— Это мой проект, — устало сказал Ольмезовский. — Я работал над ним долгие годы. Я не могу от него отказаться! Девочка летит в любом случае. А вы… вы можете выбирать. Но я вас очень прошу отправиться вместе с нею. Ей необходима ваша поддержка. — Я этого так не оставлю! — гневно начала мама. — Я оспорю ваш контракт, — последнее слово она произнесла с отвращением, — я… — Рита, — предупреждающе сказал Огнев. — Я не собираюсь это глотать! — яростно воскликнула мама, срываясь на некрасивый визг. — Я не позволю! Я… — Рита! В ушах зашумело и спорящие голоса стали отдалятся, словно голову обернуло плотной ватой. Алёна судорожно вздохнула и потеряла сознание. Очнулась она в постели. Над ухом что-то пищало… значит, не дома. Снова больница. А пищит кардиомонитор, что же ещё. Открывать глаза не хотелось, приходить в себя не хотелось. Хотелось просто умереть. Вот так вот взять и перестать быть. Сразу. Но этого ей никто не позволит, нечего даже надеяться… Шевелиться не хотелось. Не хотелось ничего. И Алёна просто лежала неподвижно, не думая ни о чём. Слёз не осталось. Ничего не осталось. Только мёртвая белая пустота. Кто его знает, почему именно белая. Белая. Пустая. Сквозь неё словно через плотную вату доносились голоса. Огнев и мама. Они, должно быть, стояли у окна, ждали, когда Алёна очнётся. Поскольку телепатической восприимчивостью они не владели, то не могли определить, проснулась девочка или ещё нет. А сама Алёна лежала неподвижно, не подавая никаких признаков бодрствования… Мама что-то говорила, тихо, сквозь слёзы. Огнев утешал её. Алёна почти видела их. Два обнявшихся силуэта у окна. За окном — день или ночь? Неважно. Всё было неважно. — Всё ты виноват, — злым шёпотом выговаривала Огневу мама. — Все эти твои «оставь» да «пусть разберутся сами». Не разобрались, как видишь! Чёртов ублюдок, встречу — вырву ему кишки… — Флаконникову-то? Рита, не смеши моих обезьян… — Как ты можешь? Как ты можешь быть таким непрошибаемо спокойным, Виктор?! Она едва не погибла из-за тебя, а ты… — Ну, если тебе так хочется найти виноватых, — спокойно говорил Огнев, — начни с себя. — Что? — Рита, ты меня попрекаешь тем, что Алёна мне не родная. А тебе? Тебе она родная? — Да как ты… — Тише… Как-как, а вот так. Ты думаешь только о себе, даже сейчас — лишь о себе. Не кричи, а послушай. Поставь себя на её место. Её парень — ненормальный, её ребёнка отказываются брать в экспедицию на «Ковчег», она едва не погибла вместе с теми, кто приютил её на время, сейчас вообще лежит в реанимационной капсуле. Вот и скажи мне, пожалуйста, насколько нужны ей сейчас твои попрёки, истерики, угрозы? Тишина. Острая складка на переносице у мамы, потерянный взгляд… Исполненное сочувствия лицо Огнева… — Профессор-то верно говорил, — продолжил Огнев. — Пока ты металась по информу в поисках лучшей юридической консультации, я с ним побеседовал. Он — нормальный мужик, в общем-то. Даром, что учёный. — Что же ты предлагаешь, Виктор? — спросила мама жалобно. — Ну, что? — Обнять её и утешить, — ответил Огнев. — Помочь пережить весь этот кошмар. А дальше будет видно. — Легко тебе говорить… Алёна начала уплывать в сон, и больше не могла различить ни слова, хотя Огнев и мама говорили ещё очень долго… На огромном; во всю стену; экране плыла синяя, белыми разводами, планета. Холодный мир, полностью покрытый океаном. Ни единого клочка суши, бескрайние ледяные поля… Сколько-нибудь пригодной для пришлой жизни могла быть лишь узкая полоса на экваторе, где температура стабильно держалась в диапазоне от двух до двенадцати градусов Цельсия… Алёна смотрела на планету без интереса. Как будто знала о ней всё, и эти знания здесь и сейчас важными не были… — Давно хочу спросить, но как-то случая не было, — сказала она, обращаясь к своему спутнику. Тот стоял рядом, но девочка на него не смотрела, и потому лица его не видела, но знала, что это мужчина. — Спрашивай… — Что означает вот этот знак? — она активировала голографический экран своего терминала и пальцем вывела сложную фигуру, схожую чем-то с японским иероглифом, и в то же время не имеющую никакого отношения к Японии. — И вот этот, — на экране появился второй знак. — Это очень древний язык, — последовал ответ. — Очень древний. Первый знак — это судьба. Но просто судьба, а определённое-свершаемое. То, что уже нельзя отменить. Оно ещё не наступило, но скоро наступит, и предотвратить его никак нельзя. — Вот как, — хмыкнула Алёна. — А если я покончу жизнь самоубийством? — Если твоя смерть не является частью определённого-свершаемого, то покончить с собой ты не сможешь, даже если очень сильно захочешь. — Забавно. А второй знак? — Это надежда. Новая надежда. Такая надежда, о которой никто не смел даже помыслить, а она внезапно появилась как дар свыше, и теперь её надо беречь, чтобы не исчезла вновь. Вдобавок, это ещё и знак Альянса… — Какого ещё Альянса? Но ответа Алёна уже не услышала. Всё изменилось, как порой всё меняется во сне, вне всякой логики, спонтанно, само собой. Теперь она стояла в белом ослепительном коридоре, залитом громадным светом. И от неё уходил кто-то, такой же белый, уходил навсегда, уходил насовсем… — Тим! — крикнула она, бросаясь следом, но ноги, совершив рывок, остались на месте. — Не ходи за мной, — сердито приказал он и пояснил: — Сгоришь. — А ты не сгоришь? — яростно спросила Алёна. — Нет. Ещё не сейчас… — Тим! — Сказал же, не ходи за мной! От него рванулось громадное белое пламя и обожгло до смерти… Алёна с криком вскинулась и обнаружила, что сидит на постели в реанимационной палате, за окном — слепая чернота ночи, а рядом сидит на стуле Роза Тимофеевна и держит за руку. — Что это ты творишь-то такое с собой, глупая? — ворчливо спросила целительница. Алёна дико смотрела на неё. Пережитый во сне ужас отступал, расплываясь быстро тускнеющими пятнами. Девочка уже не помнила толком, что ей снилось. Что- то ужасное. Но что? Позже она узнает, что приборы зафиксировали остановку сердца, и Роза, бросив все свои дела, примчалась в палату, но случай оказался слишком серьёзным даже для неё. Несколько дней прошло в подвешенном состоянии, когда неясно было, будет ли жить Алёна Свенсен, или всё же нет. Но тогда Алёна этого не поняла, а ей не сказали. — Там к тебе пришёл кое-кто, — сказала Роза. — Позвать? — Кто? — Увидишь. — Позовите, — вздохнула девочка. Она прикрыла глаза, удивляясь странной слабости, охватившей всё тело. Снова тянуло в сон, спать не хотелось до отчаяния, но дрёма накатывала волной, с которой тяжело оказалось спорить… Лёгкое, знакомое до боли, родное прикосновение, любимый голос: — Я же тебя просил не ссориться с Олегом… Алёна улыбнулась, открыла глаза. Тим. Пришёл. Она протянула руку, и Тим с готовностью взял в ладони её пальцы. — Я и не ссорилась, — сказала Алёна. — Я от него убежала… — Глупо, — сердито сказал на это Тим. — Ну, извини, — честно сказала Алёна. — Но ты же ведь знаешь, что они?! — Выбрось из головы, — посоветовал Тим. — Правда. — А тебя не волнует, что ли? — возмутилась она. — Вот ты мне скажи: не волнует совсем? Меня заберут отсюда, а ты и наш ребёнок останетесь. Нормально по-твоему, да? Тим покачал головой. Но ничего не сказал, и Алёна замолчала тоже. — Тим, — сказала она настороженно, — а ведь ты видишь будущее. Что произойдёт, скажи? — Я вижу вероятности, — тихо сказал Тим. — То, что могу изменить, что могу попытаться изменить, если успею. А если ничего уже изменить нельзя, то зачем на него смотреть? Оно раз-навсегда застыло и не шелохнётся уже. Неинтересно. Алёна потерянно молчала. В словах Тима звучала нечеловеческая логика с нечеловеческим же спокойствием. «Её парень — ненормальный», — сказал тогда Огнев. Ну, что ж, это действительно так, Тим — ненормальный. — А мы… Наше с тобой будущее и будущее нашего ребёнка — уже застыло? — всё же спросила Алёна.