Я не знал условных значков на пропусках наших заводов, и меня возмущал дерзкий тон Сережки. Я напустился на него. — Бродите по лесу — грабите прохожих! Где ваши остальные? Что это за компания подобралась такая? Как вы себя ведете?.. Долго не прощу себе этого. Мне тогда еще не были известны подробности Сережкиной встречи со студентами, история с рюкзаком и пистолетом. Основываясь только на том, что бровастый признал грабителя и рюкзак принес Сережка, я как следует отчитал парня, накричал. Он выслушал, поднялся, побледнел. На лице — такая решимость, что я подумал: уж не собирается ли он опять кинуться в драку? — Не знаю, уважаемый, кто вы на самом деле, но в нашей стране чекисты так не ругаются и, прежде чем говорить, хорошенько думают... Точно... — произнес Сережка весомо. — И вообще, если вы настоящий!.. Трудящиеся работают! Налоги платят. Долю своего труда отчисляют! Вас содержат!.. Чтоб вы охраняли нас!.. Чтобы... Готовый ко всему, он выпалил это единым духом, возвысив голос, резкий, с мальчишеской хрипотцой. Он чуть заметно глянул искоса на керосиновую лампу, затем на окно, словно примерился разбить — потушить свет и выскочить, как это делают герои приключенческих книжек. Я погасил лампу: вокруг давно было светло. Сережка разочарованно сел и напустил на себя каменное безразличие. У меня тоже есть самолюбие, меня задели его слова. «Подумаешь, он меня содержит!..» Я взял себя в руки. Потрепанный вид Сережки так не соответствовал его речам, что трудно было не высмеять их. «Впрочем, — прикидываю я теперь, — за его словами, видать, крылась гражданская гордость». — Неумело, неумело выражаетесь, — пробормотал я тогда, мобилизуя свое самообладание. Выручил старик Чурсин. Он слышал Сережку, разуваясь в сенях, и вошел в комнату с веселым смехом: — Правильно, парень! Охранять нас! И — с нашей помощью!.. А ну-ка, покажи свои обувки... Так и есть! Стало быть, это ты на откосе, в распаднике за кедрами шел впереди меня и не спустился по россыпи, а скатил камень? — Я, — просиял Сережка. — Точно! Позади меня шли вы? — Я, — так же обрадовался дядя Володя. — Молодец! Хорошая хитрость. Уралец или сибиряк? — И сам себе ответил, ласково ощупывая Сережкины плечи. — Векшин? Стало быть, ура-а-лец. Сибиряки — они покрепче, уральцы — похитрее. Ну, не обижайся на ребят, что немного поклепали: тут такая ситуация... А зовут тебя как? — Сергеем. — Ну, докладывай, Сергей. Что своих бросил? Что случилось? Сережка своим рассказом все усложнил. Я уже построил для себя логическую цепь всей сути происшествия в тайге. Версия бровастого — пять человек, и он убил четверых — мною принималась при условии, если будут найдены парашюты и трупы. Я допускал, что бровастый, может быть, все наврал, но он должен будет показать место разыгравшейся у них трагедии. Сережкина версия опять все путала. — Может быть, их было пять? — допытывался я. — Шесть, — настаивал Сережка. Конечно, проще всего не ломать голову разработкой новой версии, а начать поиски парашютов, убедиться в их количестве и делать выводы. Но если их там пятеро живых, вооруженных? Они не будут сидеть на месте. И они могут сбить заслоны, если станут выходить из тайги. Я смотрел на карту: придется обследовать, возможно, до нескольких тысяч квадратных километров. Математика — штука упрямая: двести километров ширины, не меньше, помножить на минимум двести километров длины — получается сорок тысяч! Я еще раз допросил бровастого. Он снова рассказал, что их было пятеро, четверо убито. Подробно описал, как он опускался на высокоствольный березовый лес, плотный, без единого просвета, как, застряв среди ветвей, запутался в стропах парашюта, обрезал их и, встав на ноги, начал расстреливать остальных, и они, не достигнув земли, повисли мертвыми на деревьях. С оговоркой, что это, возможно, неточно, он показывал на своей довольно подробной карте: пять-десять километров севернее лагеря Сережкиных товарищей. Бровастый готов найти трупы на парашютах. Правда, это очень трудно: полдня он двигался оттуда по прямой сплошным березняком, однообразным и густым, не встречая никаких ориентиров. Но он настаивает на том, чтобы непременно отыскать убитых — проверить его показания. Утром в Р* возвратился вертолет. Я связался по радио со своими руководителями, доложил о ходе операции. И дело опять усложнилось. Военные товарищи, сбившие иностранный самолет, усомнились в пяти или шести парашютистах. Самолет, по их утверждению, был небольшим. Экипаж весь погиб, не успев выпрыгнуть. Так что десант мог состоять самое большее из двух человек. Я подробно информировал начальство о результатах допроса бровастого. Делать нечего — одними заслонами, кольцом вокруг тайги не обойдешься. Да и надежно ли такое кольцо? Надо искать парашютистов. Обсудив с руководством свои действия, я еще раз послушал Сережку. Он снова подробно рассказал, как увидел парашюты в небе. — Все видели, что шесть? — спросил я. — Нет, только я и Надя. Остальные были в палатке. А когда мы их подняли по тревоге, парашютисты уже приземлились. — А Надя тоже говорит, что шесть? Сережка долго мялся, кисло ухмыльнулся и, наконец, ответил: — Надя утверждает, что пять. Но я докажу, что шесть. Я запомнил, где они приземлились. Это прямо на север от нашей палатки. Только стрелка компаса, имейте в виду, там барахлит: в горе, наверное, много железа. Давайте немедленно — туда, пока остальные парашютисты не разбежались далеко. Я предложил ему сначала выспаться. Он никак не соглашался, требовал сейчас же отправить его на вертолете к товарищам: — Понимаете, мы там без оружия! Пока вы здесь разрабатываете свою операцию, наших ребят, может быть, уже убивают. А я здесь торчу!.. Кое-как удалось его угомонить — заставить лечь, и он мгновенно уснул. Я был доволен, что хоть соберусь с мыслями. При Сережкиной настойчивости, настырности невозможно ничем заниматься. Итак, что у меня получается? Пять или шесть — неизвестно. Скорее всего — пять: бровастый подтверждает, что самолет был небольшим, десант еле утолкали в грузовой отсек, — они прямо лежали друг на друге. Однако, будем добывать доказательства. Вот-вот прибудет и армейский вертолет. Я решил перебазироваться на Спесивую гору, господствующую над белой тайгой. Договорились, что туда же забросят автоматчиков. С дядей Володей Чурсиным условились, что он остается на месте: все, с кем он связан, будут сообщать новости в Р*. За проводниками я вертолет пришлю. Вздремнув с полчаса, я принял таблетку фенамина и стал собираться. Неплохая штука — фенамин, сильный стимулятор для высших отделов нервной системы. При любой усталости — примешь и снова ощущаешь бодрость, исчезает сонливость, чувствуешь прилив новых сил, словно хорошо выспался. Правда, после такого искусственного возбуждения, когда опять придет усталость, надо отдыхать вдвое: на фенамине держишься в случае крайней необходимости, с ним организм работает на износ. Стояла вёдреная погода. Жарко. Все благоприятствовало тому, чтобы провести операцию в темпе — отыскать пять парашютов и четырех убитых десантников. Сержант Митя привел к вертолету бровастого, и тот опешил, не смог скрыть своего удивления. — Но-но, давай заходи! — подтолкнул его сержант. — Это же обыкновенная телега. Тебя, поди, учили, что у нас телега — единственный вид транспорта? Вот сейчас съездим по твоим делам, вернемся и станем щи лаптем хлебать. Остро́та сержанта Мити предназначалась для парнишек из дружины охраны природы, которые собрались поглядеть на иноземного парашютиста. Но никто из них даже не улыбнулся. Впрочем, они не были мрачными, а лишь серьезно-задумчивыми. Они впервые почувствовали все великое значение своей дружины. А небо над головой было ослепительно-синим — чистым и безмятежным. Обычно оно белесое в наших краях. Но в ту пору, видать, долго стояли безоблачные дни, и небо голубело и голубело. Я пошел будить Сережку. Он спал прямо на полу, на белом домотканом половичке, которыми устлана вся комната. Кто-то — или дочь Чурсина или сам старик — прикрыл его ватником. Сережка лежал с раскрытым ртом, по-ребячьи мерно дыша, и спал так сладко, что я не стал его тревожить. Жалко. Пусть отдыхает парень — он свое сделал. Но как только мы все уселись в вертолете, и над нами засеребрился в солнечных лучах круг вращающихся лопастей винта, из дома выскочил Сережка. Босой, с ботинками в руках, прижимая к груди шаньги, он в несколько прыжков достиг машины и начал тарабанить в дверцу: — Откройте! Откройте! — кричал он истошно. Его услышали, несмотря на оглушительное стрекотание мотора. Водитель, переглянувшись со мною и получив молчаливое согласие, впустил. Сережка пожал ему руку, а мне сказал со сдержанным негодованием: — Как не стыдно, Алексей Михайлович!.. Если бы в кабине не было постороннего, бровастого, Сережка, наверное, опять наговорил бы мне кучу неприятностей. Он, оказывается, попросил на всякий случай дочку Чурсина разбудить его, когда все соберутся отлетать. Предусмотрительно! Я смолчал. Сережка обулся и, поглядывая вниз на раскинувшуюся под нами тайгу, начал уписывать Нюсины шаньги. Мне очень хотелось попросить у него кусочек, но я, конечно, не сделал этого: неудобно. Глава восьмая СПЕСИВАЯ ГОРА В то солнечное утро у палатки Сережкиных товарищей произошли события, подтвердившие предания о спесивости горы. Дед Чурсина, оказывается, не врал, хотя дядя Володя и сам не верил в то, что мне рассказывал. Весь предыдущий день и всю ночь Коля и Вася с Надей и Зиной-беленькой прилежно поддерживали костер. Они старались, чтобы дым шел как можно гуще и, не скупясь, подкладывали сырые ветки, траву, листья — вперемежку с большими плахами. А когда стемнело, наваливали столько сушняка, что костер постепенно раздавался ввысь и вширь, слой раскаленных углей под огнем рос и рос. Стараясь не опалиться, не обжечься, повар Вася прилаживал над костром котелок — вскипятить воду для бульона на завтрак. Он уже приготовил кру́жки, положил в каждую по два мясных кубика, а для Нади — три. Заспешил и стал разгребать пылающие сучья, чтобы поставить воду где-нибудь сбоку на пышущие жаром угли покрупнее. Рогульки и перекладина давно обгорели, а небольших камней поблизости не оказалось. Вот Вася и возился. Остальные спустились в овраг под горою, где лежал упрессованный за зиму снег. Оттуда вытекал крошечный ручеек. Талой водой туристы и пользовались — и умывались и пили. Котелок, поставленный Васей на угли, неожиданно подскочил и опрокинулся. Вася выругал себя за оплошность, налил воды из другого котелка и крикнул товарищам: — Прихватите с собой еще водички! — Ладно, умыться сам придешь сюда! — ответил из оврага невозмутимый Коля. Настроение у всех четверых вошло, что называется, в норму. Они успокоились и были снова беззаботны, веселы. Молодежь! Первое время часто и с опаской посматривали на белую тайгу, но там вся природа, казалось, спала́, и тревога, поднятая Сережкой, улеглась. Надо отдать должное Коле — он своими мягкими распоряжениями и здравыми рассуждениями поддерживал в коллективе выдержку и уверенность. Ну что ж, если из тайги появятся какие-нибудь люди! Мы-де сделаем вид, что ничего не знаем и ничего не подозреваем, будем с ними ласковы, предупредительны и гостеприимны. Постараемся задержать их возле себя. Не может быть, чтобы Сережкино сообщение кому следует оказалось новостью, если это на самом деле недобрые парашютисты. О них уже наверняка знают, их вот-вот начнут искать. Правда, ночью ребята спали неважно: все-таки страшновато. Они поочередно дежурили на ближайшем валуне, с него хороший обзор местности. А большую часть ночных полусумерек просидели у костра и развлекали друг друга всякими россказнями. Толковали и о «Золотой Бабе», и о «Великом Полозе». Вспомнили и «Хозяйку Медной горы», и «Каменный цветок», и «Малахитовую шкатулку», и «Ящерку-огневку». Больше рассказывала Надя, — она знала почти все сказы Бажова. А слушал Надю увлеченней всех повар Вася. Он откровенно любовался ею, благо — Сережки не было, и никто Васе не давал тычка в бок: «Не заглядывайся на кого не надо». Надя же возьми и придумай свою сказку, будто из прочитанных. «Золотая Баба», мол, это гордая и справедливая женщина. Она вышла замуж за богатыря по имени Урал. Всем был хорош богатырь Урал — и силен, и умен, и красив, но по мелочам ее часто обманывал. То медведя убьет, а скажет, что двух. То, говорит, сплошную электрификацию сделал. То дров наготовит на месяц, а похвастается, что на всю зиму. То еще что-нибудь. Любил преувеличивать, напрашиваться на похвальбу. А она не выносила показухи — ловила его на каждом обмане, и жизнь у них складывалась недружно. Тем более, что народ все видит, и всякая нечестность ей была известна. И однажды, мол, когда богатырь Урал начал докладывать ей, что он уже построил лестницу до неба долезть, «Золотая Баба» вконец рассердилась на него, топнула ногой в золотом кованом сапожке и исчезла навсегда. С тех пор она только под землей ходит — все слышит, все знает, что Урал делает. И как только он поступит нечестно, так она ему поставит преграду на пути — камень ли, гору ли, чтоб споткнулся или упал, лоб расшибя. И так делает «Золотая Баба» каждому обманщику — любителю показухи. А кто хочет правду знать про дела богатыря Урала, тот должен к самой земле приникнуть — подслушать: она снизу и скажет, где и что показуха, а где и что — истинно сработано.