Часть II В ШКАФУ Глава 12 Это был странный день, начавшийся, как обычно, с таблеток. Их принесла не добрая Ниночка, а та, другая, с суровым выражением надсмотрщицы. И опять она сначала остановилась у кровати Тамары, дождалась, пока та сунет лекарства за щеку (уж не знаю, проглотила ли она их на этот раз), а потом направилась ко мне. Бог мой, до чего же мне был неприятен ее взгляд, пристальный, изучающий, мне нестерпимо захотелось накрыться с головой одеялом и отвернуться к стене. Только чтобы она поскорее ушла, я торопливо проглотила таблетки, даже не запивая. Разумеется, они немедленно стали у меня поперек горла в самом прямом смысле. Потом суровая медсестра скрылась за дверью, а Тамара со всех ног бросилась к раковине, чтобы выплюнуть лекарства. А дальше события развивались по новому, совершенно неожиданному сценарию. Дверь палаты стремительно распахнулась, и на маленьком пятачке, разделяющем наши с Тамарой кровати, возникли сразу трое: все та же неразговорчивая медсестра-надсмотрщица, невысокая пожилая женщина в несвежем белом халате и молодой мужчина в синеватой робе. Завидев их, Тамара завизжала и отскочила от раковины. — Не хочу, не хочу! — отчаянно закричала она. — Не хочу укол! — Ты сама этого хотела! — прикрикнула на нее суровая надсмотрщица, а мужчина в робе скрутил Тамаре руки и завалил на кровать. Я из своего угла с ужасом наблюдала за этой сценой, не зная, что и думать, но вдруг напоролась на взгляд медсестры-надсмотрщицы и сразу отвернулась к стене. Почему? Наверное, такой приказ я прочитала в ее глазах. Пока я рассматривала выкрашенную серо-голубой краской стену, на соседней кровати шла настоящая борьба. До меня долетали отрывистые полусдавленные Тамарины выкрики, пыхтение и скрип продавленных пружин. — Ах, ты такая сильная у нас, оказывается! Смотри, еще дерется, — недовольно произнес мужской голос. — Тогда получай! — За этим последовал звук звонкой затрещины, честное слово, я не вру! Сначала Тамара громко застонала, а потом тихо и жалобно, совсем по-детски заплакала: — Ну не надо, пожалуйста, не надо… Я больше не буду… Ну не надо… — Ничего, тебе это на пользу пойдет, — бросил мужчина и поторопил кого-то: — Ну коли же, коли, чего ждешь! Теперь Тамара завыла, как зверь, и, судя по скрипу пружин, сделала еще одну попытку вырваться. Были еще какие-то удары, шлепки и крики, а затем все разом затихло. — Ну вот так-то лучше, — удовлетворенно произнес мужской голос и присовокупил с издевкой: — Лежи теперь и отдыхай. Я решилась оторвать взгляд от стены, только когда их шаги смолкли в коридоре. Еще через пять минут я тихонечко поднялась и на цыпочках подошла к Тамаре. Тамара лежала в кровати, спеленутая, как я еще накануне, и лицо ее было бледное и безразличное, прямо восковое. Она неотрывно смотрела в потолок, и только губы ее чуть заметно дрожали, а по щекам текли беззвучные слезы. — Что с тобой? — спросила я шепотом. Она мне не ответила. Я вернулась на свое место и с тоской уставилась в пустоту. Медленно оглядела палату, стенной шкаф в углу снова привлек мое внимание. Сама не знаю почему он так меня притягивал и одновременно страшил, на дне души копошились какие-то неясные воспоминания. С минуту поколебавшись, я осторожно, словно шла по краю пропасти, приблизилась к нему. Собравшись с духом, решительно распахнула одним рывком обе дверцы одновременно… Ничего ужасного я там не увидела, только пустое нутро, обшитое рыжей фанерой. Впрочем, не совсем пустое, потому что в углу на ржавом гвозде висел заношенный белый халат. Вот и всё. Но запах, запах был мне знаком, такое ощущение, что он в меня впитался чуть ли не с рождения. Запах слежавшегося грязного белья, карболки и пыли. Не знаю, чей голос приказал мне это сверху, но я зажмурила глаза и шагнула прямо в шкаф, вернее, сначала стала на колени, а потом подобрала ноги и закрыла дверцы изнутри. Сразу стало темно и душно, а затхлый запах усилился. Кровь застучала у меня в висках, это уже было со мной, было, когда-то давно, в какой-то другой жизни, которую я никак не могла вспомнить. Такое чувство, что шкаф — это мое единственное воспоминание, знак ОТТУДА. ОТКУДА?!! Потом я стала задыхаться и кричать: «Выпустите меня отсюда!» А через какое-то время поняла: мне только кажется, будто я кричу, потому что горло перехватил спазм. Тогда я стала колотить по двери… и она распахнулась. Ну да, она ведь и не была заперта, но почему я думала… Тамара застонала, и этот стон заставил меня отвлечься от мыслей от шкафа. Между прочим, это было трудно, виски опять сдавило, как обручем… — Ты что? — позвала я Тамару. Она снова не ответила, только обратила ко мне бледное мученическое лицо. Мокрое! Но не от слез, это были крупные капли пота. Они набухали на ее лбу, щеках и подбородке, как волдыри. Я наклонилась над ней и простыней протерла лицо, горячее, словно противень, только что вынутый из духовки. — Да у тебя жар! — отдернула я руку. — Это укол… — пошевелила она обметанными губами. Жар буквально на моих глазах сменился ознобом, ее стало ломать. — Х-холодно… — простучала она зубами. Я притащила со своей кровати одеяло и набросила его поверх Тамариного, но, кажется, ей это не помогло. — Как больно… — пожаловалась она. — Что у тебя болит? — спросила я. — Все… — выдохнула Тамара и протяжно застонала. С каждым разом Тамарины стоны становились все более долгими и жалобными, пока не слились в один, бесконечный, выматывающий душу… В какой-то момент я не выдержала и бросилась к запертой двери палаты. — Помогите! Здесь человеку плохо! Очень плохо! — надрывалась я, а в коридоре — ни звука. Вымерли они там все, что ли? Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем в замочной скважине повернулся ключ. — Что случилось? — На меня в упор смотрела суровая надсмотрщица. Но я уже успела рассмотреть за ее спиной доброго доктора Леонида Борисовича и обращалась исключительно к нему: — Видите, как ей плохо! У нее нестерпимая боль! Доктор вежливо отодвинул меня в сторону и подошел к Тамаре, посмотрел, как она мечется, вся спеленутая, и попенял суровой надсмотрщице: — Зачем вы ее здесь оставили? — Так изолятор был занят, — насупилась та. — Только что освободился. — Немедленно перевести, — распорядился Леонид Борисович. Мне не терпелось рассказать ему, как все произошло, поэтому я схватила его за рукав халата и заглянула ему в глаза. — Это все от укола… Ей сделали укол, и она сразу почувствовала себя плохо… У нее все болит, — торопливо докладывала я, опасаясь, что Суровая меня прервет. — Я понял, понял, все понял, — пробормотал доктор и бросил еще один взгляд на громко стонущую Тамару. В нем, этом взгляде, не было даже намека на сочувствие, только досада и брезгливость… Через десять минут Тамару увезли на каталке, а вечером я в первый раз не проглотила таблетки, а спрятала их за щекой. Хуже мне не стало, это я могу сказать точно, а потом меня начали посещать сны. * * * Сначала мне приснился отец. Во сне я даже не видела его лица, но точно знала: это он. Я жаловалась, что меня запирают в темном шкафу, а он возмущался. Куда-то уходил, а возвращаясь, говорил: — Больше никто и никогда не посадит тебя в шкаф, я этого не допущу. Но ты тоже должна сопротивляться, потому что на свете очень много темных шкафов. Обещаешь мне? — Обещаю. — Я начинала хныкать, а он гладил меня по голове. Странно, я его не видела, зато чувствовала тепло его ладони. Потом мне приснился муж. Так у меня был муж? Я его тоже не видела, но знала: вот он, мой муж. По-моему, я не очень-то его любила. Муж все время говорил мне: — Сядь сюда. Поверни голову к свету. Так, очень хорошо. Он обращался ко мне ласково, но я его все равно не любила. По крайней мере, так мне казалось во сне. Еще у меня как будто бы был ребенок, но в этом я не уверена. Потому что здесь сны не давали мне точного знания. Ребенок просто присутствовал и вызывал во мне нежность и печаль сразу. Кажется, это была девочка. Она забиралась ко мне на колени, и мне становилось тепло, как от отцовской ладони. И наконец, мне снилась любовь. Она существовала сама по себе, как бы не связанная ни с каким из прежде виденных мною персонажей. Во всяком случае, не с мужем. Любовь как понятие и любовь как чувство. Оказывается, я это разделяла. Первая любовь жила во мне вечной потребностью, вторая — запретной тайной. Словно я хотела любить, но не знала кого. Самыми яркими были чувственные сны, относящиеся ко второй любви. Такие странные ощущения: то ли ты плывешь в теплом течении, то ли взлетаешь на качелях. Но в обоих случаях захватывает дух. Ты просишь: «Еще, еще» — и понимаешь, что это всего лишь сон. А однажды сны стали облекаться явью, как кость плотью. Отрывочной, не очень четкой, состоящей из шорохов и отголосков. Так, например, мне вдруг явилась чья-то записная книжка, почему-то раскрытая на букве Д, и начала меня неотступно преследовать. В один из дней я совсем потеряла покой и начала даже подумывать, не стоит ли мне глотать таблетки, как прежде. А потом я вспомнила все сразу и навсегда. И то, что я вспомнила, потрясло меня до основания. Конечно, я сразу все рассказала доктору Леониду Борисовичу, и это было большой, почти роковой ошибкой, но поняла я это позже. — Значит, вы начали что-то припоминать? — Он был само расположение, помноженное на внимание. Я покачала головой: