— Кто надел на тебя это? — Никто, — огрызнулась Алёна. — Я сама. — Сама-а! — чужой изумился беспредельно, даже рот приоткрыл. — А что? Что это такое, чёрт возьми? — Как ты надела его? Алёна поняла, что он не отвяжется, пока не расскажешь ему подробности. — На одной планете по дороге сюда мы нашли вашу базу, — нехотя сказала она. — Только та база была совсем мёртвая, и меньше этой. Вот там нашла, надела, а снять не смогла. Он не мешал, в общем-то… Не мешал, да. Пока не замахнулась на хозяина. — Повезло, — философски отметил чужой. — Так ты объяснишь мне наконец, что это такое? — не вытерпела Алёна. Он совсем по-человечески пожал плечами: — Это шоулем. Контроль агрессивности. Его надевают на животных, компаньонов и диких, а так же на всех, кто был поражён в правах, не зависимо от изначальной буйности, в качестве дополнительного обозначения их статуса… Алёна потрясённо переварила услышанное. Ожидала чего угодно, но чтоб такое! — Сними его с меня! — потребовала она. — Сейчас же. Я не животное! — Не сниму, — спокойно отказался чужой. Алёну захлестнуло эмоциями. Вот ради чего она отказалась возвращаться, оказывается. Ради статуса комнатной собачки! — Ненавижу! — крикнула она, заливаясь слезами. — Урод, выродок, ненавижу! Чужой молча выслушал её истерику. Потом ровно произнёс: — Ты мне не нравишься тоже. Отлепился от стены и вышел из комнаты. Алёна повалилась обратно на постель, долго плакала. От слёз на какое-то время даже заснула. А потом её начала кусать совесть. Она вспомнила, как этот парень, едва выбравшись из анабиоза, бросился разыскивать ушедший «Ковчег». Несколько часов поиска, перелёт туда и обратно. И как ему плохо стало в конце, а он, вместо того, чтобы завалиться отдыхать, зарядил в себя стимуляторами. От которых однозначно потом мучился. Может быть, почти так же, как она сама недавно с головной болью. Лежать дальше и тетешкать свою обидушку стало невыносимо. Алёна слезла с постели, высоковато оказалось, однако. Как бы не свалиться, когда заснёшь… Подошла к двери. Дверь едва угадывалась на ровной стене. Если честно, не видела бы, как они открываются, так и не нашла бы. Во всяком случае, сразу. Обдало внезапным страхом. Что если чужой запер её в комнате? Вполне мог, под его характер. Но дверь распахнулась, отреагировав на браслет… Ограничение прав, говорите? Наверное, не всех, раз открываются двери. В коридорах было пусто, жарко и тоскливо. Алёна заблудилась очень быстро. Но вышла в какую-то круглую комнату, оказавшуюся маленьким зимним садом. Кусочек парка, гравийные дорожки, камни, небольшой, весело журчащий, ручеёк, коротенькие толстенькие деревца с крупными листьями-сердечками. Комната для релакса? Она поддерживалась в автоматическом режиме все эти немыслимые столетия или её организовали только сейчас? Алёна протянула руку, чтобы потрогать зелёный лист, и пальцы не ощутили характерной для любого листа упругой влажности. Голограмма. Значит, второе. Может быть, со временем тут и появятся настоящие растения. Но пока комнатой владели лишь иллюзии. Благо вода была настоящей, как и камни. Чужой внезапно обнаружился за одним из камней. Он сидел прямо на земле, свернувшись в узел, — немыслимая для человека поза! — и плакал. Тихо, отчаянно, почти беззвучно. По уму надо было бы развернуться и уйти. Алёна судила по себе: она вот совершенно точно не хотела бы никого видеть рядом с собой в момент слабости. Наверное, связаться со своими парню не удалось. Наверное, он вообще последний из всей своей расы. Последний из могикан. Вспомнились ряды мёртвых анабиозных капсул-вродесаркофагов, с высушенными мумиями внутри. Их всех надо было похоронить, как у них принято… Положить в могилу или сжечь. И он всё это сделал сам. Один. Просто потому, что некому было больше… Алёна вдруг подумала, что чужой ненамного её старше. А может быть, даже младше. Мальчишка совсем. Почему-то складывалось именно такое впечатление… Надо уйти. Надо. Такую боль не разделишь с посторонними. Но очень уж не хорошо тогда получится. Не по-человечески. Алёна вздохнула, подошла, села рядом, обхватив коленки. Тихо сказала: — Прости… Он кивнул. И отвернулся. Алёна тоже старательно смотрела в сторону. — Тебя как зовут? — спросил он через время. — Алёна Флаконникова. — Алеону, — повторил он имя на свой лад, и назвался сам:- Пальлирем диплонктафьом Шокквалем. — Слишком длинно, — честно призналась Алёна. — Знаю. Придумай сокращение сама. — Ну… Пусть ты будешь Паль… Он кивнул. Какое-то время они сидели в полном молчании. Каждый думал о своём. И у каждого плескалась в душе тоска размером в добрый океан. — Паль… — М? — Сними ты с меня эту пакость. Я не буду бросаться, честно слово. Вообще, стыдно за себя, — так сорвалась по-глупому… — Не могу. — Почему? — Вот это, — он обвёл рукой пространство, имея в виду всю базу, — военная станция. Её управляющий разум мне не подчиняется. Я сам — врач, не военный. Гражданский специалист, хоть и военнообязанный. И даже не совсем врач, — признался он, — ученик… Право на самостоятельную практику я получил бы лет через пять примерно. И вот. Станция оберегает и защищает меня, но в вопросах защиты мне не подчиняется, а наш лантарг мёртв, и его заместители тоже, внести правила- исключения неком: у меня не тот статус. Ты жива только потому, что носишь шоулем. Да, твои права ограничены, но они у тебя есть. У твоих родственников никаких прав не было. Потому они и погибли. Алёна обдумала услышанное. Не комнатная собачка всё-таки. Хорошо… — Тогда ладно, — вздохнула она. — Пусть будет… — На самом деле есть способ, — сказал Паль, и замолчал. Алёна терпеливо ждала. — Поднять твой статус, — нехотя сказал он, — можно через брак. — А что скажет управляющий станции на то, что ты женился на животном? — спросила Алёна насмешливо. — Ничего. Ему без разницы. Ему без разницы даже на то, будет ли подтверждён этот брак совместным проживанием или не будет. Главное, та-горм… — Ага, — кивнула Алёна, потом подняла руку и пошевелила пальцами, показывая подарки Тима: обручальное кольцо и то, вручённое на Сильфиде перед катастрофой. — Только я уже замужем. — Как хочешь, — пожал плечами чужой. И снова они сидели молча какое-то время. Потом Алёна спросила: — Паль, а что дальше? — Не знаю, — честно ответил он. А действительно, что же дальше? Да ничего. Спасения нет, как нет и надежды. Никто не явится. Никто о них даже не узнает. Так и проживут здесь, два идиота, потом умрут от старости, если ещё раньше не прибьют друг друга, выжив из ума, а база уснёт снова, и из того сна уже не выберется. Потом, спустя тысячу лет, найдёт кто-нибудь, хоть те же поумневшие стрекозники с Сильфиды! И долго будут гадать, что это такое было, и когда его построили. Жутью веяло от такой перспективы, жутью и безысходностью. — Что же нам теперь делать дальше, Паль… — Не знаю, Алеону… И снова они молчали, не зная, что сказать друг другу. Потом Паль движением пальцев вызвал голографический экран, показавший Тима во всей его красе во время последней встречи. - Кто это, Алеону? Алёна смотрела в лицо любимого, подсвеченное запредельным сиянием, ответила не сразу: - Это Тим. Тимофей Флаконников, мой муж. - Он странный, правда? Необычный, не так ли?