– Вы ведь окончили в Темблине начальное училище… – Было такое дело, – кивнул Жебрак. – Батька всю жизнь страдал, что его грамоте не выучили. Пришлось держать приказчика исключительно для составления всяких бумаг – хозяйство вроде мельницы бумаг требует. Вот и отправили меня учиться… – Тогда, может быть, помните, как писали под диктовку? – А как же ж, – сказал Жебрак. – Как сейчас помню: ходит пан учитель между партами и диктует громко, с расстановкой: «Хараша халодная вада, кагда хочеца пить». А мы должны написать не как слышится, а как правильно пишется. Не все справлялись… – Что же, дело вам знакомое, – сказал я. – Поиграем в царскую школу… хотя, конечно, никакая это не игра, а серьезное дело. Я вам продиктую текст, не особенно и длинный, а вы его старательно запишете. Несложная задача, верно? – А к чему это? – спросил Жебрак спокойно, не притрагиваясь к авторучке. – Уж извините, служебная тайна. Но дело очень серьезное. Внесу полную ясность: вы можете отказаться, я здесь, признаюсь, неофициально. Но доложить начальству все равно придется. В этом случае вас уже официально вызовут повесткой, и придется сделать то же самое, но уже у нас в отделе… – Чего же отказываться, если власть требует? Власти всегда нужно идти навстречу, на то она и власть… – Он взял авторучку, никак не скажешь, что неумело. – Что прикажете писать, пан капитан? – Дорогие советские товарищи, – начал я. – Начинайте с новой строчки… И продиктовал ему весь текст анонимного письма. Жебрак писал старательно, не делая пауз, не поднимая глаза от бумаги, и я не мог определить по его лицу, какие чувства и эмоции он испытывает. Бесстрастное, невозмутимое лицо. Посадить его напротив Радаева – словно зеркало смотрелись бы… – Всё, – сказал я. Старательно уложил в планшет исписанный до половины лист и авторучку – конечно, бегло прочитав написанное. Крупные, угловатые, буквы, классический «мужской» почерк, какому учили дореволюционных школяров. Разумеется, я не брался с ходу определить, писала ли анонимку та же рука – здесь я не спец, нужен эксперт… Жебрак проводил меня до машины (телега с мукой уже укатила), пожелал счастливого пути, и я уехал. Когда по обе стороны дороги потянулся густой сосняк, удовлетворенно ухмыльнулся. Ничьего нового не произошло – старая добрая «ловля на живца», правда, всякий раз менявшаяся в зависимости от условий игры. Но прием этот пару раз использовался при других обстоятельствах: фигурант должен думать, что я действую по собственной инициативе, и никто даже не знает, куда я отправился и зачем. Что способно его подвигнуть на активные действия, а проще говоря, угрохать меня к чертовой матери в надежде, что по моим следам никто другой не припрется. Не будем касаться увлекательной, но ущербной с точки зрения материализма темы – оборотней и чародейных птиц. Есть более приземленные и более реальные. В первую очередь – выстрел из леса из какого-нибудь «винтореза», каких по округе припрятано немало. С одной стороны, для такого нужно иметь определенный навык. Трудненько убойно влепить в водителя хоть и не несущейся с бешеной скоростью, но все же достаточно быстро едущей машины, не имея навыков в стрельбе. С другой – откуда известно, что у Жебрака или у второго, живехонького его приказчика, которого так и не видел, таких навыков нет? Здесь, в глухомани, хоть с пулеметом учись обращаться, лишних ушей не будет. Сумерки уже близятся, но не стемнело окончательно, так что… Черт! Справа на обочине у самой земли полыхнул желтоватый неяркий огонь, совершенно бесшумно, и тут же погас. И тут же мотор заглох. Машина проехала несколько метров по инерции и встала. Вокруг стояла тишина, в лесу уже было темнее, чем на дороге. Я подождал, потом надавил кнопку стартера. Безрезультатно, стартер даже не провернулся вхолостую, словно прочно отказал. Ну что же, в автомобильных двигателях я разбирался плохо, но мог исправить мелкие поломки: закрепить соскочивший провод аккумулятора, вывернуть и прочистить свечи, продуть засорившийся карбюратор. «Виллис» оставался на мельнице без присмотра, и подручный Жебрака запросто мог что-то в моторе напортить, но опять-таки за короткое время – меня не было не более двадцати минут – не успел бы устроить какую-то серьезную пакость, хватило бы только на мелкое вредительство. Я взял добротную американскую кожаную сумку с заокеанскими инструментами, выпрыгнул… И тут меня словно током шибануло! Я взял инструменты – в точности как Ерохин. Я собирался поднять капот – как сделал Ерохин. Я был на безлюдной лесной дороге – в точности как Ерохин. И Ерохина нашли мертвым… Не раздумывал, вообще ни о чем не думал – словно некие звериные инстинкты вели. Даже не бросил сумку, попросту разжал пальцы, и она глухо шмякнулась оземь. Выхватил пистолет из кобуры, вмиг снял большим пальцем курок с предохранительного взвода и завертелся так, словно хотел заглянуть самому себе за спину… И вот оно! С той стороны, откуда я ехал, над дорогой бесшумно летела, снижалась, большая птица, показавшаяся какой-то странной, то ли черная, то ли просто темная в подступавших сумерках, была уже совсем близко… Я, как хорошо выучили в свое время, рухнул спиной вперед, так, чтобы не стукнуться затылком, и стал стрелять по беззвучно скользившей ко мне крылатой твари: раз, два, три, четыре! Пятого выстрела сделать не успел – птица резво взмыла вверх, промчалась надо мной и со скрипучим, словно бы жалобным криком исчезла с глаз. Вскочив на ноги, я увидел, как она скрывается за темными верхушками сосен. Промахнуться четыре раза из четырех пусть по подвижной, но близкой и крупной цели я никак не мог, но не похоже было, что она серьезно ранена… Вновь завертел головой, держа пистолет дулом вверх, наготове. Словно заправский зенитчик, следил за воздухом. Ничего. Никого. Тишина и безветрие, сумерки сгущаются… И тут я увидел кое-что еще: явственное движение в лесу, не так уж и близко, мелькание между деревьями низких стремительных тел, отблеск светящихся глаз… И снова вел не разум, а некие инстинкты. Загнал пистолет в кобуру, даже успел аккуратно ее застегнуть, кинулся к ближайшей сосне, не толще телеграфного столба, подпрыгнул, обеими руками ухватился за шершавый, липший к ладоням ствол – одуряюще пахнуло хвоей и смолой, – рывками подбрасывая тело, царапая кору носками сапог, по-обезьяньи проворно полез вверх. Уселся верхом на толстый сук, отворачивая лицо от царапавших щеку жестких иголок, посмотрел вниз. Я угнездился на высоте метров четырех, а внизу, насколько удавалось разглядеть сквозь ветки и хвою, расселись вокруг ели четыре крупных волка, скорее бурого окраса, чем серого. Смотрели на меня, вывалив языки, спокойно и непонятно. Я громко покрыл их матом – чтобы посмотреть на их реакцию. Они и ухом не повели, будто привыкли к человеческой речи и страха перед человеком не испытывали совершенно. Неправильные волки. Зимой, когда подводит волчье брюхо, они и могут загнать на дерево невезучего путника, но ранней осенью, когда в лесах достаточно жратвы, тех же зайцев и косуль, с чего бы им охотиться на человека? Ну что же, с прибытием вас… Или вы решили, что я буду сидеть сложа руки? Не на того нарвались… Я достал пистолет, тщательно прицелился в лобастую башку и плавно, как в тире, потянул спуск – и еще раз, и еще, и еще. Пистолет исправно грохотал и чуточку подпрыгивал в руке, но все равно полное впечатление, что я палил в них холостыми – волк и его сосед, в которого я выпустил две последние пули, даже не пошевелились, ухом не повели, не говоря уж о том, чтобы завалиться мертвыми; и в сумраке мне почудилось, что вся четверка злорадно ухмыляется, хотя этого, конечно, не могло быть, волчья мимика неизмеримо уступает человеческой. Но ведь я никак не мог промахнуться с такого расстояния по такой мишени!!! Либо мне каким-то неведомым образом отводили глаза и я стрелял мимо цели, либо… пули их не брали. Обычные пули. А где мне было взять лампадного масла? Поневоле начинаешь в него верить, как и во многое другое… Я не стал ни вынимать расстрелянную обойму, ни вставлять запасную. Снял только пистолет с затворной задержки, вложил в кобуру и, изогнувшись на суку, достал из кармана галифе «наган». Выстрелил только дважды, можно сказать, эксперимента ради, с тем же результатом, точнее, отсутствием такового: волки сидели так, словно и «наган» был заряжен холостыми, но этого не могло быть, откуда бы на нашем складе взялись холостые патроны, замешавшиеся среди боевых? Да и сам я прекрасно помнил, что снаряжал обоймы боевыми, с торчащими из них головками пуль… Словом, поневоле приходилось принять за истину: на этих волков обычные патроны не действуют. Теперь можно и спокойно – ну, относительно спокойно – подумать над создавшимся положением… Ситуацию можно без малейших натяжек охарактеризовать одним словом – патовая. Мои стволы против них бессильны, но и волкам меня не достать. Волки не могут лазать по деревьям, все равно, обычные или оборотни. А оборотень в человеческом облике откинет копыта вмиг от самой обычной пули – пример Корбача налицо. Надо полагать, он по каким-то своим причинам вернулся в человеческий облик и получил пулю от Сипягина… Черт, неужели я размышляю об этом серьезно? А что еще прикажете делать в таких обстоятельствах? Пат. Ни мне их не достать, ни им до меня не добраться. Даже если чертова птичка вернется, меня надежно заслоняют густые еловые лапы, не подберется, тварь. Зачем они нагрянули всей бандой? Ответ отыскать можно, рассчитывали, что, как и Ерохина, Садяржица застанет меня врасплох, клюнет ядовитым клювом, а они, вернувшись в человеческий облик, заберут из планшетки писание Жебрака. Значит, оно для Жебрака опасно. Значит, анонимку и в самом деле писал он – и, как человек, малость нахватавшийся городской культуры, получивший некоторое образование, может быть, и почитывавший в отрочестве детективы (это среди дореволюционных школьников, вот и Барея говорил, носило характер эпидемии), знает, вполне вероятно, что такое почерковедческая экспертиза. Дореволюционные сыскари ее уже использовали, что не могло не найти отражения в литературе. Ну а чтобы избежать повторного «диктанта» и вытекающих отсюда неприятных вопросов, умный человек вроде Жебрака непременно что-нибудь придумает. Хотя бы забинтует правую руку – травма на мельнице, сглупа пальцы меж жерновов затянуло! – и писать, заявит, не сможет еще долго. Примерно так было в сорок третьем в том маленьком городке, когда Антуфьев-«Барини» забинтовал руку, выдал это за месячной давности травму, а потому его сначала и исключили из списка подозреваемых в причастности как радиста к перехваченной всего неделю назад передаче… Мое положение… Не такое уж оно и безвыходное. Наши машины здесь ездят редко, что да, то да. Будет ли меня искать Радаев? Мы с ним, обсуждая мою поездку к Жебраку, не назначали конкретного срока моего возвращения, но узнав, что наступила ночь, а я так и не объявился, подполковник, как и я на его месте, обязательно пошлет по этой дороге машину с парой ребят, прикажет, если не встретят меня на дороге, завернуть к Жебраку и порасспросить… Меня форменным образом прошиб холодный пот. Не спохватись я вовремя, лежал бы сейчас на дороге и помаленьку коченел. Как Ерохин. И нашли бы меня, закоченевшего, и Брегадзе подписал бы очередное медицинское заключение, четвертое по счету, и все ниточки вновь оборвались бы в никуда… Самое время обдумать свое положение и трезво прикинуть, какие у меня шансы выйти живым из этой поганой истории. Шансы имелись весьма даже большие. Уже ясно, что поделать они со мной ничего не могут. Все надежды возлагали на свою чертову птичку, рассчитывали без малейших хлопот взять бумагу у мертвого. А я – вот он, живехонек. Предварительной договоренности с Радаевым не было, но он, конечно же, не пойдет безмятежно спать, узнав, что я до сих пор не вернулся. Обязательно по прошествии какого-то срока, вряд ли особенно долго, пошлет по этой дороге машину ввиду темного времени и неизвестности не с одним человеком, а с двумя-тремя. Мой «Виллис» они обнаружат быстро, а там и я подам голос с ветки, что твой филин. Вряд ли волки станут на них нападать, хотя у них есть все шансы победить в скоротечной схватке – пули их ведь не берут… Два, а то и три трупа со следами волчьих зубов – ЧП, которое может привести к непредсказуемым последствиям. Скорее всего, они тихонечко уберутся в чащобу, когда наши обнаружат брошенный «Виллис». Есть другой вариант, гораздо более для меня опасный… На мельнице может быть припрятан винтарь или пистолет – дело обычное для здешних хуторов. Нести оружие с собой в волчьем облике было бы крайне неудобно: если пистолетную кобуру крупный волк еще унесет в зубах без особого труда, то тащить винтовку гораздо более затруднительно. Могут послать за оружием кого-то в человеческом облике… Или не станут этого делать? Снять меня с дерева с винтовкой легче легкого, как глухаря с ветки, но вот потом… Труп офицера Смерша с пулевыми ранениями – это тоже ЧП, после которого вся округа будет долго стоять на ушах, и следствие начнется тщательнейшее… Не исключено, они в некоторой оторопи. Сами не знают, что делать дальше, а в волчьем облике не поговоришь. В общем, выход у меня один: сидеть смирнехонько и ждать подмоги. Толстый еловый сук – конечно, не скамейка в парке, ну да в моем положении выбирать не из чего. Перетерплю. Зимой, в морозец, мне пришлось бы туго, но сейчас, в конце сентября, ночью хоть и зябко, но не замерзну, продержусь. Главное… Все мысли мгновенно отлетели. Полная луна, огромная, желтая, уже взошла над лесом, хоть пока еще и невысоко, и я прекрасно видел, что волков осталось трое. А вместо четвертого у ели стоит человек, голый, как библейский Адам до грехопадения. И узнать его нетрудно… – Эгей, пан капитан! – громко сказал Жебрак, задрав голову. – Долго ты там будешь сидеть, как курица на жердочке? Слезай по-хорошему, и поговорим, как тебе живым ноги унести. Чем хочешь поклянусь, не тронем… если договоримся. Все равно никто тебе не поверит, у вас, красных, безбожник на безбожнике сидит и безбожником погоняет. Ну, дело житейское, мне только на пользу… – Жебрак, а ты перекрестись, – ответил я задиристо. – Тогда, может, и поверю. – Ты ж некрещеный? – А ты? – И я тоже, – серьезно сказал он. – Ни к чему нам крещение, от него одни неудобства. Так слезешь? – Подожду, – сказал я. – Все равно с рассветом уберетесь. Крестьяне к тебе еще пару недель зерно возить будут. Вот обнаружат они утром, что на мельнице ни души, в милицию кинутся… – Умный ты, а дурак, – все так же спокойно сказал Жебрак. – К чему на мельницу непременно всем возвращаться? Отправлю одного Тимоша, – он кивнул на ближайшего к нему волка, – он и скажет, что я по делам в город уехал и он за меня. Такое не раз бывало. А есть дома бабы или нет, кто проверять будет? В голову пришла столь простая и полезная мысль, что я едва не заорал от радости. Изогнувшись, выхватил из кармана галифе «наган» и выстрелил Жебраку в голову – раз, два, три! И – ничего. Он преспокойно стоял на прежнем месте, словно я и на этот раз палил холостыми. Как же тогда Сипягину удалось?! – Ты, капитан, как дите малое, – покачал головок Жебрак. – А еще военный, блях полна грудь… Не действуют на нас твои пули, неужели еще не понял? Не тот народ пошел, ничегошеньки о жизни не знает… Был в Косачах поп, так он родителя моего пытался со свету сжить крестом и молитвой. Не получилось ничего, ну да, с другими ведь получалось, так что попробовать стоило, кто ж знал заранее. А ты, как дите… Хватит, – сказал он деловито. – Смысла нет с тобой болтать. По-другому сделаем. Пошлю Тимоша на мельницу за пилой. У меня хорошая двуручка, в прошлом году у немца купил, наточена и разведена, хоть ты на ней вместо скрипки играй. Обернется Тимош быстро, это дорога крюк делает, так уж проложили, а по прямой через лес гораздо ближе. Свалим елку в два счета, и тут уж пойдет другой разговор… Да и не будет никакого разговора. Ты ж не белочка, с дерева на дерево скакать не способен… Последний раз предлагаю: слазь, и потолкуем по-хорошему. Ну? Я ему ответил кратко, но выразительно, использовав богатства русского языка, добавив кое-что из белорусского и польского. – Ну, сам над своей жизнью пануешь… – фыркнул Жебрак. Наклонился к тому самому ближайшему волку, что-то зашептал на ухо. Волк кивнул – совершенно по-человечески кивнул! – вскочил на четыре лапы и опрометью кинулся в лес. Вот его уже не видно меж освещенных луной деревьев, отбрасывающих густые, резкие тени… Скверно оборачивается дело, подумал я без страха, с этакой холодной отстраненностью, как будто и не меня касалось. На волчьих лапах этот клятый Тимош добежит быстро. Пилу он, конечно, понесет в человеческом виде, волку такое совершенно не под силу, но все равно обернется быстро. Два хватких мужика, сызмальства привыкшие пилить дрова, елку повалят минут за несколько. И будет четыре зверюги на меня одного, тут ни боевое самбо не поможет, ни прочая рукопашка, которой меня хорошо выучили… И тут я услышал не так уж и далеко шум автомобильного мотора! Сердце так и заколотилось – подмога, наши? Волки тоже услышали – с их-то острым слухом… Прошло совсем немного времени, и я точно определил: машина идет не со стороны Косачей, а с той стороны, откуда я приехал. И это не легковая, а грузовик, судя по звуку – «студер». Но так даже лучше. Распрекрасно будет, если у них окажется полный кузов бойцов… Я, невольно повернувшись в сторону дороги, упустил момент, когда это произошло. Только что под деревом стоял Жебрак, а сейчас на том же старом месте стоял сторожко уставивший уши волк. Ага, надо полагать, ЭТО происходит в какие-то секунды… Шум сильного мотора все громче, все ближе, вот уже показались фары, горящие в полную силу, не прикрытые светомаскировочными заслонками – ну да, с тех пор, как мы сюда пришли, немцы Косачи практически не бомбили, справедливо не видя в этом никакого военного смысла – военных объектов здесь нет, разве что оборудован полевой склад ГСМ на восточной окраине… Словно получив некую команду, волки вскочили и припустили в лес, миг – их и след простыл. Ага, не нравится?! Машина была совсем близко, и я уже видел, что тента нет, в кузове сидят шестеро в пилотках, с автоматами между колен, а у заднего борта лежат невысоким штабелем какие-то ящики. В лучи фар попал мой «Виллис», сиротливо стоявший у края, дороги и моя валявшаяся рядом донышком вверх фуражка. «Студер» остановился метрах в пяти от него, не выключая мотора, в кабине послышался негромкий разговор, распахнулась правая дверца, и раздался чей-то командный голос: – Оружие к бою, смотреть в оба! Знакомо заклацали вразнобой затворы автоматов. Солдаты с большим проворством встали по трое у каждого борта, нацелив стволы на лес. Из кабины выпрыгнул человек в офицерской фуражке, со звездочками на погонах, тоже с автоматом. Самое время было объявиться, и я крикнул не особенно громко – нас не разделяло и десяти метров: – Не стреляйте, свой! Офицер с похвальной быстротой навел автомат прямехонько на мое дерево, подождал немного и крикнул: – Сколько вас там? – Один! – откликнулся я. – Я офицер! Теперь я рассмотрел, что это старший лейтенант с пехотными эмблемами на погонах, но лунный свет, хотя и яркий, не давал определить цвет кантов и околыша. Ну да какая мне разница?! Вот она, выручка!