– Присядь, милая! – Мужчина заботливо подвел Люду к дивану. Глядя, как он укрывает ей ноги пледом, Сергей вспомнил Софью Аркадьевну и ее командный голос. – Да, я сын Изольды Андреевны Дарницкой. – Он обернулся к Макару. – И должен вам сказать, что вы ошибаетесь. Во всем. Ваши предположения не просто несправедливы – они жестоки. Илюшин еще не видел Давида и теперь с интересом разглядывал его. – Людмила ваша любовница? – Моя любимая, – поправил Давид. – Много лет. И тогда – тоже. Она приходила к нему украдкой, пробираясь узкими тропинками среди крапивы и лопухов. Тихонько открывала заднюю дверь. У них было почти целых два часа счастья три раза в неделю – когда Давид приезжал к матери, а старуха покидала дом ради утреннего променада. Два часа! Итого – шесть, как подсказывает школьная арифметика. С шестью часами Давид чувствовал себя богачом. У многих не набирается и одного. Люда, нежная Люда, ласковая и беспомощная, как роза без шипов. Она никогда не кричала, не повышала на него голос. В ее восхищении им не было оттенка жадности. Любовь к ней не требовала от него служения. Мать Давида сидела на троне, возвышаясь над ним; жена Давида распростерлась под его ногами, готовая быть его рабыней; но и власть одной, и подобострастность другой служили одной цели – управлять Давидом. Люда никем управлять не желала и, кажется, даже не умела. Для нее все было просто. Вот Давид и его прекрасное тело. Вот она сама, тоже в меру хорошенькая. Им приятно и весело вместе! Так почему бы не прибегать тайком к старухе, не валяться на ее роскошных покрывалах, не хихикать, словно дети, перехитрившие злую колдунью! Для Давида их отношения были глотком свободы. Для Люды – удовольствием. Он быстро понял, сколько радости приносят ей деньги, и начал баловать свою подругу. Постепенно сложилось так: мать давала деньги Давиду, Давид часть приносил Люде. После смерти Изольды схема сохранилась. Давид зарабатывал уроками музыки. Он любил свою профессию и любил детей. Но оплаты за его репетиторство едва хватило бы ему одному. А вот Соня – о, Соня умела зарабатывать. На счастье Давида, она не вела учета. Деньги складывались в буквальном смысле на полочку, откуда он привык забирать каждую неделю то, что полагал своей семейной долей. В каком-то смысле так оно и было. Просто это была его семья, не Сонина. – Так вы встречаетесь уже пятнадцать лет? – спросил Сергей. Он посмотрел на Давида уважительно. Пятнадцать лет скрывать от Софьи Аркадьевны свою любовницу! – Семнадцать, – поправил Давид. В его взгляде, брошенном на Людмилу, сквозила искренняя любовь. Он видел не пятидесятилетнюю молодящуюся тетку, а розовую красавицу в золотых кудряшках, прелестную, как пастушка на блюде. – Но только нам нельзя, чтобы Соня узнала, – с пастушеской же прямотой сказала Люда. – Дети! – объяснил Давид. – Деньги! – с той же заботливой интонацией добавила Люда. Сергей не знал, восхищаться ее бесстыдством или осуждать его. Много лет она кормилась и существовала за счет жены своего любовника и признавалась в этом без малейшего стеснения. «Хотя и Давид этот тоже красавчик, конечно. Нет бы сам зарабатывал. А то у жены берет!» Давид, очевидно, почувствовал перемену в его отношении. – Вы не расскажете Соне? – боязливо спросил он. – Прошу вас, не делайте этого. Ни я, ни Люда не имеем никакого отношения к гибели моей матери. – Где вы были в день ее смерти? – Гуляли с женой в парке, – не задумываясь, ответил Давид. – А вы? Людмила растерялась. – Я, кажется, дома была. Ну да, точно! С Раисой! Мы с ней весь день готовили. – Кто-нибудь может это подтвердить? – Танька может. Она к нам на кухню то и дело заглядывала. Совестно ей, видно, было, что она с отчетами своими финансовыми сидит, пока мы на всю честную ораву готовим. Да все меня видели! – подумав, добавила она. – И девчонки мои, и Варнавины оба. Я бы никогда руку на Изольду не подняла. Она же мама его! Людмила, не стесняясь, притянула к себе Давида и звонко чмокнула его в макушку. – Не понимаю, – сказал Сергей, когда они вышли из подъезда, – что он нашел в этой бабе? Глуповатая, ленивая, черствая, да еще и стяжательница. Ты чего молчишь? – Все так, – после паузы сказал Макар. – Глуповатая, ленивая, довольно бездушная. Но при всем том она светится. – В каком смысле? – А ты не заметил? Сергей сначала хотел с насмешкой отвергнуть предположение, будто он чего-то там заметил, но в следующую секунду вдруг без всяких пояснений понял, о чем говорит Илюшин. От этой простоватой женщины, обустроившей квартиру, воплощавшую в себе победу макраме над здравым смыслом, и в самом деле исходили тепло и свет. Тихий, неясный – но он существовал, и в его лучах всю жизнь грелся Давид Дарницкий. Едва Бабкин это осознал, как тут же захотел поспорить с Илюшиным просто из духа противоречия. Но не успел: в кармане зазвонил телефон. – Слушаю? – Уважаемый, вы, по слухам, жаждали со мной встретиться, – сказал, растягивая слова, незнакомый ему начальственный голос. Бабкин хотел поинтересоваться, с кем имеет дело, но тут с ним вновь случилось короткое озарение. «Уважаемый», «жаждали встретиться»… Эта вычурная речь могла принадлежать только человеку, имевшему отношение к литературе. – Виктор Иванович! – обрадованно воскликнул он. – Наконец-то! А я как раз в Москве. Можно к вам подъехать? – Подъезжайте, – разрешил голос. – Еще полчаса я буду на месте. Бабкин торжествующе обернулся к Макару. – Издатель прорезался! – Квадрин? – Он самый. Полчаса обещает нас подождать. – Не успеем, – оценив расстояние до издательства, сказал Макар. – Успеем! – пообещал Бабкин. – Я хочу услышать от него подтверждение нашей теории и закончить с этим делом раз и навсегда. Так что мы успеем. У нас просто выбора нет! Последний шаг – и они смогут рассказать Яне Тишко, что в действительности случилось в июне двухтысячного года. Писатель Прохор Савельев, оставшийся без денег, подбирает в Туле Геннадия Козицкого. Был ли парень и впрямь талантлив? Или Прохор подцепил его на крючок славы, подсек эту мелкую честолюбивую рыбешку, возомнившую себя барракудой, и выдернул на берег, чтобы использовать для своих целей? Одно другого не исключает, сказал Макар и был прав. Козицкий отключил сигнализацию, Прохор забрал драгоценности. Однако он не учел, что в этот день старуха осталась дома. Она обнаружила воров, бежала от них и умерла на глазах у Яны Тишко. Девочки в качестве свидетелей его преступления Прохора не пугали. Но Паша, тот самый Паша, которого Прохор так явно выделял из прочих внуков, увидел его и дал деду понять, что все знает. К этому времени Савельев уже избавился от своего глупого соучастника. Одуревший Козицкий кинулся пристраивать украшения Изольды через комиссионки, и близок был момент, когда его взяли бы оперативники. Не погибни Козицкий сам, Прохор толкнул бы его под поезд. И вдруг новая опасность. Шантажировал ли Пашка деда? Намекнул ли, что Женька и Тишка больше ему не конкуренты в гонке за наследством Тульского Зодчего? Парень верно оценивал взрослых. Он был проницателен и хитер. Но тут допустил ошибку. Если дед и не обдумывал способов избавиться от внука, он воспользовался ситуацией, которую подбросила ему жизнь. Тишка, очнувшись после обморока, стала убийцей собственного троюродного брата, а Прохор – страдальцем, потерявшим любимого внука. Бабкин предположил, что последующие годы Савельев распродавал украшения и жил на эти деньги. На десять-пятнадцать лет скромной жизни ему бы хватило. О том, что произошло в Литвиновке в июне двухтысячного года, никто бы не узнал, если бы не Раиса. Она догадалась, что убийца – ее муж. Или Прохор покаялся перед смертью. Как бы там ни было, Раису мучила мысль, что девочка живет, считая себя преступницей, и она оставила дом ей – вместе с почти прямым указанием на то, что случилось когда-то. Прочитать ее послание было под силу только Яне. В эту картину не вписывалось лишь появление Вениамина возле дома Козицкого. Дворжик четко указал на его фотографию. Но и тут Илюшин с Бабкиным, подумав, нашли объяснение. У Варнавиных не было машины, а Тулу и Литвиновку разделяло почти восемьдесят километров. Поговорив с Леликом, Вероникой и Яной, Макар убедился, что они не помнят ни одного дня, когда Вениамин отсутствовал бы дома. Это еще можно было списать на детскую забывчивость. В конце концов, у всех ребят имелись куда более важные дела, чем следить за перемещениями Пашкиного отца. Но Илюшин пошел дальше. Он позвонил Татьяне Тишко, и та подтвердила: да, Вениамин все время маячил на виду, как и его жена. Оба не покидали Литвиновку дольше, чем на пару часов, чтобы искупаться в реке или прогуляться по лесу. Это означало, что Дворжик попросту ошибся. Ни Вениамин, ни Людмила Прохору не были нужны. Он действовал один. Бабкин и Макар ехали к издателю Квадрину, чтобы положить последний камешек в основание постройки. 2 Вероника торопилась. Бессистемно открывала коробки и снова закрывала их, хваталась за новые, уже понимая, что ничего не найдет – ее вот-вот выгонят отсюда, как Женьку.