«Это все довольно странно. У моей дочки есть двоюродный брат, который на восемь недель младше нее. Мы никогда намеренно не следили за тем, чтобы она играла только с традиционными игрушками для девочек вроде пупсов и зверей, а его родители не настаивают (как минимум осознанно) на любви к машинкам. И несмотря на это, он абсолютно без ума от автомобилей, всякого транспорта и строительства, а нашей дочке больше интересны животные и рисование. Кажется, это все равно происходит непроизвольно, даже если вы пытаетесь держаться от стереотипов как можно дальше». Георг, 31 год, независимый журналист, отец годовалой Лии-Матильды Детские отделы в книжных магазинах в 2022 году все так же подсвечены розовыми и голубыми огнями. Потенциальный покупатель должен сразу понимать: с одной стороны — принцесса Лиллифи, вся в блестках, с другой — капитан Шарки, сражающийся с пиратами. В рамках журналистского проекта, проведенного в газете Die Süddeutsche Zeitung, авторы проанализировали каталог молодежной библиотеки Университета Франкфурта-на-Майне, в котором содержится 50 тысяч наименований немецкоязычных книжек-картинок, детских и подростковых книг, собранных и записанных библиотекарями. Это было сделано для того, чтобы выяснить, в чем состоит разница между историями для мальчиков и девочек. Ключевые слова «приключения» и «приключенческая история» почти в три раза чаще относятся к сюжетам с главными героями мужского пола — 3450 раз, тогда так у героинь-девочек этот показатель составляет всего 1325 раз. Авторы отмечают: «­Мальчики, как правило, участвуют в самых необычных, захватывающих или даже опасных книжных историях. В то же время опыт девочек <…> связан с такими темами, как животные, школа и семья, а значит, он меньше отличается от привычной повседневной жизни» [96]. Женские персонажи в детских книгах чаще, чем мужчины, изображаются как пассивные и лишенные мужества и в два раза чаще бывают более эмоциональными. Книжки с картинками тоже могут выступать в роли «носителей социальных норм» и «транслировать представления о гендере и типичном (или атипичном) гендерном поведении», пишут об этом в своем масштабном иссле­довании педагоги Ларс Бургхардт и Флориан Кристобаль Кленк. «Образы героев могут влиять на расширение или ограничение личных поведенческих сценариев, идей и средств самоидентификации при помощи “примеров для подражания”» [97]. По правде говоря, родителям нет необходимости читать сотни страниц пространных педагогических исследований, чтобы понять это. Достаточно мельком заглянуть в детскую. Там мы можем, как психологи и социологи-любители, хоть каждый день вести наблюдения за тем, как детям навязывают устаревшие модели поведения. Настоящая лаборатория по взращиванию сексизма, бессрочный эксперимент с довольно неприятными побочками. Иногда я смотрю, как мои дочки сидят на корточках перед Toniebox — умной колонкой для малышей — и слушают новый эпизод «Лео Лауземауса». Приставучая музыкальная заставка аудиоспектакля плавит мозги. И мне всякий раз интересно: что именно запоминается детям? Отсутствующий папа? Мама в роли горничной? Как все при этом живут спокойно, иногда долго и счастливо, а временами не очень, и так до самой смерти? И тогда я задаю себе целую массу вопросов. Может, мне действительно стоит говорить с малышками о «расширении или ограничении личных поведенческих сценариев, идей и средств самоидентификации при помощи “примеров для подражания”»? Почему Лео Лауземаус до сих пор не стал персоной нон грата в нашем доме? Могут ли трудности, с которыми я сталкиваюсь в роли отца и которые связаны с этой и многими другими проблемами, иметь какое-то отношение к тем моделям, на которых рос я сам? «Гендерная фабрика» в домашних условиях Когда мне было три года, за пару месяцев до рождения моего младшего брата родители подарили мне на Рождество куклу с каштановыми волосами и длинными ресницами. Мы назвали ее Ниной. Пластмассовый младенец в натуральную величину должен был помочь мне привыкнуть к мысли, что я буду не единственным малышом в доме. Кроме того, на нем я мог отрабатывать навыки пеленания, учиться держать новорожденного и проявлять нежные чувства. На Рождество мои родители до сих пор со смехом рассказывают, что эта педагогическая мера не вызвала у меня особого энтузиазма. Сначала Нина одиноко валялась под елкой, потом — в углу моей комнаты, пока я играл со своими динозаврами, роботами и лего-рыцарями. Позже у меня появились похожие на монстров качки из комиксов «Хи-Мен» и герои «Погонщиков динозавров», например Тираннозавр Рекс с футуристичными зенитными ракетами. Воинственные игрушки были чем-то новым. Когда я вижу, как дочки играют с куклами, мне становится интересно: почему Нина казалась такой скучной? И если бы у нее был маленький бластер, стало бы лучше? «Все мои игры с сыном очень активные. Мы много бегаем, играем, ловим мяч. Я даже купил ему боксерские перчатки, чтобы он мог отрабатывать удары по “лапе”. Кажется, в этом мои задачи отличаются от того, что делает мама, — она скорее воплощает спокойствие. Ее он обнимает гораздо больше, чем меня». Саймон, 39 лет, в поисках работы, отец шестилетнего Генри «Наблюдая за играющими детьми, любой может заметить, что девочки и мальчики предпочитают разные игрушки», — утверждается в статье 2020 года, опубликованной в журнале Archives of Sexual Behavior. Ученые из Кембриджского университета Джек Дэвис и Мелисса Хайнс провели метаанализ 75 научных исследований за последние несколько десяти­летий. Речь в них шла о поведении девочек и мальчиков в ситуации, когда они оказываются перед горой игрушек: кукол, экскаваторов, пистолетов и наборов мебели для кухни. Выводы не удивляют. Гендерные предпочтения мальчиков и девочек в отношении игрушек значительно влияют на их выбор и не меняются на протяжении десятилетий [98]. Гораздо более сложный вопрос: откуда они берутся? Связано ли это с биологическими различиями? Или с тем, что взрослые по-разному относятся к маленьким мальчикам и девочкам? А может, все потому, что они усваивают определенные ценности и модели поведения, наблюдая за своим окружением? В конце концов, конечно же, формирование гендерных предпочтений зависит от совокупности факторов. И как бы там ни было, мы, абсолютно не задумываясь, делим людей на две категории — мужчин и женщин — и, исходя из этого, предписываем им определенные чувства, мысли и поведенческие паттерны. «Я и сам, бывает, веду себя по-детски. Думаю, это правда здорово, что у меня появился предлог снова заниматься “детскими” вещами без зазрения совести. К­огда-то у нас в офисе была огромная трасса для гоночных машинок, с которыми мы играли во время творческих перерывов. А когда я узнал, что у меня будет сын, сразу понял: как только он подрастет и станет достаточно взрослым, чтобы нажимать кнопки, обязательно получит гоночный трек на Рождество». Стефан, 38 лет, ИТ-специалист, отец троих детей (2, 4 и 15 лет) Психологический эксперимент под названием Baby X, проведенный в 1975 году, показал, что, играя с трехмесячным ребенком, взрослые подбирают разные игрушки в зависимости от того, девочка это или мальчик. Для Мэри чаще выбирали куклу, а для Джонни — футбольный мяч [99]. Этот эксперимент — настоящий хит социопсихологии, в том числе потому, что его результат хорошо заметен на видео. Несколько лет назад, например, сотрудники научного отдела телекомпании «Би-би-си» нарядили годовалую девочку в синие брючки и клетчатую рубашку, а маленького мальчика — в розовое платье и снимали на видео, как испытуемые взрослые общались с этими малышами. Девочку посадили в игрушечную машину и завалили футбольными мячами, а мальчику предлагали играть с куклами и мягкими игрушками. Для развития ребенка имеет большое значение разница между игрой в помещении и на улице, тренировкой координации и коммуникативных навыков. «Когда дети тренируют пространственное мышление в игровой форме, их мозг значительно меняется всего лишь за три месяца», — поясняет модератор, раскрывая испытуемым противоречие между их мышлением и действиями. «А я считал себя прогрессивным человеком», — виноватым тоном говорит один из участников. Этот ролик Би-би-си пользователи ютуба посмотрели более миллиона раз [100]. Другое исследование свидетельствует о том, что отцы чаще поют колыбельные и говорят о чувствах (например, что им грустно), когда общаются с дочками. При общении с мальчиками они затевают активные игры и разговаривают обо всем, что связано с духом состязательности: о голах, победах и успехе [101]. Ежедневные встречи и совместно проведенное время в детской, гостиной или детском саду транслируют ценности и желаемое поведение. Эксперименты показали, что четырехлетние мальчики проводят 21% своего времени с «девчачьими» игрушками, если им кажется, что их никто не видит. Как только в комнату заходит другой ребенок, этот показатель падает до 10% [102]. Гендерные особенности поведения закладываются в процессе социализации. Мальчики и мужчины усваивают: они должны скрывать свои слабости и ценить каждое выигранное состязание, а значит, быть внимательнее к собственным потребностям. В то же время девочек вознаграждают за эмпатию, общительность и стремление к общему благу. Все это не проходит бесследно. Например, доказано, что мальчики из прогрессивных семей интересуются детьми больше, чем сыновья из традиционных [103]. Семья, говорят социологи, это «гендерная фабрика», которая (вос)производит традиционное поведение и отношения, построенные на власти. «Наверное, существуют какие-то черты, которые чаще проявляются у мужчин, чем у женщин. Умение просчитывать риски, скажем так, или решительность. Правда, бывают и женщины с такими качествами. Не думаю, что я своим воспитанием должен навязывать детям какие-то стереотипы. Но мне кажется, детям все-таки важно и приятно знать, что они произошли от мамы и папы, что дело как раз в этом союзе. Само собой, гораздо проще, если оба они всегда рядом». Джеральд, 45 лет, учитель, отец восьмилетнего Феликса и двенадцатилетней Ханны Те, кто сейчас растит детей, сами были детьми в 1970–1990-х, когда модель с главой семейства, в которой отец работает, а мать занимается хозяйством, была как никогда устойчива. Причины этого, конечно, тоже были в чем-то политическими (например, действие особой системы налогообложения). В период с 1960 по 1990 год число работающих женщин в Германии выросло чуть больше чем на 20%, а в последующие 30 лет — больше чем на 30% [104]. Моя мама тоже сидела дома, после того как родила меня. Она была моим главным опекуном, как сказали бы психологи, — особенно после того, как родители разошлись и отец уехал. Впрочем, и до этого он мало занимался домашними делами. Я видел его на кухне только тогда, когда он делал нам бутерброды с сыром или загружал посудомойку. Зато у отца была отличная мастерская в подвале, и он изготавливал для нас сундуки с сокровищами или флейты. Само собой, не стоит считать это критикой в адрес моего отца или моей матери. И все же дом моих родителей, несмотря на всю их индивидуальность и искреннюю любовь, был такой же «гендерной фабрикой» со стандартной «продукцией». Глядя на своих друзей-мужчин, я замечаю, как удивительно похожи все ключевые моменты наших биографий. Мой друг, который вырос в семье левых радикалов конца 1960-х, однажды рассказал мне, как его сестры учились готовить у их мамы-феминистки (той самой, у которой было полное собрание работ Алисы Шварцер и Симоны де Бовуар). Сам он тогда предпочитал играть с моделью железной дороги и готовить научился только в 28 лет — благодаря своей жене. Теперь мой друг отлично готовит, — правда, по его словам, все еще не научился правильно развешивать постиранное белье на веревки. К слову, я рассказываю все это не потому, что стараюсь оправдать собственное поведение. А ведь это было бы удобно: «Я неделю откладывал запись к стоматологу на осмотр молочных зубов, но это не из-за невежества или лени. Что я могу поделать? Курс был проложен давным-давно». Впрочем, ролевые модели из прошлого (как и настоящего), возможно, хотя бы отчасти объясняют ситуацию. Уходя пораньше из дома, моя жена часто оставляет мне стикеры, как баблы с репликами из комиксов, приклеенные к зеркалу в ванной, к холодильнику и к внутренней стороне входной двери («Уверен, что не устроишь пожар в квартире?», «Не забудь плиту!»). И когда я смотрюсь в зеркало перед выходом, читаю «дружеские напоминания»: «Сегодня 30-градусная жара, не забыл про крем детям?» Записки и правда самые что ни на есть дружелюбные. В то же время все эти стикеры постепенно собираются в один большой пазл моих провалов. Повседневная пропаганда Значительное гендерно-стереотипное «облучение» в пределах детской комнаты не исчезает просто так после того, как ребенку исполняется 18 лет. Постоянные небольшие вторжения со стороны СМИ, родных, знакомых и даже незнакомых людей поддерживают стабильность гендерных ожиданий: в семье мать — генеральный директор, который отвечает за эмоциональный баланс и менеджмент повседневных задач, а отец, время от времени выступающий из тени, чтобы выборочно помочь советом или делом, по-прежнему принимает окончательные решения по всем важным вопросам. В любом интервью с успешной женщиной на руководящей должности (например, с такой, как Юлия Якель, которая с 2013 по 2021 год руководила медиакомпанией Gruner + Jahr Verlag и при этом растила близнецов) ей неизменно задают вопрос: «Как вам удается все совмещать?» Коллег-мужчин о таком спрашивают очень редко. Одна моя старая знакомая каждую неделю на два дня ездит по работе из Лейпцига в Берлин и остается там на ночь. Возвращаться нет смысла: дети ложатся спать раньше, чем она добиралась бы до дома. Да и вообще, почему бы не остаться? Она рассказывает, что на ужине коллеги часто интересуются, кто в это время присматривает за детьми. Да и моя жена продолжает делиться со мной незнакомым мне опытом. Однажды она вернулась из магазина рассерженная: кто-то отпустил непрошеный комментарий о ее методах воспитания. Мне подобного никогда не высказывали. Больше того, меня регулярно хвалят. Идея равного распределения домашних обязанностей между женщинами и мужчинами существует только в теории. Иногда это становится понятно из реакции окружающих. Например, когда коллега замечает: «Почему ты снова забираешь детей из садика? Ты же на прошлой неделе это делал». Или на семейных праздниках, когда жена рассказывает о своих карьерных планах, а в ответ слышит только: «Разве тебе обязательно надо продолжать работать?» Обучающие материалы тоже свидетельствуют о том, насколько воспитание по-прежнему остается «женским делом». Возьмем, например, информационную рассылку HiPP Mein BabyClub, на которую можно подписаться с рождением ребенка, чтобы потом получать рекомендации по мере взросления малыша. Через полтора года вам начнут приходить сообщения в духе: «Отцы присутствуют на родах и, конечно, поначалу меняют подгузники… Но в какой-то момент многие мужчины возвращаются к старому распорядку, много работают, и им не хватает на это времени». Статистика, безусловно, подтверждает эти слова. Но что с этим делать? Далее в рассылке отмечается: «Возможно, вам удастся сохранить энтузиазм папы еще ненадолго». Как видите, авторы писем обращаются не к родителям, а лишь к матери ребенка. Более того, по их словам, заинтересованность отцов входит в зону ответственности женщины и становится еще одним пунктом в ее списке дел. Вот еще совет: «Как можно чаще оставляйте ребенка наедине с мужем. Утро в выходной день может быть только папиным временем». Или: «Любые передвижения вне дома становятся особенно увлекательны, если отец принимает в этом участие. Он может вечером отвести ребенка на совместные занятия гимнастикой или даже сходить с ним в бассейн». Журналистка Джудит Лиер поделилась содержанием такого информационного бюллетеня, выпущенного в 2021 году, в своем твиттере и получила тысячи лайков. Ее главной целью было не только показать, «насколько в индустрии детства откровенно маргинализируется и подавляется отцовство» [105], но и развеять стереотипы о мамах и папах. В родительских кругах принято высмеивать реакционные детские книжки и героев-советчиков. Ох уж эти глупые старомодные звери-мультяшки! Только вот, даже если вам кажется, будто вы видите проблему насквозь, это не значит, что вы пришли к ее решению. Сколько таких Лауземаусов сидит в нас самих? Ведь все это — то, что читают, смотрят, во что одеваются и в какие игры играют дети, — формирует представления не только у подрастающего поколения. Самое поучительное на свете шоу для малышей — это «семейный театр», мыльная опера в реальности, которая без остановок идет целыми днями. Вот почему так важно задать себе вопрос: «А как работает моя собственная “гендерная фабрика”?» Что мы делаем (и что делаю я сам), чтобы дети росли без дурацких стереотипов, чтобы они, если говорить пафосно, были свободными? «Мои биологические родители развелись, когда мне было около четырех лет. После этого мы жили с мамой и бабушкой. Отец и отчим в лучшем случае держались в сторонке или же приносили в нашу жизнь разрушения. Одно я знал всегда: я хочу все делать иначе, действительно быть рядом с ребенком и не отказывать ему так же часто. На самом деле дать ему что-то, научить. А если малыш спросит о чем-то, чего я сам не знаю, — учиться вместе с ним». Саймон, 39 лет, в поисках работы, отец шестилетнего Генри Сегодня в каждой аптеке можно найти пустышки или комбинезончики с надписями вроде «Королева драмы» (розового цвета) или «Плохой парень» (голубого). Парный дизайн должен дать понять, что интересно ребенку и какими качествами он или она обладает. Это явление, также известное как розово-голубая ловушка, обычно считается грубой стратегией гендерного маркетинга, которой пользуется промышленность. Наша семья тоже попалась в эту ловушку. Пятилетняя дочка захотела каждый день ходить в детский сад в наряде принцессы. На чердаке, в старой коробке с костюмами, она нашла платье, которое было ей великовато на пару размеров. У меня не было ни сил, ни желания конфликтовать каждое утро, так что воспитатели постепенно привыкли к виду моей дочери в золотой короне с фатой. В остальное время, когда она не принцесса, малышка носит розовые кроссовки и рюкзак с розовыми блестками, иногда сочетая их с леопардовыми лосинами и юбкой из фатина. И когда она, сияя, смотрит на меня и спрашивает: «Я красавица, правда?» — я просто не могу заставить себя сказать: «Милая, ты всегда прекрасна, правда-правда, но твой вкус с точки зрения гендерной политики кажется довольно одномерным». Удивительно, насколько она увлечена этой ролью и костюмом, который к ней прилагается. Фата и одежда из прозрачной сетчатой ткани ассоциируются в культуре с древним образом слабой женщины. В них прекрасные дамы сидят в высоких башнях и пассивно ждут своего спасителя. Да и вообще, где в этой игре разнообразие? Почему не принцесса в один день, рыцарь — в другой, а потом… Хм, профессор химии? Виновата ли индустрия в этой блестящей пропаганде? Или это я что-то делаю не так? Откуда у нее вообще эта тяга? Ведь в нашем окружении едва ли найдутся девушки, образу которых соответствуют леопардовые легинсы и розовый глиттер. Вместе с тем, может, это я слишком много об этом думаю? В конце концов, это для меня розовая фата — символ пассивности. Моя дочь в ней носится по грязи и лазает по деревьям. Пятьдесят лет назад, когда женская и мужская сферы жизни были еще более обособлены, гендерно ориентированных игрушек было меньше, отмечают социологи и исследователи [106]. Убедиться в этом легко: достаточно открыть семейный фотоальбом. На старых черно-белых фото — дети, одетые в ночные рубашки. Не только маленькая бабушка, но и ее братик с горящими глазами рассматривают кукольный домик или разыгрывают импровизированные театральные сценки с клоуном-марионеткой и крокодилом неопределенной половой принадлежности. Мы склонны смотреть в прошлое с долей высокомерия, учитывая, как странно и непривычно тогда относились ко многим вещам. Детей привозили домой в плетеных корзинах на заднем сиденье — никаких тебе автокресел Maxi-Cosi, — а слово «домохозяйка» не воспринималось как не­гативное. Теперь же мы читаем статьи о деконструкции гендерных ролей и распределении обязанностей и возмущаемся в твиттере по поводу гендерных представлений кандидатов из Христианско-демократического союза Германии. Но в то же самое время, покупая вещи собственным детям, мы платим за жизнь, полную гендерных стереотипов, — мир, в котором даже лидеру христианских демократов Фридриху Мерцу было бы некомфортно. Чем ближе коммерция подбирается к порогу детских комнат, тем более реакционным становится это пространство, предназначенное для игры и развития ребенка. Порою кажется, что современное общество подсознательно воспроизводит розово-голубое разделение полов, потому что оно психологически не в силах вынести того зачаточного равенства мужчин и женщин, которого мы достигли на сегодня. «На меня сильно повлияли мои родители. Мать всегда окружала меня невероятной заботой, а отец во время путешествий и экскурсий показал мне, насколько интересен мир. Думаю, было бы неплохо, если бы моя дочь могла испытать все это и получить такой же опыт. Только мне бы хотелось быть одновременно и интересным, и заботливым отцом». Георг, 31 год, независимый журналист, отец годовалой Лии-Матильды