– Причину ссоры братьев. Я как раз возле офиса Татьяны Тишко. А ты лети соколом к издателю и кровь из носу выжми из него все условия контракта с Зодчим. 3 Людмила Кошелева не вошла, а вбежала в свою уютную маленькую квартирку, захлопнула дверь и с усилием сдвинула тяжелый засов, который обычно никогда не запирала. Ей было страшно. Людмила налила себе водки, опрокинула рюмку, перевела дыхание. Человек с тонким художественным вкусом, оказавшись в ее квартире, мог почувствовать слабость и даже недомогание. Всем другим цветам Людмила предпочитала голубой и розовый – в тех сладких их оттенках, которые напоминают о пастиле или младенческих распашонках. Она с юности плела макраме, и стены были украшены горшочками в искусных кашпо, соседствуя с картинами на библейские сюжеты, написанными прохиндеями, не верящими ни в Библию, ни в искусство. Потолок был выкрашен голубой краской, карнизы позолочены, пышные шторы в цветочек перехвачены алыми лентами. Словом, эта квартира представляла собой образчик законченного китча. Людмила обвела взглядом комнату в надежде, что страх понемногу отпустит ее. Злу не было места среди ромашек на обоях, плетеных горшочков и ковров, соперничающих яркостью со шторами. Она взяла телефон – розовый, в сердечках – и набрала знакомый номер. – Люда? – Ко мне приходили! – выдохнула она. – Следователь! Расспрашивал про Изольду! – Тихо-тихо-тихо! Подожди, о чем ты говоришь? – Следователь! – повторила Людмила, чувствуя, что ее снова охватывает отчаяние. – Они опять… как это называется… возбудили дело, да? Возбудили! – Люда, милая моя, это невозможно. – Я видела его собственными глазами! – всхлипнула она. – Он допрашивал меня. – Где? – В парке! Мне было холодно и страшно, но он меня не отпускал. Ты не представляешь, какой это злобный и жестокий человек! В трубке забормотали утешительную ласковую чепуху. Но Люда никак не могла успокоиться. – А вдруг они снова придут? – Ты не станешь с ними разговаривать. – А вдруг они узнают? В трубке замолчали. – Он ведь не просто так ко мне явился, – горячо зашептала Люда. – Ему кто-то рассказал о нас с тобой. Ты представляешь, что будет, если все всплывет? Что будет с тобой? А со мной?! Она тяжело дышала и едва не плакала. – Ничего. Не. Всплывет. – Ее собеседник словно отвешивал на весах по одному слову, и каждое тянуло не меньше чем на килограмм. – Я обо всем позабочусь. Никому больше ни о чем не говори, хорошо? Людмила всхлипнула. – Никому! – настойчиво повторили в трубке. – Ты обещаешь мне? – Обещаю. – Я приеду к тебе сегодня, – после паузы сказал ее собеседник. – Из квартиры не уходи. И больше не говори со мной об этом по телефону. – Почему? – изумленно спросила Люда, но в трубке уже раздавались короткие гудки. Человек, которому она жаловалась на Илюшина, бросил телефон на стол и потер лоб. Разговоры могли прослушивать. Если у нее был следователь, почти наверняка прослушивают! А они наговорили… Стоп, что именно они наговорили? Он стал вспоминать только что состоявшийся диалог и убедился, что при желании сможет от всего отказаться. Вот Люда… Да, с Людой сложнее. Придется что-то делать. 4 Первый визит к издателю закончился ничем. Бабкин проделал двести километров, чтобы выяснить, что Виктор Иванович Квадрин, глава издательства «Цикада», уехал по срочно возникшим делам. – Мы с ним на пять часов договаривались, – мрачно сказал Бабкин секретарше. – Вы автор? – безразлично спросила хорошенькая секретарша. – Нет. А был бы автором, Квадрин вернулся бы? Тогда я могу быстренько что-нибудь написать. Секретарша бросила на Бабкина осуждающий взгляд и подсунула журнал. – Вы сначала фамилию свою разборчиво напишите. – Зачем? – Чтобы Виктор Иванович вам перезвонил. В самом скором времени! – Когда? – Через десять минут, – ответственно заявила секретарша. Виктор Иванович не перезвонил ни через десять минут, ни через час. Плюнув на необязательного издателя, Бабкин решил пока заняться исчезнувшими драгоценностями. – Ювелир, ювелир, – бормотал он, сидя в машине и листая материалы дела. – Где ты, голубчик? Наконец он наткнулся на нужную фамилию. Бабкин позвонил своему бывшему коллеге и попросил выяснить судьбу человека, который делал украшения для Изольды Дарницкой. В отличие от издателя, коллега был человеком обязательным и расторопным. Уже двадцать минут спустя Сергей вносил в дело новые сведения. Ювелира звали Ефим Плучник, и он был два года как мертв. Обстоятельства смерти не были криминальными: Плучник тихо скончался от старости. Сергей отыскал его сына. Бородатый, похожий на гнома немолодой мужчина в ответ на расспросы грустно покачал головой: – У отца остались фотографии его работ, но определить, какие из них принадлежали Дарницкой, невозможно. Честно говоря, в архиве у него полный бардак. – Ясно, – кивнул Сергей. – Извините. Спасибо за помощь. – Да не за что… Сергей спускался по лестнице, раздумывая, что же теперь делать, когда сверху его окликнули. Плучник-младший, перевесившись через перила, смотрел на него. – Я тут подумал… Фотографии, которые вы ищете, могут быть у наследников. Когда Дарницкую убили, отец передавал им снимки. Или не им, или следователю… Вот не помню. Но вы попробуйте! – Попробую, – пообещал Сергей. – Спасибо! В материалах дела фотографий не было. Он выяснил, где живет Давид, и наугад позвонил по указанному в сетевой базе домашнему номеру. Ответил ему басовитый женский голос. «Я Софья Аркадьевна, – твердо сказала женщина, хотя он не спрашивал, кто она, а лишь пытался узнать, можно ли поговорить с Давидом Дарницким. – А вы кто такой?» «А я Сергей, – ответил Бабкин. – Занимаюсь расследованием смерти его матери». «Наконец-то! Приезжайте немедленно, мы давно вас ждем!» И Бабкин, несколько удивленный, отправился к Давиду и его жене. Едва ему открыли дверь, стало ясно, что он заблуждается насчет Давида и его жены. Толстая усатая женщина с выпирающим животом стояла впереди, а из-за ее плеча робко выглядывал худощавый мужчина. Определенно, эту пару следовало называть «Соня и ее муж Давид». – Вы должны были сразу прийти к нам! – безапелляционно заявила Соня. – Я знаю все! Не тратьте время на Плучника. Старый дурак вам ничего не расскажет. – Да, вряд ли, – согласился Бабкин. – Он два года назад умер. Ему показалось, что на нежном испуганном лице Давида промелькнула усмешка.