Антея опоздала к завтраку. Роберт потихоньку вылил ложку патоки на одежду Ягненка, поэтому малыша пришлось увести, чтобы как следует вымыть. Конечно, так поступать было очень нехорошо, зато это помогло добиться сразу двух целей: развеселило Ягненка, который больше всего на свете любил быть липким, и отвлекло Марту, чтобы остальные могли ускользнуть в карьер без младшего брата. В переулке Антея, задыхаясь после торопливого «ускальзывания», сказала: – Я хочу предложить загадывать желания по очереди. Только никто не должен просить то, что не понравится другим. Согласны? – И кто будет просить первым? – осторожно спросил Роберт. – Я, если не возражаете, – извиняющимся тоном сказала Антея. – И я уже придумала, что попрошу… Крылья. Воцарилось молчание. Остальные хотели найти изъян в желании Антеи, но так и не нашли, к чему придраться, потому что слово «крылья» пробудило радостный трепет в груди каждого ребенка. – Неплохо, – великодушно одобрил Сирил. А Роберт добавил: – А ты, Пантера, не такая дура, какой кажешься. – Это будет абсолютно чудесно! – воскликнула Джейн. – Как красочный сон наяву. Они легко нашли песчаного эльфа, и Антея сказала: – Я бы хотела, чтобы у всех нас были красивые крылья и мы могли летать. Песчаный эльф надулся, выдохнул, и в следующий миг все дети почувствовали за плечами что-то странное, тяжелое и легкое одновременно. Псаммиад склонил голову набок и обвел всех своими улиточьими глазами. – Недурно, – мечтательно сказал он. – Но ты, Роберт, вовсе не такой ангелочек, каким сейчас выглядишь. Роберту с трудом удалось не покраснеть. Крылья были очень большие и невероятно красивые: мягкие, гладкие, перышко к перышку. Перья переливались разными цветами, как радуга, или как радужное стекло, или как пленочка, которая бывает на воде и которую лучше не пить. – О… Но как на них летать? – спросила Джейн, тревожно переминаясь с ноги на ногу. – Осторожней! – сказал Сирил. – Ты наступила мне на крыло. – Больно? – поинтересовалась Антея. Ей никто не ответил, потому что Роберт расправил крылья, подпрыгнул и начал медленно взлетать. Он выглядел довольно неуклюжим в своем костюмчике с бриджами, и его болтающиеся в воздухе ботинки казались намного больше, чем когда он стоял на земле. Но остальных мало заботило, как он выглядит или как они сами выглядят, если уж на то пошло. Все расправили крылья и поднялись в воздух. Конечно, всем вам снились полеты, и вы знаете, каково это – летать. Во сне это кажется таким прекрасным, таким простым… Вот только потом вам никак не вспомнить, как же удавалось летать. Обычно во сне летаешь без крыльев, что еще удивительней, но с крыльями или без, нелегко сообразить, как это получалось. Итак, четверо детей взлетели, хлопая крыльями, и вы не представляете, как приятно ветер начал обдувать их лица. Размах крыльев был таким большим, что приходилось лететь далеко друг от друга, чтобы не сталкиваться. Но такие мелочи легко схватываешь. Все английские слова, да и греческие, не могут точно описать чувство полета, поэтому я не буду даже пытаться его описать. Скажу только, что смотреть на поля и леса сверху вместо того, чтобы смотреть на них снизу, – это все равно что рассматривать красивую живую карту, где вместо дурацких рисунков на бумаге разворачиваются друг за другом настоящие залитые солнцем леса и зеленые поля. Как сказал Сирил (не понимаю, откуда он подцепил такое слово): – Просто улётно! Нынешнее желание было прекраснее и волшебнее всех остальных желаний, загаданных детьми. Они летели, парили на огромных радужных крыльях между зеленой землей и голубым небом; пролетели над Рочестером, затем свернули в сторону Мейдстоуна, и вскоре очень проголодались. Как ни странно, они захотели есть как раз тогда, когда летели довольно низко над фруктовым садом, где среди листвы поблескивали раннеспелые сливы. Братья и сестры остановились, раскинув крылья. Я не могу точно объяснить, как можно остановиться в воздухе, но это слегка похоже на то, как вы останавливаетесь в воде. У ястребов такое прекрасно получается. – Что верно, то верно, – сказал Сирил, хотя никто не произнес ни слова. – Но воровство есть воровство, даже если ты крылатый. – Ты уверен? – живо спросила Джейн. – Но ведь если ты крылатый, значит, ты птица, а никто не запрещает птицам нарушать заповеди. Ну, может, и запрещает, но птички всегда воруют, и никто их не ругает и не отправляет в тюрьму. Из-за больших радужных крыльев опуститься на сливовое дерево оказалось не так легко, как можно было подумать, но каким-то образом детям это удалось. Сливы оказались очень сладкими и сочными. К счастью, братья и сестры успели досыта наесться, прежде чем увидели, как в ворота сада входит толстый мужчина с палкой в руках. Наверное, толстяк был хозяином слив, и дети в едином порыве выпутали крылья из усыпанных плодами ветвей и взлетели. Мужчина резко остановился и замер с разинутым ртом, увидев, как ветви трясутся и шелестят. – Эти проказники опять за свое! – воскликнул он и ринулся вперед, потому что деревенские мальчишки давным-давно научили его, что за сливами нужно присматривать. Но, увидев, как над верхушкой дерева взметнулись радужные крылья, садовник решил, что сошел с ума, и ему это совсем не понравилось. Посмотрев вниз, Антея увидела, что мужчины отвисла челюсть и лицо пошло лиловыми пятнами. – Не бойтесь! – крикнула она и поспешно нащупала в кармане трехпенсовик с дырочкой, который собиралась повесить на ленточке на шею – на счастье. Покружив над несчастным садовником, она сказала: – Мы съели несколько ваших слив… Мы не думали, что это воровство, но теперь я что-то сомневаюсь, поэтому хочу заплатить. Антея подлетела к охваченному ужасом мужчине, сунула монету в карман его куртки и в несколько взмахов крыльев присоединилась к остальным. Фермер тяжело опустился на траву. – Будь я проклят! – сказал он. – Наверное, у меня бред и мне мерещится. Но трехпенсовая монета вполне реальна. – Он вытащил ее из кармана и прикусил. – Что ж, с этого дня я исправлюсь. Такое на всю жизнь может сделать парня трезвенником. Хотя я рад, что мне привиделись всего лишь крылья. Уж лучше видеть говорящих птиц, которых нет и быть не может, чем что-нибудь похлеще, о чем даже говорить не хочу. Он медленно поднялся и пошел домой. В тот день он так любезничал со своей женой, что она почувствовала себя счастливой. «Господи, мужа как подменили!» – подумала она, и принарядилась, и нацепила голубой бантик на воротничок, и сделалась такой нарядной, что фермер подобрел еще больше. Возможно, крылатые дети сделали в тот день настоящее доброе дело. Если так, оно было единственным, потому что нет ничего лучше крыльев, чтобы втравить вас в беду. С другой стороны, если вы попали в беду, нет ничего лучше крыльев, чтобы вас из нее вызволить. Так случилось, когда свирепая собака попыталась наброситься на детей, сложивших крылья и двинувшихся к двери фермы, чтобы попросить немного хлеба и сыра – хоть они и перекусили сливами, вскоре снова проголодались. Будь дети обычными, бескрылыми, черная свирепая псина выхватила бы хороший кусок из ноги Роберта в коричневом чулке – Роберт подошел к собаке ближе всех. Но при первом же рыке раздалось хлопанье крыльев, и псу пришлось натянуть цепь и встать на задние лапы, как будто он тоже пытался взлететь. Дети попробовали попросить еду еще на нескольких фермах, но там, где не было собак, люди слишком пугались и могли только кричать. Наконец, почти в четыре часа вечера, с ужасно уставшими и одеревеневшими крыльями, братья и сестры приземлились на церковной колокольне и провели военный совет. – Мы не можем лететь всю дорогу до дома на голодный желудок, – с отчаянной решимостью сказал Роберт. – И никто не даст нам пообедать, даже перекусить, не говоря уж о том, чтобы напоить нас чаем, – сказал Сирил. – Возможно, здешний священник даст, – предположила Антея. – Он должен хорошо разбираться в ангелах… – Любой поймет, что мы не ангелы, – фыркнула Джейн. – Посмотри на ботинки Роберта и на клетчатый шарф Сирила. – Что ж, когда вы попадаете в местность, где вам не продают провизию, приходится брать ее хитростью или силой, – твердо сказал Сирил. – Я имею в виду – так делается на войне. И даже в книжках, где написано не про войну, ни один хороший брат не позволит младшим сестрам голодать посреди изобилия. – Изобилия? – жадно переспросил Роберт, а остальные рассеянно оглядели свинцовую крышу церковной колокольни и пробормотали: – А мы разве посреди него? – Да, – уверенно сказал Сирил. – В торце дома священника есть окно, за окном кладовая, и я видел, что там полно еды: пудинг с заварным кремом, холодная курица, язык, пироги и варенье. Окно довольно высокое, но с помощью крыльев… – Ты гений! – воскликнула Джейн. – Вовсе нет, – скромно ответил Сирил. – Любой прирожденный генерал – Наполеон или герцог Мальборо – заглянул бы в окошко точно так же, как я. – По-моему, нельзя воровать еду, – сказала Антея. – Чепуха, – заявил Сирил. – Что сказал сэр Филип Сидни[2], когда солдат не дал ему выпить воды? Он сказал: «Она нужна мне больше, чем ему». – И все же мы сложимся и оставим деньги, чтобы заплатить за то, что возьмем, ведь правда? Антея умела убеждать, к тому же чуть не плакала, потому что хуже всего одновременно чувствовать себя невероятно голодной и в то же время невероятно плохой. – Оставим кое-что, – последовал осторожный ответ. Все вывернули карманы на крыше колокольни, где в последние сто пятьдесят лет посетители выцарапывали свои инициалы и инициалы своих возлюбленных перочинными ножами на мягком свинце. У детей нашлось пять шиллингов и семь пенсов мелочью, и даже честная Антея признала – это многовато за обед для четырех человек. Роберт сказал, что, по его мнению, восемнадцати пенсов вполне хватит. В конце концов дети сошлись на том, чтобы оставить полкроны, то есть тридцать пенсов. Итак, Антея написала на обороте школьного табеля, который случайно оказался в ее кармане (сперва оторвав от бумажки свое имя и название школы): «Дорогой преподобный, мы очень проголодались, потому что летали весь день. Мы думаем, что взять еду – это не воровство, если умираешь с голоду. Мы боимся у вас просить, вдруг вы откажете, потому что, конечно, разбираетесь в ангелах, но нас трудно принять за ангелов. Мы возьмем только самое необходимое, не пудинг и не пирог, чтобы вы поняли: не обжорство, а настоящий голод заставил нас забираться в вашу кладовую. Но мы не разбойники с большой дороги». – Закругляйся уже, – в один голос потребовали остальные. Антея поспешно дописала: «Наши намерения самые благородные, если бы вы только знали. И вот полкроны в знак благодарности. Спасибо за любезное гостеприимство. Четверо». Полкроны завернули в бумажку с письмом, и дети почувствовали: когда священник его прочтет, он все поймет, как понял бы любой, даже не видя крыльев. – Конечно, есть небольшой риск, – сказал Сирил, – поэтому лучше слететь вниз с другой стороны колокольни, а потом пролететь над церковным двором и махнуть через кустарник. Вроде поблизости никого нет, но лучше подстраховаться. Окно выходит на кустарник и, прямо как в сказке, утопает в листве. Я влечу в окно и буду передавать еду Роберту и Антее, а Джейн пусть наблюдает – у нее зоркие глаза – а если кого-нибудь увидит, свистнет. Заткнись, Роберт! Ее умения свистеть для такого хватит. Пусть она свистит не очень хорошо, зато получится похоже на настоящую птицу. А теперь полетели! Я не буду делать вид, что воровать правильно. Могу только сказать, что в данном случае голодная четверка считала, что не ворует, а заключает справедливую и разумную сделку. Дети не знали, что в магазинах не купишь за полкроны почти целый язык, полтора цыпленка, буханку хлеба и сифон содовой воды. Эти жизненно важные припасы Сирил передал в окно кладовой после того, как незаметно, без приключений и помех привел остальных в это благословенное место. Больше того, он чувствовал, что совершает героический поступок, не тронув ни варенья, ни яблочного пирога, ни кекса, ни цукатов – и я с ним согласна. Еще он гордился тем, что не взял пудинг с заварным кремом… Как раз в этом, по-моему, не было героизма, ведь если бы он его взял, как бы он потом вернул блюдо? А даже голодающий не имеет права красть фарфоровые блюда с маленькими розовыми цветочками. Сифон с газированной водой – другое дело. Дети должны были что-то попить, а поскольку на сифоне значилось имя продавца, они не сомневались, что сифон ему вернут, где бы они его ни оставили. Если у них хватит времени, они сами его вернут. Мужчина, судя по надписи, жил в Рочестере, не очень далеко от их дома. Все вышеперечисленное дети отнесли на колокольню и разложили на листе бумаги, который Сирил нашел на верхней полке кладовой. Когда он развернул бумагу, Антея сказала: – По-моему, можно было обойтись и без нее.