— Что мне делать? — спросила она. — Вспоминайте… Она снова оказалась в поезде, в полутёмном тамбуре. Смотрела сквозь прозрачные двери, мимо мелькали дома, протянуло зелёной полосой парк Двухсотлетия Института, вынырнула откуда-то слева грузовая эстакада, по которой неспешно ползли большие фуры; поезд нагнал одну из фур и сбросил скорость, какое-то время казалось, будто машина не двигается, но потом она начала уходить вперёд… Ровное гудение электродвигателей, запах металла, смазки и моющего средства, которым ещё на конечной станции отмывали похабные надписи на стенках Лёгкие шаги за спиной. Алёна с удивлением отметила, что сейчас слышит их, узнаёт — шаги Тима, и уже по шагам может определить, что с ним творится неладное: обычно он ходит не так… — Привет! В пальцах родилось знакомое ощущение грозной мощи. — Тим! Тьфу на тебя! Едва в рожу не зарядила. Тающие искры над полом. Тим смотрит на них заворожено, будто видит что-то, доступное только ему. — Ты откуда здесь? — По делу. Поезд тормозил, подъезжая к платформе. Халька Мальсагова в дверях тамбура. — Это у тебя что ещё за придурок?- — Не твоё, 6л*, дело! — Мальсагова, — сказал Тим. — Берегись… У него страшно, неуловимо изменилось лицо, на глазах менялось, обретая какое-то нечеловеческое выражение. Взгляд провалился в черноту, губы свело узкой строчкой. — Берегись зелёных повязок, Мальсагова. Огнь небесный в песок, огнь господень пылающий… Беги, девочка, беги. Беги, пока можешь! Бойся вторника после субботы, бойся вторника… — Псих! — завизжала Халька. — Ненормальный! Грибов обожрался! И всё исчезло. Алёна в растерянности огляделась. Какой-то коридор, какой-то человек напротив, что это, почему, она же в поезде сейчас ехала! Потом в голове словно щёлкнуло, вернулась память о прожитом дне, «скорая», разговор с мамой. Алёна с силой потёрла лицо, приходя в себя. Спросила у профессора: — Вы узнали, что хотели? — Да, — ответил он несколько рассеянно. — И… что? — Зелёные Повязки, — это, скорее всего, «Зелёный мир», — сказал Ольмезовский. — Очень агрессивное, деструктивное сообщество. Выступает против прогресса вообще и генной инженерии в частности, объясняя происходящие в мире проблемы любого рода негативным воздействием человечества на окружающую среду. Данное сообщество имеет большой политический вес в Юго-Западном регионе и немало последователей в Федерации. С ним, к сожалению, приходится считаться… — А вот этот вот вторник после субботы, это что? После субботы же — воскресенье. — Не знаю, — честно признался профессор. — Тим, бедняга, вечно говорит загадками. Но иногда у него бывают очень точные попадания… — Вы проследите за Халей? — спросила Алёна. — Проследим, — кивнул он. — Спасибо… Одно дело — поссориться с человеком. Совсем другое — не уберечь от беды, если уберечь можешь. Возможно, встреча с Тимом принесёт Хале не больше неприятностей, чем простая чёрная кошка на дороге. Тем более, что в кошек Мальсагова не верила… Сердитая женщина-доктор велела убрать руки за спину и так держать их все пять минут дозволенного визита. «Схватишься за что-нибудь своими септическими грабками — можешь сразу идти топиться!» «Сана, что за лексикон!»- укорил её Ольмезовский. На что Сана хмуро буркнула: «Понятия не имею, почему пошла у тебя на поводу, Олег. Снова!» «Я — обаятельный!»- усмехнулся он. «Бессовестный», — не согласилась врач. — «Пользуешься служебным положением вовсю». На «ты», и разговаривают панибратски. Давно друг друга знают, понятное дело. Алёна сочла благоразумным не встревать. Тим лежал так неподвижно, что в какой-то страшный миг вдруг показалось, будто он умер. Но кардиомонитор в изголовье выводил, тихо попискивая, ломаную линию жизни и паранормальное гиперзнание не подтверждало угрозы смерти. Лицо у Тима разгладилось, стало совсем детским, беспомощным. Алёна почти испугалась поднявшегося внезапно бесконечной нежности к этому странному парню, которого мама называла Тридцать Три Несчастья. Он не виноват, что у него такая паранорма. И не постоянно же он генерировал проблемы, иначе всё вокруг давным-давно разрушилось бы! За спиной Ольмезовский и Сана разговаривали на профессиональном жаргоне, из беседы опять нормально воспринимались только предлоги. Что-то про уровень псикинозона в крови, — фатально низкий, про гипогликемическую кому, субарахноидальное кровоизлияние… господи, слово-то какое, мозг вывихнешь, чтобы повторить хотя бы мысленно. Но оно воткнулось в сердце раскалённой иголкой, невесть с чего стало вдруг страшно, даже ладони вспотели, и нечем стало дышать. Алёна дёрнула ворот, не помогло. В палате было душно, вдобавок, стоял неистребимый больничный запах, запах лекарств, кварцевых облучателей и застарелой, въевшейся, казалось, в само пространство, боли. Алёна осторожно положила пальцы запястье Тима. Прикосновение вновь откликнулось невероятным ощущением: моё, своё, родное… — Очнись, Тим, — прошептала девочка. — Слышишь? Не смей умирать! — Руки! — бешено зашипела врач, будь она кошкой, прижала бы уши. Ольмезовский удержал её: — Тихо. Он со своим первым телепатическим рангом уловил изменения активности мозга раньше приборов. А через мгновение Тим судорожно вздохнул, раскрыл глаза и прошептал: — Всем привет! Доктор Сана крепко выразилась от избытка чувств. Профессор поднял взгляд к потолку, тихо вздохнул, потом выразительно посмотрел на пациента. — Простите, Олег, — виновато отозвался Тим. — Я забыл… Он сморщился, пытаясь вспомнить, что же именно он забыл. — Не напрягайся, парень, — посоветовала ему доктор Сана. — Потом вспомнишь. — Аля… — сказал он с радостным удивлением, и в сердце словно кусочек солнца прыгнул. Живой. Что бы там с ним ни случилось, — живой… — Я с тебя ещё спрошу, дружок, — со значением сказал Ольмезовский. — С процентами! — Ничего не выйдет, — хмыкнул Тим, и внезапно подмигнул Алёне. Девочка прыснула, такой у Тима был довольный и ехидный вид. Профессор поднял указательный палец и сказал: — Не дави на эмоциональную часть моего разума, паршивец. Ты сейчас всё равно, что натуральнорождённый. И — да! Я вызвал Розу, она будет здесь часа через два примерно. Сделай одолжение, дождись. Проверю. — Розу? — возмутился Тим, пытаясь приподняться на локтях, — («Лежать, скаженный!»). — Розу?! — А кого тебе ещё надобно? — ядовито осведомился Ольмезовский. — Маму Эрзули? — Уел, — сдался Тим, закрывая глаза. Какой он всё-таки бледный и синий, думала Алёна. Не умрёт, но на больничную койку загремел, похоже, надолго. Она погладила его по руке, и пальцы его дрогнули, отзываясь на прикосновение… — Так, все — вон, — распорядилась доктор. — Ваши пять минут давно истекли! — Пойдёмте, — кивнул Ольмезовский Алёне. Они вышли в коридор, непривычно яркий после полумрака реанимационной палаты. — Он будет жить? — спросила Алёна, осознав, что — вот глупая! — не задала этого вопроса врачу. — Да, — ответил Ольмезовский, — конечно… — Хорошо. А то я испугалась. А Роза — это кто? Почему Тим её боится? — Это декан Факультета Паранормальной Медицины, целитель первой категории, входит в пятёрку лучших врачей планеты. Тим боится её по делу: только она может хоть как-то приструнить. Роза — «о-нор секундус», вот их двое у нас всего в данной генерации. — А мама Эрзули? — Местный фольклор, — чуть усмехнувшись, объяснил он. — Я не понимаю! — сердито сказала Алёна через время. Ольмезовский кивнул. Сказал: — Я объясню. Может быть, в моём кабинете? Здесь не та обстановка… В кабинете, так в кабинете. Просьбу мамы не покидать этаж Алёна, конечно же, напрочь забыла… Зеркальный лифт с панорамным окном вознёс их наверх. В этой части Института Алёна никогда ещё не бывала, и потому с любопытством осматривалась. Один из самых старых корпусов комплекса, он сохранял атмосферу той, давней, эпохи, когда современные паранормы казались недосягаемой мечтой, а Нижнего Города не было и в помине. Дерево, стекло, ковры, лампы на трогательно тонких кованых ножках, сейчас такие не встретишь нигде, кроме как в информе, в разделе «Архивные хроники». Тонкий, «библиотечный», запах — по программе изучения истории их водили в библиотеку, хранившую раритетные печатные книги, там использовались специальные натуральные вставки в интерьере из модифицированного сандалового дерева, эфирное масло, выделяемое в воздух, замедляло распад бумаги. Вот и здесь было нечто похожее, если судить по запаху. Хотя что необходимо было консервировать здесь, в коридоре, где не было и не предвиделось никаких книг? Внезапно — живые цветы в длинной кадке подковой, вдоль панорамного окна. Тюльпаны. Обычные красные тюльпаны. Во всяком случае, на вид. Что там у них в геноме, можно было только гадать.