«Ковчег» был переполнен, это да. Пока не завершили свою работу микробиологи, пока не была подготовлена перевалочная база, не проведена необходимая картографическая работа хотя бы в пределах тысячекилометрового радиуса от базы, великое переселение из тесного пространства корабля на просторы нового дома не начиналось. А так-то народу и ресурса вполне хватило бы на две колонии. «Может быть, действительно мы разделимся? — думала Алёна. — Тогда понятно, почему Тим возится с бесполезными вроде бы двигателями. Ведь план экспедиции — освоение новых планет, создание новых колоний. И если вместо одной колонии удастся создать две — это же хорошо?» Тим изменился после того, как пришёл в себя — где-то на седьмые сутки после ухода с орбиты Земли. Лицо резко, скачком, повзрослело, на переносице залегла острая складка, волосы стали совсем седыми. Мальчишкой, как раньше, уже не назовёшь, и на биологический свой возраст всё равно не тянет, так, странное что-то — юноша лет двадцати с совершенно неюным взглядом… Но самым пугающим стало молчание. Тим молчал почти всегда. Смотрел, слушал и молчал, никак не показывая, что досужие разговоры задевают его. А говорили иногда прямо в глаза, ничуть не стесняясь. В такие моменты Алёна стискивала кулаки, готовясь если не убить, то искалечить. Но Тим брал её за руку, и огонь на пальцах угасал, едва родившись… А ещё скоро должна была появиться на свет девочка Лада. Через три недели, или, может быть, даже через две. Хорошо, если бы она родилась уже на планете, но надежда на это оставалась слабой. Детей, в особенности же, ещё не рождённых, привезут сюда в самую последнюю очередь… После смены Алёна тщательным образом проверила броню (а попробуй не проверь, это ещё в тренировочном на Земле вдолбили на уровне рефлексов, методами академика Павлова!) И только потом вынула из кармашка в шкафчике свой терминал и активировала его. Сообщений было мало, всего два. От мамы с Огневым. И от Тима… Руки дрогнули. Тим написал письмо, значит, там что-то важное, а как иначе? Но Алёна сначала прослушала послание от мамы. Стандартно: как дела у тебя, а у нас — вот так… Девушка быстро надиктовала ответ, отправила его. Потом прослушала мамино снова, уже не фиксируясь на словах, а рассматривая её лицо, родное до боли. Соскучилась. Несколько недель на планете; соскучилась. Иногда накатывало памятью о том, как вела себя там, дома, на Земле, и в затылке начинало свербеть от невыносимого стыда. Какой же глупой дурой была! Как вот надо было так — с мамой! Мама никогда ей не напоминало о прошлой, сгоревшей в обоих смыслах, буквальном и переносном, жизни. Алёна была ей очень благодарна за это. Но стыдом периодически её окатывало, и она мучилась. Просить прощения уже было не нужно, все слова давным-давно были произнесены, сказаны и приняты. Жизнь началась заново, и в этой жизни были мама с Огневым, которого Алёна очень быстро привыкла называть отцом, и Тим, и не рождённая пока ещё Лада. Но как же мучительно хотелось снова подойти, ткнуться лбом в мамино плечо и просить прощения, снова и снова. Останавливало только острое нежелание докучать маме неприятными воспоминаниями. Алёна не понимала, что забота и ответственность за близкого человека — это признак взросления, но она чувствовала себя иначе, чем год назад. Совсем иначе! Более цельной, что ли. Настоящей. Ушёл куда-то детский протест и острое желание поступать назло, просто так, без видимой причины. И внезапно оказалось, что жить не назло намного интереснее… А от Тима пришла всего одна короткая строчка: «я в космопорту, встречай». Прилетел! Сердце бухнуло в рёбра, но Алёна на всякий случай посмотрела на значок пространственного положения отправившего сообщение. А то с Тима станется сообщить о своём прилёте заранее. Недели так за три до реального прибытия! Нет, здесь, на планете… Алёна задвинула дверцу шкафчика и побежала встречать. Тим сидел на лавочке, уткнувшись в свой терминал. Алёна шла к нему, тихо радуясь встрече, не так уж часто они в последнее время виделись даже по связи. А тут — вот он. Живой. Можно подкрасться и закрыть ему глаза ладонями. А он скажет: «Я завтра видел, что это была ты…» Путается во временах, путается, ничего не сделаешь, ну, и наплевать. Вот он такой и есть, не от мира сего. Единственный на всём свете… — Привет, — сказал Тим, и пощекотал ресницами её ладони. — Я знал, что это была ты. Алёна плюхнулась рядом. Ткнулась лбом ему в плечо, обняла. От Тима, как всегда, слабо пахло озоном, тонким цитрусовым ароматом шампуня и почему-то полынью. «Мой, — с горькой нежностью думала девушка. — Мой мужчина…» — Пойдём, — сказала Алёна. — Пойдём, погуляем немного, пока солнце не село окончательно. Тим кивнул, поднялся. Алёна взяла его под руку, и они пошли. Молчали. Им давно уже не нужны были друг для друга слова… Бесполезно было спрашивать, надолго Тим на планету и что ему здесь понадобилось. Алёна давно уже научилась чувствовать, какие вопросы можно задавать, не рискуя подвесить их в пустоте ответного молчания. По длинной лестнице они поднялись на центральную галерею — соединённые общим полотном крыши жилых зданий в центре Базы. У Базы, кстати, так и не было ещё названия, конкурс предполагали открыть сразу после разрешения на переселение. Говорили кто что, но решать будут дети — конкурс хотели провести среди юных пассажиров «Ковчега», чтобы и они могли почувствовать себя причастными к созиданию новой жизни на новой планете… А пока строившееся поселение называли Опорной Базой или просто Базой… На лестнице встретился Генка Каспаров, обалдуй на два года старше Алёны, и, к несчастью последней, служивший в одном с нею отряде. Генку Алёна отшила ещё на Земле, он не простил, а потом, узнав, на кого его, драгоценного, променяли, начал донимать насмешками. Алёна несколько раз бросалась драться, благодаря тренировкам с Огневым её индекс Гаманина колебался теперь между девятью и одиннадцатью, Каспаров со своими восемью отдыхал на лавочке. Но битие морды помогало мало, равно как и внеочередные хозяйственные работы на территории Базы. Каспаров бесился и не особо это скрывал; после последней драки ему пообещали бессрочную увольнительную на «Ковчег», если он наконец-то не заткнётся. И он, о чудо, заткнулся. Но беситься не перестал. Алёна подобралась, ожидая пакостного слова. Но Генка молча прошёл мимо, всей спиной выражая своё глубокое презрение к паре. — Каспаров, — окликнул его Тим. Юноша обернулся. Тима он ощутимо побаивался. Одно дело, травить весёлые байки о съехавшем с глузду психокинетике, совсем другое столкнуться с ним нос к носу. — Не убий, — с назиданием сказал Тим. — Слыхал? Убьёшь бабочку — похеришь мир. Не убий, и будет счастье, тебе счастье, миру счастье, счастье для всех… — Тим! — испуганно вскрикнула Алёна, хватая мужа за руку. Тим встряхнул головой, словно отгоняя назойливое насекомое. Отвернулся, подумал немного, и пошёл дальше. Алёна покачала головой в ответ на дикий взгляд Каспарова, и побежала следом. — Да пошёл ты! — очнулся Генка через пару минут. Тим не обернулся. Глядя на него, можно было подумать, что он и не слышал ничего. Кто его знает, может, правда, не слышал… Потом они долго стояли, облокотившись о перила, смотрели на умирающую зарю, вдыхали воздух чужой планеты, наполненный родными земными запахами: свежей травы, вечерней росы, цветов, — здесь было очень много цветковых растений самого разного размера и самых причудливых форм, и даже вродехвойник цвёл малиновыми шишечками, так похожими на весенние шишки оставшихся на Земле голубых елей… — Держи, — Тим полез в карман, достал оттуда тонкое колечко с прозрачным камушком. — Это тебе на день рождения, Аля. — Спасибо, — прошептала Алёна, протягивая руку. Колечко легко наделось на палец. Алые лучи уходящего дня сверкнули на гранях колкими искрами. — На Земле купил, — сказал Тим. — Вот. Тебе… Алёна обняла его, и они целовались, — да-да, на ветру, а что было делать? «Эх, ты, родной, — с щемящей болью думала Алёна, — мой день рождения только через две недели… Но я тебе этого не скажу никогда. Хотя бы за то, что ты не сказал, когда купил это кольцо, за сколько лет до моего появления на свет…» Алёна проснулась рано, в светлых сумерках. За приоткрытым окном стрекотали насекомые, на длинной протяжной ноте — у-у-утро пришло, у-у-утро пришло… Насекомых здесь было великое множество, от мелкой мошки до крупных, размером с хорошую собаку, плотоядных вродебогомолов, достаточно опасных, чтобы таскать с собой во все выездные экспедиции оружие. Не то, чтобы вродебогомолы, едва завидев человека, на него бросались. Они сторонились всего непонятного и незнакомого, справедливо полагая, что жизнь дороже. Но иногда в их тупой башке что-то щёлкало, и тогда приходилось жечь и стрелять. Одним словом, работы пирокинетикам Опорной Базы хватало. Но Алёна всё же проснулась слишком рано, время у неё ещё было, и поэтому она позволила себе поваляться немного в постели. Тим ещё спал, и, как всегда во сне, его лицо разгладилось, став совсем юным, почти детским. Всё портили седые волосы, не белые, а серебристо-седые, как у пожилых. Олег Ольгердович, правда, сразу сказал, что это вовсе не начало необратимого паранормального срыва, после которого человек быстро угасает в течение каких-то недели-двух, а следствие душевных переживаний. Надо думать. Тим рассказывал, что смерть Земли снилась ему с самого детства, когда он ещё ничего не понимал и ничего не умел. И отменить вероятное-свершённое, как он сам выражался, не вышло. Оно уже было прописано в будущем, прописано жёстко предыдущими поколениями войн, и оставалось только свести его к минимуму и пережить. «Земля вернулась в космос через пятьсот лет», — сказал тогда Тим. Сказал в своей обычной манере, используя прошлое время глагола для обозначения будущего. Сказал и забыл, повторные попытки вызвать его на откровенность ничего не дали, он не понял вопроса. По-настоящему не понял, а не пытался увильнуть от ответа, Алёна это определила по его взгляду чётко, а Олег Ольгердович подтвердил. Алёна осторожно погладила любимого по щеке. Спи спокойно, я с тобой… Тим пробормотал во сне: «Аля…», повернулся на бок, обхватил руками её ладонь и подложил себе под щеку. Человек дождя… Девушка как-то, безумно давно, в сопливом детстве и ещё на Земле, услышала одну из очень старых песен, мама часто включала ретро-передачи. Все слова той песни Алёна не помнила, но из памяти часто в последнее время всплывало несколько строк: «Ты мой любимый человек дождя. Я за каждый миг благодарю тебя. Родные люди — это ты и я. Тебя навсегда люблю». Тихо вякнул будильник. Алёна прихлопнула его стандартной командой «Заткнись». Тим не проснулся, не проснулся даже тогда, когда девушка вытянула из- под его головы свою руку… Бледное утреннее небо ещё смотрело глазами поздних звёзд. С запада на восток протянулись тонкие полосы пылевого кольца, опоясывающего планету. Спутников здесь не было, только кольцо, из которого, может быть, со временем что- нибудь и сформируется. Ну, а пока это была просто пыль. И ничего, кроме пыли. Но на небе она смотрелась шикарно даже днём… До построения оставалось ещё полчаса, и пришедшие кучковались по группкам, активно обсуждая насущные вопросы. Алёна вежливо отвечала на приветы, а потом услышала голос Каспарова. Мерзкий Генка оживлённо пересказывал приятелям вчерашнее: — Не убий бабочку, он сказал, можете себе это представить? Тут этих бабочек… — он презрительно сплюнул. — Псих конченый. И что она в… — Ты! — взбесилась Алёна немедленно. — Заткнись! — Да ладно тебе, — фыркнул Генка, не желая терять лицо перед своими друзьями. — Весь «Ковчег» знает, что ты спишь с ненормальным. — Не твоё собачье дело, с кем я сплю, — на выдохе между словами «собачье» и «дело» на Алёнином кулаке вспыхнул багровый, грозно гудящий, ком огня, и этим кулаком девушка залепила в морду ненавистному Генке, тот не успел поставить блок. Неизвестно, чем бы всё закончилось, Алёна уже ничего не соображала от ярости и готова была бить и бить гада до победного конца, то есть, до смерти. Но прибежали старшие и оттащили бешеную от поверженного врага. — Сдурела! — в ухо рявкнул голос Огнева. — Уймись! Генка кое-как поднялся на ноги, но тут же согнулся и вытошнил изрядный ком огня, который проглотил в самом начале драки. Другому от такого пришёл бы полный и безоговорочный конец, а Каспаров ничего, ещё оттолкнул руки тех, кто хотел помочь ему. — Сволочь! — орала Алёна, пытаясь вывернуться из железной хватки. — Скотина! Убью! — Ну-ка, пойдём, — Огнев потащил упирающуюся девчонку за собой. — Пойдём, поговорим, ребёнок. — Я не ребёнок! — А чего тогда орёшь как ребёнок? Аргумент. Алёна замолчала. — Ну-ка, сядь. И рассказывай. Алёна стиснула зубы. Решение оформилось мгновенно, ни тени сомнения не возникло. — Я сейчас заявление подам, — сказала она бешено. — Обратно на «Ковчег»! Всё. — Ты нужда здесь, дитя, — спокойно возразил Огнев. Между ними давно установились добрые, но немного ироничные отношения. Так, Огнев часто называл приёмную дочь ребёнком, а она его — родителем, а потом оба друг с друга смеялись. Но сейчас им было не до смеха. — Тогда пусть Каспаров уматывает, — сердито заявила Алёна. — Мне надоело слушать всё то дерьмо, что он несёт про моего Тима! Достал! Убью! — Он же тебя нарочно бесит, — заметил Огнев. — Как ты не понимаешь! Он тебя бесит, а ты ведешься. Спокойнее надо быть, ребёнок, спокойнее. — Спокойнее! — фыркнула Алёна. — Па, а вот если такой Каспаров про маму что-то подобное скажет, ну, что она — ненормальная, ты сам-то спокойно себя поведёшь? — Уела, — Огнев сел рядом с нею. — Но я бы точно не стал его бить. — А что бы ты стал? — задиристо спросила Алёна. — Голову бы ему оторвал, да и всё, — вздохнул Огнев. — Что ему надо? — спросила Алёна беспомощно. — Уже и в морду получал сколько раз. И всё равно не отстаёт. — Потому что ты не его, — пояснил Огнев. — Вот он и бесится. Вопрос будем решать, и, скорее всего, на «Ковчег» отправится он. Ладно, пошли, что ли… — Пошли, — вздохнула Алёна. Комадар Скобелев оглядел вытянувшееся в струнку воинство, сунул большие пальцы рук за ремень, и рявкнул: — Рядовой Каспаров! — Я, — Генка шагнул вперёд, дерзко вскинув голову.