцом окруживших высокого спортивного дядьку, лысого, с резкими чертами лица. Вышел из машины и приблизился. Никто, кстати сказать, не обратил на него ни малейшего внимания. Все были сосредоточены на лысом спортсмене, который, похоже, чувствовал себя героем дня. — …Я всегда тут по утрам бегаю, уже восемнадцать лет, с тех пор, как переехал в этот район, — разглагольствовал спортсмен, — а сегодня смотрю: какой-то куль брезентовый валяется. Глядь, а там баба мертвая… — Молодая? — с придыханием осведомился кто-то из зевак. Спортсмен задумчиво почесал волосатую грудь: — Не рассмотрел вообще-то… Кажется, молодая… — И как ее? Чем? Ножом или… — Наверное, ножом, — на этот раз вполне уверенно заключил спортсмен. — Кровищи там полно. Садюга ее какой-нибудь порешил, маньяк-потрошитель. «И какого черта врет? — почти равнодушно подумал Измайлов, как будто к нему это имело самое отдаленное отношение. — Какой маньяк, какой садюга? Там и крови-то почти никакой… Все, что вытекло, осталось в кухне, на полу…» И потерянно поплелся назад, к машине. Едва он отъехал, прежнее беспокойство, граничащее с паникой, охватило его с новой силой. На этот раз на ум пришла очередная навязчивая идея. А машину, машину-то он не проверил! Ведь что-нибудь могло выпасть, а потом будет улика. Сам читал в газете о бесследно пропавшей девушке. Искали ее, искали, ничего — словно ее и не было. А потом, через год или два, в деканат института, в котором она училась, пришел человек и принес ее студенческий билет. Его, конечно, сразу повязали, стали допрашивать, а тот выложил без запинки: билет, мол, нашел в своей машине, забился в какую-то щель, а машину ту недавно купил по случаю. Проверили — и правда купил, у соседей той девушки, двух братьев, молодых парней. Их прижали, и они во всем сознались, а если бы они тогда не поленились как следует осмотреть машину, все сошло бы им с рук! И что это, скажите, стечение обстоятельств или закономерность? Измайлов даже до дому не дотерпел, припарковался в каком-то переулке и начал шерстить машину, даже резиновые коврики вытряхнул из салона. А когда нашел связку ключей, даже вспотел, непонятно от чего, от ужаса или облегчения. Ключи были Машкины, он узнал их по брелку в виде Эйфелевой башни — сам его ей подарил как сувенир из Парижа (вот еще, кстати, улика!) — наверняка вывалились, когда он Машкино тело из машины выволакивал. Еще минут десять после этого приходил в себя, не мог за руль сесть, сердце так и выскакивало. Он все сжимал в ладони эту связку, не зная, каким образом вернее от нее избавиться. Выбросить прямо здесь, что ли? А потом его словно обожгло: да ведь это ключи от Машкиной квартиры, в которой, вполне возможно, дожидаются своего часа другие улики, еще более сокрушительные. И дожидаться им, судя по всему, осталось недолго… С этого момента он уже не думал, а действовал. Действовал, действовал, действовал! Пусть как автомат, но с вполне осмысленной программой. Отправился в Теплый Стан, где жила Машка. И хоть был он у Машки только однажды, быстро нашел и улицу, и дом, и подъезд, и квартиру. Профессионально, не привлекая внимания соседей (по крайней мере, так ему казалось), открыл дверь и первым делом задернул шторы в комнатах. При этом ему и в голову не пришло, что ведет он себя смешно, как в шпионских фильмах. Начал почему-то с платяного шкафа: перетряс Машкины тряпки, попутно поразившись богатству выбора. А он и не знал, что она такая модница, к тому же некоторые из платьев весьма дорогие, уж он-то в этом разбирался! А ходила-то она в чем попало, прямо Золушка неумытая, с той только разницей, что Машку хоть отмывай, хоть нет, бесполезно. Известно же, что мыло физическое уродство не берет. Вконец озадаченный этим открытием, Измайлов оставил Машкин шикарный гардероб в покое и метнулся к антресолям в прихожей. Там, среди разномастного старого барахла, нашел почему-то краски, кисти и мольберт, все в хорошем состоянии. Ясно, что все это утащено из мастерской Андриевского. Вопрос — зачем? Он даже постоял над этими находками в недоумении, но потом решил, что если они и являются уликами, то только Машкиной вороватости. Ничем она, как видно, не брезговала. Платья, кстати, тоже скорее всего Юлии, но к нему это, слава богу, не имеет никакого отношения. Ну, что дальше? Он огляделся и счел достаточно привлекательным объектом старый комод в углу Машкиной спальни. Там под кипой выстиранных полотенец обнаружился только флакон с какими-то таблетками, по виду витаминами, и обычная аудиокассета. Единственное, что Измайлова насторожило, почему эта кассета упрятана под бельем, когда все остальные на виду — на столике возле магнитофона. На всякий случай сунул ее в карман. Остановился: где искать дальше? А главное, что? Ах да, гипотетический дневник! Где эти дуры хранят их обычно? В кровати под подушкой? Измайлов быстро разворошил Машкину постель, получив в качестве трофея только трусики под матрасом. Сморщился и отпихнул их носком ботинка подальше с глаз долой. Наклонился и на всякий случай заглянул под кровать: там был только чемодан из плотной рыжей кожи. Вытащил его на середину комнаты и попытался открыть, не вышло. Чемодан был заперт, и это интриговало больше всего. «Искать ключ, конечно, глупо», — решил Измайлов и побежал на кухню за подходящим ножом. Такой нашелся быстро, и спустя минуту Измайлов, весь в поту, уже рассматривал содержимое рыжего чемодана. Оно его потрясло. Нет, там не было дневника с пространными и цветистыми описаниями их с Измайловым свиданий. Там аккуратно упакованные в папиросную бумагу лежали рисунки авангардистов из знаменитой коллекции Андриевского, той, что была занесена во все каталоги и которой он сам грезил и бредил. — Но как… — Измайлов потер потный лоб дрожащей ладонью. Если коллекция украдена Машкой, лихорадочно соображал он, то почему пропажа до сих пор не обнаружилась? Значит, это произошло недавно? Но ведь это совершенно безнадежная и глупая затея с Машкиной стороны, прошло бы совсем немного времени, и кража всплыла бы, подозрение первым делом пало бы как раз на Машку, а рисунки лежат в чемодане под кроватью! Странно, что ей это в голову не пришло. Ну, не думал он, что Машка такая непроходимая идиотка, хотя… А все ее выходки, а требование, чтобы Измайлов на ней женился, это как? Да на что она рассчитывала, когда позарилась на коллекцию? Непостижимо! А что ему теперь делать с этим состоянием? Так и оставить в чемодане? Задача! А ведь руки так и чешутся! Он ведь на эти сокровища имеет не меньше прав, чем Юлия или Вика, которые их уже, можно сказать, профукали. Позволили какой-то Машке увести их из-под собственного носа. С другой стороны, если он заберет рисунки, то это и будет самая главная улика против него! Но ведь никто, никто же о них пока не знает, включая и самих Андриевских, Машки теперь нет, таким образом их тайна принадлежит только ему… И потом… Он же не Машка, не станет хранить коллекцию в чемодане под кроватью. Он что-нибудь придумает, придумает. Спрячет в надежном месте до лучших времен. Подождет, пока шумиха вокруг утихнет, а там… По крайней мере, это оправдает все его страдания и окупит нервотрепку. Все, решено. А как вынести коллекцию? Не за пазухой же! Да так и потащит, в чемодане, в конце концов это ведь только до машины. Эх, надо было подогнать ее поближе, а то оставил в соседнем дворе! Вспомнив о машине, Измайлов подошел к окну и осторожно выглянул из-за шторы. Во дворе стояла милицейская машина! Прямо возле Машкиного подъезда! Это они, они! Уже успели порыться в Машкиной сумке и нашли документы! Все, он пропал! Мгновенно забыв о рыжем чемодане, Измайлов бросился в коридор, а оттуда на лестничную площадку. Побежал сначала вниз, но потом, услышав приближавшиеся шаги и голоса, ринулся вверх. В несколько прыжков достиг девятого этажа и приник к окошку, выходящему во внутренний дворик. «Сейчас они войдут в квартиру, а я потихоньку выскользну из подъезда…» — пульсировало в его раскалившемся мозгу. — Или лучше на лифте? Нет, не стоит…» Но все планы разрушил отчетливый возглас снизу: — Товарищ майор, да тут кто-то уже побывал! Похоже, совсем недавно! И еще один: — А ну-ка, ребятки, быстренько осмотрите дом, может, еще не успел далеко уйти! Измайлов вжался в угол и бросил затравленный взгляд в небольшое окошко на лестничной площадке. Это безумие, запульсировала в виске кровь. А что не безумие? Связаться с Машкой, а потом по неосторожности ее прикончить? А нары? А рецидивисты, для которых он будет противным чистеньким интеллигентиком? И уже распахнув створки окна и шагнув с подоконника в пустоту, он вдруг все так ясно сопоставил: краски, кисти, мольберт! Понял, понял! Вот в чем главная Машкина тайна, в том, что она достойная дочь своего папаши, хоть и незаконная! О пропаже рисунков догадались бы еще не скоро, потому что там, в квартире Андриевского, остались копии! Копии! Глава 21 — Заткнись! — зло процедил Чушка, обернул к Лиле свою злобную рожу и будто стальными тисками сжал ей предплечье. Лиля перестала всхлипывать, но зато стала икать. Ей было больно и противно. Этот боров избил ее и в ванной, куда проводил переодеться. Да еще оттаскал за волосы, так что теперь до головы не дотронуться. Правда, на этот раз он старался не оставлять синяков и рот ей зажимал, чтобы не кричала. Как же она его ненавидела! Временами эта ненависть даже перехлестывала страх. Но вспомнить его не могла. Да, был в ее жизни период, когда она баловалась клофелином, вынужденно, поскольку сидела на мели. От Филиппа тоже никакой помощи не было, он тогда еще только подкатывался к богатой вдове Андриевского. Вот только все клиенты для нее так и остались на одно лицо. И навара-то, если честно, с них было с гулькин нос, какие-то бедняки все попадались. Не много она на них разжилась, хотя «Панасоник», кажется, она где-то прихватила, но загнала недорого, за гроши. Одному знакомому барыге, сама-то на барахолку с ним сунуться побоялась. — Я сказал заткнись! — снова гаркнул на нее этот выродок с поросячьей мордой. «Чтоб ты сдох, урод!» Лиля набрала в грудь побольше воздуха и задержала дыхание, икота и впрямь скоро прекратилась. Тот, второй, что Лилю и пальцем не тронул, а, наоборот, вступился за нее, сидел за рулем джипа какой-то грустный-прегрустный, безучастный ко всему, но она понимала, что он главнее. Как скажет, так и будет. — Ну где, говори? — окликнул он ее через плечо, когда они выехали на Кутузовский. — Вон там… За светофором сразу направо, — показала Лиля. — Направо так направо, — пробормотал Буханка и повернул к хорошо знакомому Лиле дому. Что будет дальше, Лилю почти не занимало, пусть Филипп теперь выкручивается, а она при первой возможности смоется. А в том, что это ей удастся, Лиля почти не сомневалась: начнется суматоха, не исключено, что кто-нибудь даже успеет вызвать милицию — ведь в квартире есть сигнализация… — Ну, какой подъезд? — снова спросил тот, что главней. — Второй с конца, — буркнула Лиля и выкатила глаза, увидев, как от дома отъезжает темно-зеленый «Фольксваген» Филиппа. Буханка сразу заметил, как она переменилась в лице, и насторожился: — В чем дело? Сначала Лиля хотела их обмануть, а потом решила: «А чего я, собственно, должна одна отдуваться?» — Это как раз он отъехал, — доложила она. — На «Фольксвагене». — И куда он направляется? — поинтересовался Буханка. — Понятия не имею, — пожала плечами Лиля. — Что будем делать? — заерзал на сиденье Чушка. — Поедем за ним, — преспокойно отозвался Буханка и чуть-чуть приподнял стекло рядом с собой. Ноющий с утра зуб вроде начал потихоньку утихомириваться, и теперь Буханка суеверно боялся его застудить, хотя воздух, врывавшийся в салон машины, был почти раскаленным. В Москве стояла небывалая жара. Уже на выезде с проспекта Буханке удалось довольно-таки плотно пристроиться за «Фольксвагеном», так, что он смог без труда разглядеть красавчика за рулем и крашеную в немыслимый цвет девицу рядом. — С кем он там? Лиля сощурила глаза под солнцезащитными очками, которые ей нацепил Чушка, чтобы прикрыть синяки: — Это… Это его… Ну, приемная дочь, что ли… Викой зовут… — Ничего себе приемная дочь! — сразу же хмыкнул Чушка. — Такая кобылка! — Заткнись! — мгновенно отрезвил его Буханка и снова переключился на Лилю. — Ну-ка расскажи мне про них поподробнее, что там и как. — Пожалуйста, — равнодушно согласилась Лиля. — Вика — это дочь Андриевского, ну, того богатого художника, что собирал эти картинки. Художник помер, и все добро перешло к его вдове, а Филипп на ней женился…