Кроме Оливера в стычке погиб еще один английский моряк. Любопытно, что тело Оливера некоторое время оставалось без присмотра, пока англичане переносили на корабль другого убитого. Лишь на следующий день Дрейк и еще несколько человек вернулись к трупу Оливера, «который нашли лежащим там же, где они его оставили, но без камзола и рубашки и с воткнутой в правый глаз английской стрелой». Соотечественники забрали тело Оливера и опустили его в могилу бок о бок с погибшим товарищем «со всем уважением, подобающим земным сосудам бессмертных душ, и с теми почестями, каких достойны храбрые солдаты, павшие в бою». После этого Дрейк и его команда вернулись в Сан-Хулиан, где их ожидал новый неприятель – голод. «Наши запасы начали сокращаться, – писал Флетчер. – Впрочем, нам удалось найти маленьких мидий, оказавшихся хорошей заменой мясу, да и морские водоросли оказались весьма недурны на вкус. Мы обшарили все местные закоулки в поисках каких-нибудь закусок, но все же нам не удалось найти ничего лучше тех ракушек, что заменили нам мясо. Кое-где нам попадались лишь пустые гнезда, покинутые их обитателями, – другими словами, мы находили только раковины моллюсков на берегу, где пировали великаны». Разбросанные раковины, по словам Флетчера, имели «столь необычный вид, что люди, не увидевшие их своими глазами, вряд ли поверили бы, что такое возможно: одна пара створок весила не меньше четырех фунтов», а скрывавшийся внутри моллюск весил, по его оценкам, «не менее одного фунта – вполне подходящая порция для великана». Итак, англичанам удалось наполнить желудки, но дальше их ожидала более серьезная опасность, и на этот раз она возникла в их рядах. Флетчер утверждал, что Дрейк впервые услышал о предательских планах Томаса Даути еще до отъезда из Англии, сидя в саду около своего дома в Плимуте, «однако он не поверил, что это правда и что человек, которого он так сильно любил, способен на подобное». Дрейк считал, что, если он станет относиться к Даути «со всем возможным одобрением, уважением и любезностью», все будет хорошо. На борту он предоставил Даути полную свободу действий, а когда другие попытались предупредить его, что Даути замышляет предательство, Дрейк оскорбился. Но со временем, «понимая, что снисходительность и благосклонность принесли мало пользы», Дрейк решил, что пора как-то решить проблему с постоянными выпадами Даути в его адрес, «пока не стало слишком поздно». Он созвал своих капитанов и «джентльменов из своей компании», чтобы сообща рассмотреть письма с предостережениями относительно Даути, которые Дрейк получал «не только на море, но даже и тогда, когда еще не вышел из Плимута». Все они предупреждали, что Даути замышляет «ниспровергнуть» Дрейка и «избавиться от него» – иными словами, речь шла о мятеже или даже об убийстве. Анонимный обвинитель, сообщая об угрозах, пришел в такое нервное возбуждение, что побоялся, будто ему не остается другого выбора, как «собственными руками выпустить себе кишки» или каким-нибудь иным способом «стать самому себе палачом». Какую цель преследовал Даути, вызвавшись участвовать в этом путешествии, по-прежнему оставалось загадкой. Не исключено, что он играл роль тайного агента, и его внедрил в команду барон Уильям Сесил, 1-й лорд Берли, доверенный советник Елизаветы I, статс-секретарь и лорд-казначей, чтобы помешать Дрейку грабить испанские корабли и порты в Америке и тем самым избежать прямой конфронтации с Испанией. Но если Даути полагал, что сможет удержать Дрейка от ярких пиратских выходок, он сильно ошибался. Дрейк никогда не позволил бы таким людям, как Даути, вмешиваться в его дела. Однако если Даути действительно был человеком Сесила, его нельзя было сбрасывать со счетов, поскольку Сесил, по слухам, был настолько близок к Елизавете I, что мог говорить от ее имени так же, как она говорила от его имени. Стоит заметить, в религиозных вопросах Сесил отличался особой суровостью, непреклонностью и прагматизмом. Широта взглядов, по его мнению, не могла принести государству никакой пользы. Государство, говорил он, «никогда не будет в безопасности там, где существует терпимость к двум религиям. Ибо нет на свете большей розни, чем религиозная рознь, и посему те, кто по-разному служит своему Богу, никогда не смогут договориться, как служить своей стране». Если Дрейк открыто выступит против Даути, не будет ли это противоречить желаниям и Сесила, и самой королевы? Дрейк обсудил этот вопрос со своими сторонниками, и те пришли к выводу, что Томас Даути «заслуживает смерти» – или, как они выразились, «из соображений нашей безопасности его ни в коем случае не стоит оставлять в живых». Это произошло 30 июня, а островок, где они приняли это решение, получил название «Остров истинно справедливого суда». Там Дрейк предъявил Даути следующее обвинение: «Вы искали разные способы… опорочить меня с тем, чтобы чинить всевозможные препятствия этому плаванию или вовсе расстроить его». Даути упрямо отрицал свою вину и потребовал, чтобы Дрейк привел доказательства сказанного, после чего вспыльчивый капитан совсем потерял терпение и приказал связать обвиняемого. «Государи мои, – заявил он, – этот человек слишком много болтает. Свяжите ему руки, или я за себя не ручаюсь». 2 июля 1578 г. Дрейк вызвал Томаса Даути и вслух зачитал составленные им и другими членами команды «обвинительные приговоры». На сей раз Даути, по словам Флетчера, признал справедливость обвинений «во всем этом и даже больше, поскольку никто не мог бы вынести ему более сурового приговора, чем он вынес самому себе», и не стал говорить ничего в свою защиту. Анонимное обвинение Дрейка в подкупе королевы и Совета с тем, чтобы они закрыли глаза на его пиратские набеги, никак не свидетельствовало в пользу Даути. Дальнейшее признание в том, что Даути пообещал часть будущей добычи лорд-казначею, привело Дрейка в бешенство. «Что же натворил этот человек! Одному Богу известно, сколько еще подлостей он совершил». Королева предупреждала Дрейка, что лорд-казначей ни в коем случае не должен узнать об истинной цели его путешествия, но Даути не оставил от этого плана камня на камне. Обнародование этой убийственной улики сыграло на руку Дрейку. «Судите сами, пытался или не пытался этот человек замышлять против меня, – сказал он присяжным. – Его единственной целью было прервать это путешествие, сначала лишив меня доброго имени и полностью опорочив, а затем отняв мою жизнь – а между тем, если бы ему это удалось, что стало бы с вами?» По его словам, тогда им «пришлось бы пить кровь друг у друга». Более того, без опытного проводника, такого как Дрейк, они «никогда не смогли бы найти дорогу домой» и вернуться в Англию. Когда эти пугающие мысли улеглись в голове у присутствующих, Дрейк предложил присяжным подумать о великих возможностях предстоящего им путешествия. «Последний матрос на этих кораблях может стать джентльменом», – напомнил он. Но если они вынесут решение в пользу Даути и оставят его в живых, «даже простаку ясно, какой это будет позор». Другими словами, Даути запятнал их всех, и единственный способ снять с себя коллективную вину – казнить его за предательство. «Пусть поднимут руки те, кто думает, что этот человек заслуживает смерти, и пусть опустят руки те, кто думает, что он не заслуживает смерти», – предложил Дрейк. Друг Даути, адвокат Викари, возразил, что подобный суд не имеет законной силы. В ответ Дрейк резко заявил: «Я не желаю слушать крючкотворов-юристов, и закон меня отнюдь не волнует – я сам знаю, что мне делать». Викари возразил – но как можно оправдать то, что они собираются лишить этого человека жизни? «Вам и не придется лишать его жизни, – возразил Дрейк. – Оставьте это мне. Вам нужно лишь решить, виновен он или нет в том, в чем его обвиняют». После того как перепалка затихла, присяжные в составе 12 человек, включая Викари, вынесли единогласный вердикт: виновен по всем пунктам. Дрейк добился того, чего хотел. Дрейк предложил приговоренному на выбор три варианта, один ужаснее другого: согласен ли он принять казнь на этом острове? Предпочтет ли он быть высаженным на необитаемом берегу? Или вернуться в Англию, чтобы ответить за свой поступок перед лордами Совета Ее Величества? После оглашения этих вариантов Даути, сохраняя самообладание, «поблагодарил генерала за столь щедро проявленное к нему милосердие» и пообещал ответить на следующий день. Даути признал, что его «осудили по справедливости», но высказал одно опасение первостепенной важности: он желал «умереть христианином и, что бы ни сталось с его земным прахом, сохранить уверенность, что его душа сможет наследовать жизнь вечную». В этом смысле высадка на необитаемом берегу была худшим из всех вариантов, ибо в этом случае ему вряд ли удалось бы оградить себя от «пагубных и непотребных обычаев». Немногим лучше было предложение вернуться в Англию, чтобы предстать перед судом. Для этого ему потребуется корабль, «и люди, чтобы вести его, и достаточно провизии». И если корабль и провизию еще можно было найти, то «ни один человек из команды, как он полагает, не согласится сопровождать его с таким печальным посланием и по такому гнусному поводу, оставив ради этого столь почетную службу». По здравом размышлении, единственным вариантом, который он мог бы одобрить, была казнь на этом ничтожном маленьком острове. Он просил лишь об одном – дать ему возможность «еще раз принять перед смертью святое причастие и умереть не иначе, чем смертью джентльмена». Остальные пытались убедить Даути проявить к себе снисходительность и выбрать другой вариант, но он «сохранял решимость». То, что он так быстро сдался, хотя до этого настойчиво отрицал свою вину, могло означать лишь одно: обвинение Дрейка, утверждавшего, что Даути состоял в сговоре с лорд-казначеем Берли с целью защитить Испанию от провокаций английского пирата, было недалеко от истины. По свидетельству другого очевидца, Джона Кука, которого нередко обвиняют в чрезмерной неприязни и предвзятом отношении к Дрейку, Даути пожелал поговорить наедине с осудившим его человеком, после чего «его доставили на место казни, где он повел себя не менее доблестно, чем всегда: преклонив колени, он сначала помолился за Ее Величество королеву Англии, свою государыню и повелительницу, после чего попросил Господа даровать успех этому плаванию и обратить его во благо своей стране». Затем он попросил Джона Винтера «вверить его заботам этого доброго рыцаря, и сделал это с таким бодрым и веселым видом, будто отправлялся на праздник». Однако его ждал не праздник, а казнь. «Наконец, повернувшись к генералу, он сказал, как когда-то сэр Томас Мор, что тот, кто отрубит ему голову, не совершит большого подвига, [ибо] у него слишком короткая шея». Затем Даути обвел взглядом всю компанию, и, сохраняя самообладание, попросил всех простить его, «в особенности тех, кому, как он полагал, он своими поступками доставил особенное неудовольствие». Могло показаться, что Даути старается, насколько возможно, продлить свое земное существование и ради этого готов бесконечно извиняться за реальные и воображаемые проступки, однако он, «попрощавшись со всей компанией, положил голову на плаху». Перед этим Фрэнсис Флетчер, «проповедник и пастор флота», совершил причастие, и сам Дрейк принял его вместе с Даути, «который показывал все признаки искреннего сердечного раскаяния». Затем Дрейк и Томас Даути вместе поужинали «в таком веселье и трезвости, как никогда не бывало раньше… и оба подбадривали один другого, прощались и поднимали тосты друг за друга, как будто им предстояло отправиться в дальнее путешествие» – путешествие, которое должно было привести одного на край земли, а другого за грань времен. Наконец Даути встал на колени в назначенном месте, «приготовив свою шею для топора, а свою душу для Царствия Небесного». Он попросил всех присутствующих молиться за него и «пожелал, чтобы палач исполнил свою работу без трепета и сомнения». Он готовился встретить смерть с таким достоинством, что это «полностью искупило все прегрешения, которыми он ранее мог себя запятнать». Палач был уже готов отправить Даути на тот свет. Он резко опустил лезвие на шею Даути, но ему не удалось отделить голову одним ударом. Чтобы закончить свое дело, он нанес еще несколько ударов. Затем Дрейк поднял за волосы отрубленную голову, истекающую кровью и еще почти живую, показал ее собравшимся и громко произнес положенные слова: – Узрите – вот голова предателя. Но смерть Томаса Даути не разъединила двух антагонистов. Напротив, она связала их духовными узами, протянувшимися из этого мира в мир иной. Приказав казнить Даути, Дрейк не просто наказал преступника – он взял на себя ответственность за его бессмертную душу, и это обязательство не имело срока давности. 5 «Золотая лань» После казни Даути в команде началось брожение, грозившее обернуться полномасштабным мятежом. Требовались немедленные меры. Дрейк уверил людей, что королева «сполна выплатит каждому его жалованье», так как, по его разумению, они служили не лично ему, а самой Елизавете I, «и это путешествие было исключительно ее затеей». Он же участвовал в плавании как ее представитель и обладал данными ею полномочиями. Вполне возможно, Дрейк преувеличивал. В конце концов, он был просто пиратом – с завидными связями, но тем не менее всего лишь пиратом. Сменив на время Флетчера, он произнес перед командой проповедь, в которой обозначил правила их дальнейшего пребывания в море. За исключением офицеров, все на борту, как джентльмены, так и матросы, должны работать с одинаковым усердием, и каждый должен подчиняться его приказам – другого капитана у них нет и не может быть. Объединившись таким образом, они смогут продолжать плавание (позднее этот случай стали считать краеугольным камнем традиции английского морского командования). Устанавливая эти принципы, Дрейк всеми силами пытался сплотить свою команду. «Мы отошли уже очень далеко от нашей страны и друзей, со всех сторон нас окружают враги, и потому мы должны особенно ценить каждого из нас, ибо мы не сможем найти ему замену, даже если уплатим за это десять тысяч фунтов». Следует положить конец всякому инакомыслию и попыткам мятежа, говорил Дрейк, «ибо, клянусь жизнью Божией, одна только мысль об этом безмерно меня расстраивает; раздоры между людьми и даже разговоры об этом доводят меня до безумия». Ключом к их общему выживанию было сотрудничество: «Мне надобно, чтобы джентльмен тянул и вязал канаты наравне с матросом, а матрос наравне с джентльменом… Покажем самим себе, что мы одна компания, не дадим врагу повода радоваться нашим раздорам и неудачам». Он с досадой упомянул о неуправляемом темпераменте типичного моряка: «Я знаю, что моряки – самые завистливые люди на свете, и без твердого руководства склонны к своеволию, – сказал он, – и все же я не могу остаться без них». Но если кто-то по-прежнему желал вернуться в Англию и отказывался идти до конца в их великом путешествии, он предлагал им взять «Мериголд», с которой, по его словам, вполне мог расстаться. Предупредив, что дает им время на раздумье до завтрашнего дня, он продолжил: «Я должен сказать вам прямо: я взвалил на себя немало и понятия не имею, смогу ли осуществить задуманное. Это тяжкое бремя, и в одиночку мне его не вынести». Одна лишь мысль об этом, по его словам, «могла довести до умопомрачения». Другими словами, для успеха ему требовалась их верность. Откровенный тон Дрейка и его смирение перед лицом предстоящей задачи благотворно подействовали на моряков. Желающих принять предложение и вернуться в Англию не нашлось. Затем Дрейк предложил всем собравшимся, как джентльменам, так и простолюдинам, задуматься, какое место их путешествие занимает в глобальной картине мира. «Давайте подумаем, что мы сделали. Мы сейчас рассорили трех могущественных правителей, первая из которых – Ее Величество, а остальные два – короли Испании и Португалии. И если это путешествие не увенчается успехом, мы не только станем посмешищем, мишенью для издевок наших врагов, но и оставим на репутации нашей страны вовеки несмываемое пятно. Какой триумф это будет для Испании и Португалии!» Но он вовсе не собирался давать кому бы то ни было повод для насмешек. Дрейк интуитивно понимал, что поворотный момент наступил не только в их путешествии, но и в отношениях между Англией, Испанией и Португалией. Их усилия здесь и сейчас, в этом плавании, будут иметь решающее значение. Подчеркивая важность их миссии, Дрейк рассчитывал заручиться абсолютной лояльностью команды и побудить каждого сделать все от него зависящее для успеха предприятия. Он рассчитывал на них. Королева полагалась на них. Англия нуждалась в них. Одновременно Дрейк пытался намекнуть, что все сказанное косвенным образом оправдывает казнь Томаса Даути – ведь на кону стояли патриотические принципы, которые Даути своими неблаговидными действиями пытался ниспровергнуть. Призрачное присутствие Магеллана и память о трагических эпизодах его плавания ощущались тогда особенно сильно. Дрейк, со своей стороны, был полностью удовлетворен состоявшимся кровопролитием и посчитал, что теперь экспедиция очистилась от зла. Совсем иначе воспринял казнь Даути капеллан Флетчер: «Он был богобоязненным человеком, держал свое слово и неизменно стремился наставлять других и самому утверждаться в вере Христовой, – записал проповедник в личном дневнике. – Он обладал редкими для человека своего времени качествами и был одарен не по летам: сладкоречивый оратор, плодовитый философ, имел хорошие способности к греческому языку и питал разумный интерес к ивриту». Произошедшее глубоко расстроило Флетчера, но, увы, здесь, на краю земли, он никак не мог этому помешать. После казни люди, копавшие могилу для Даути, извлекли из-под земли «большой точильный камень, расколотый на две части». Одну часть камня поставили у изголовья могилы, другую в ногах. На одном из камней вырезали имя Даути и «памятную надпись с именем нашего генерала на латыни, чтобы все, кто придет после нас, лучше понимали, что здесь произошло». Затем Дрейк избавился от «Мэри» – она, по словам Флетчера, «давала течь и доставляла слишком много хлопот». С этого корабля, омраченного тенью казни Даути, моряки сняли все ценное и разобрали его на доски. Шпангоут и киль, словно остов огромного животного, они оставили на острове, где растягивали свои палатки. Затем Дрейк освободил от обязанностей офицеров, выбранных владельцами кораблей, и повторно назначил их уже лично от себя, сославшись на авторитет королевы. Отныне они были обязаны хранить ему верность, а он мог рассчитывать на них в успешном завершении плавания и в вопросах выживания. С этих пор он был единственным предводителем флота – и одновременно единственной мишенью для критики и обид. К тому времени, когда корабли вышли из бухты Сан-Хулиан, Флетчер, до казни Даути в целом одобрявший поведение Дрейка, начал задаваться вопросом о мотивах своего капитана и даже сомневаться в его здравом рассудке. Какой человек мог приказать обезглавить близкого друга на основании простого подозрения? Может показаться, что случившаяся на другом конце света казнь Томаса Даути прошла мимо внимания Елизаветы I и Испанской империи, но это было совсем не так. Король Филипп II, уединившийся в своем кабинете и знавший обо всем, что творилось в мире, из докладов своего министра, получил интригующее сообщение от Бернардино де Мендосы, сына 3-го графа Корука, представителя одной из самых знатных и влиятельных семей Испании. Мендоса успел зарекомендовать себя на поле боя в Нидерландах и написать книгу по военной стратегии. Он был человеком огромных дарований и немалого честолюбия – именно это и требовалось Филиппу II. В 1578 г. Филипп назначил Мендосу послом в Лондоне. С тех пор тот постоянно слал королю зашифрованные письма о новостях английского двора. Под прикрытием официального титула Мендоса занимался своим настоящим делом – шпионажем. Прошло много лет, прежде чем тайные шифры, которыми пользовался Мендоса, удалось взломать, а его отчеты перевести на английский язык, но после этого как на ладони стала видна вся история тайных попыток Испании расшатать и причинить вред Англии, Елизавете I и особенно Фрэнсису Дрейку, которого Мендоса считал главной угрозой имперским амбициям Испании. Мендоса создал обширную сеть анонимных информаторов, отчеты которых он цитировал в своих донесениях. Ни одна военная стратегия не была для него слишком грандиозной, ни одна сплетня не была слишком ничтожной, чтобы ускользнуть от его внимания. Что касается происшествия в бухте Сан-Хулиан, он мог многое рассказать о действиях Дрейка, причем писал с такой уверенностью, как будто лично был тому свидетелем. «Относительно их сюда поступали разные новости, – писал он Филиппу II, отгородившемуся от мира в своем монастырском убежище. – Одни говорили, будто они пропали в море, другие – что они высадились в Камарунсе [в Экваториальной Африке]». Но это было не так. От одного «корабельного капитана», имени которого Мендоса не назвал, он узнал, что флот Дрейка, пополнив запасы провизии в Берберии, явился к Магелланову проливу, «но при входе в него попал в такую сильную бурю, что почти все матросы взбунтовались и отказались плыть дальше. Дрейк понял, что главным зачинщиком был английский джентльмен на борту его корабля, арестовал его и предал суду, причем судьями были сами матросы, которые приговорили его к смерти, но, поскольку никто из них не желал приводить приговор в исполнение, Дрейк сделал это сам, собственными руками отрубил этому человеку голову и продолжил плавание через проливы». В общих чертах этот рассказ воспроизводил события достаточно точно. Дрейк действительно проявил неожиданную безжалостность и собственноручно казнил одного из своих людей. По словам Мендосы, капитан-генерал был готов даже выколоть своей жертве глаза и съесть ее мозг, если это было необходимо для поддержания порядка. С того времени Дрейк стал постоянным источником беспокойства для испанцев, заклеймивших его как «лютеранина и еретика». Впрочем, Дрейк был не единственным английским корсаром, занятым расширением влияния Англии в мире. Кроме него еще два английских первооткрывателя искали богатства и стремились сделать из Англии империю. В своих действиях они руководствовались такими же полуофициальными соглашениями с Елизаветой I, как и Дрейк, и ровно по той же причине – чтобы не давать Испании повод для нападения. Первым из них был Мартин Фробишер, опытный мореплаватель, которого считали одним из лучших лоцманов Англии, примерно одних лет с Дрейком. Имея в своем распоряжении состояние, унаследованное от покойного мужа своей жены, Фробишер занимал в обществе гораздо более высокое положение, чем Дрейк. Антонио де Гуарас, предшественник Бернардино де Мендосы на посту посла короля Филиппа II в Лондоне, называл Фробишера «лучшим моряком и самым храбрым человеком страны». Фробишер мечтал не просто о богатстве. Прежде чем отправиться во второе из трех своих исследовательских плаваний, он обратился к королеве с просьбой назначить его верховным адмиралом северо-западных морей и губернатором всех открытых там земель и позволить оставить себе 5 процентов прибыли от торговли. Когда Дрейк приблизился к Магелланову проливу в Южном полушарии, Фробишер, двигаясь на север, достиг Ньюфаундленда. В тот момент, когда Дрейк вошел в Магелланов пролив, Фробишер ликовал – ему удалось обнаружить богатейшие месторождения золотоносных руд. Он погрузил на корабли 200 тонн руды и, исполненный самых радужных ожиданий, доставил их в Англию. Королева лично приняла его в Виндзорском замке, служившем тогда (как и сейчас) королевской резиденцией. Увы, с тем же успехом Фробишер мог бы везти через всю Атлантику балласт. Когда руду переплавили, оказалось, что это «золото дураков» – железный колчедан, или пирит. Позднее его истолкли в щебень и пустили на прокладку дорог. Вторым конкурентом Дрейка был Уолтер Рэли, джентльмен, солдат, поэт, шпион и писатель. Он учился в Оксфорде, но оставил университет, не получив степени. Он был одним из любимцев Елизаветы – в 1585 г. она посвятила его в рыцари. В ноябре он вместе со своим сводным братом Хамфри Гилбертом возглавил флот и собирался основать аванпост в Северной Америке. Но выход в Атлантический океан в конце года оказался большой ошибкой – постоянные штормы буквально не давали кораблям двинуться с места. Через полгода Рэли и Гилберт были вынуждены вернуться домой, так и не достигнув своей цели. После того как потенциальные конкуренты сошли с дистанции по причине невезения или явной некомпетентности, Дрейк стал еще важнее для Елизаветы I и благополучия Англии. Он не был состоятельным джентльменом, ищущим приключений, – он был настоящим первооткрывателем, неотесанным и живучим. На свете не было ни одного человека, способного внушить Фрэнсису Дрейку страх – за исключением королевы Елизаветы I. Заметно сократившийся флот Дрейка, теперь состоявший из трех кораблей и двух пинасов, продолжал следовать тем же курсом, которым шел Магеллан в поисках пролива. Людей сплотило новообретенное чувство дисциплины, как будто пролитая Даути жертвенная кровь каким-то образом освятила и возвысила поставленную перед ними задачу. Что касается Дрейка, его цель оставалась прежней – сокровища, прежде всего испанские сокровища. По его мнению, не имело никакого смысла пытаться не обидеть Испанию. Когда он стал бесспорным предводителем флота, его поведение стало более уверенным. Никто больше не сомневался в том, что он сможет найти Магелланов пролив и проплыть по нему до Тихого океана. «Итак, произведя на кораблях нужный ремонт, запасшись досками и водой, окончив все другие наши дела и сократив наш флот до самого малого числа, а именно трех кораблей и пары пинасов, которым стало легче держаться вместе и проще обеспечивать себя всем необходимым… и укрепившись, насколько возможно, против всяких неприятностей и невзгод, 17 августа мы вышли из этой бухты, исполненные надежд на счастливый исход нашего предприятия», – писал Флетчер. Повинуясь приказу Дрейка, корабли «взяли курс к проливам, на юго-запад». 20 августа 1578 г. корабли Дрейка подошли к мысу Девы Марии в четырех лигах от входа в Магелланов пролив. Стояла ночь, и моряки увидели «усыпанные черными звездами высокие и крутые серые утесы, о которые билось море, и фонтаны китов в отдалении». Дрейк приказал команде поднять марсели «в знак полного послушания Ее Величеству», которая, по его словам, имела «полную заинтересованность и право руководить» их плаванием. Именно тогда Дрейк ошарашил команду известием о том, что он намерен переименовать флагман из «Пеликана» в «Золотую лань» (под этим названием он и вошел в историю как один из самых знаменитых кораблей эпохи Великих географических открытий). Потребовалось некоторое время, чтобы к новому имени привыкли. Многие и на борту корабля, и позже в Англии по привычке называли судно «Пеликаном». Название «Золотая лань» прижилось далеко не сразу. К тому же данный жест полностью противоречил морским обычаям. Но Дрейка это не заботило – он играл по собственным правилам. Он выбрал для корабля такое имя, потому что на гербе одного из его ближайших соратников, сэра Кристофера Хаттона, изображалась золотая лань (точнее, задняя часть стремительно бегущей по полю самки благородного оленя). Это в каком-то смысле намекало, что флагман Дрейка тоже не чужд богатства и отличается завидной скоростью. А поскольку Хаттон пользовался благосклонностью Елизаветы I, название вдобавок отсылало к ней, пусть и крайне неочевидным образом. До кругосветного плавания Дрейка самыми популярными военными и транспортными судами были каракки с тремя или четырьмя мачтами, прямым парусным вооружением на фок-мачте и грот-мачте и латинским или арабским парусом на бизань-мачте для маневренности. Это были достаточно неуклюжие суда, которые крайне трудно было не заметить. Их высоко поднимающиеся над водой борта служили удобной мишенью для артиллерии. Английские военные корабли, или галеоны, напротив, сидели в воде ниже, были более изящными и быстрыми, а с их облегченным такелажем справлялась даже небольшая команда и даже в плохую погоду. Португальский лоцман да Силва, которого Дрейк переманил на свой корабль на далеком Кабо-Верде, со знанием дела хвалил «Золотую лань». Он называл ее «достаточно прочной и крепкой» и добавлял, что она «имеет двойную обшивку, причем первая так же идеально обработана, как и вторая. Она вполне годится для войны – это судно французского образца, хорошо оснащенное, с превосходными мачтами, снастями и штормовыми кливерами. Она хорошо идет под парусом и слушается руля». Тем не менее да Силва обнаружил и недостатки. «Ее не назовешь новой, она не обшита медью и не загружена балластом. По правому и левому борту у нее имеется по семь укрепленных артиллерийских портов, а внутри стоят 18 пушек, из них 13 бронзовых, а остальные чугунные, и хранится множество огнестрельных припасов». Хотя «при умеренном кормовом ветре она хорошо держит воду, в открытом море ей приходится нелегко, и она дает немалую течь». К тому же для корабля, собирающегося выходить в открытое море, она слишком мала – всего 30 м в длину. Вместе с тем «Золотая лань» имела явные преимущества. Она могла пройти по мелководью. Даже доверху нагруженная испанским серебром, она оседала в воду всего на 4 метра. Ее построили из самого лучшего дерева, какое было доступно английским корабельным мастерам, – гибкого вяза и крепкого дуба. Она могла вместить достаточно припасов, чтобы выдержать, если потребуется, полных шесть месяцев в море. В этот список входили: «Дерево, уголь, свечи, воск, фонари, тарелки, кружки, блюда, миски, ведра, столовые свечи, черпаки и лопаты, мотыги, топоры, железные гвозди и скобы. Также компасы, морские склянки, лампы, бочка с водой. Железные и деревянные обручи. Канаты, брезент, смола, деготь, канифоль, свинец и свинцовый лист, гвозди, шипы, гирька для лотлиня» и многое другое, вплоть до крючков и игл для ремонта рыболовных сетей и теплых шапок для моряков. Все эти припасы хранились таким образом, чтобы позволить кораблю сохранять устойчивость в неспокойном море. Самые тяжелые предметы – пушечные ядра, якоря, разобранные на части пинасы, а позднее украденные у Испании золото и серебро – находились в трюме, на самом нижнем уровне, и служили балластом. Прямо над трюмом на нижней палубе, которая называлась кубрик, или орлоп (от голландского overloopen – «надстройка»), хранились свежая и сушеная провизия, соленая говядина и свинина, треска и грецкие орехи, а также располагались загоны и клетки с живой птицей и мелким домашним скотом. Над орлопом находилась орудийная палуба, где стояли пушки-кулеврины. Португальский лоцман Нуньо да Силва писал: «Ту бронзовую пушку, которую он [Дрейк] поставил на пинас, украшало рельефное изображение земного шара с восходящей над ним Полярной звездой. Он говорил, что это его личная пушка и что королева сама подарила ему это оружие, когда повелела ему совершить плавание вокруг света». Если так, то Дрейк предвосхищал события – королева официально пожаловала ему герб только после того, как он вернулся домой, однако в его случае ожидание предсказуемо обернулось реальностью. Кроме того, на орудийной палубе находился румпель, соединенный с судовым рулем. Управлять им помогал вертикальный рычаг-колдершток. Рядом был закреплен еще один нактоуз. На орудийной палубе жила команда, хотя, пожалуй, назвать это жизнью можно было лишь с большой натяжкой. Моряки спали в гамаках, подвешенных между пушками, или на охапках соломы, набросанных прямо на доски. Поблизости находился камбуз (судовая кухня) и бочки с пресной водой. Запасы воды требовалось постоянно пополнять, независимо от обстоятельств. Обеды и ужины на борту корабля проходили, как ни странно, довольно торжественно. Дрейк и его офицеры ели из тарелок с золотой окантовкой. Во время застолья музыканты играли на виолах – Дрейк обожал музыку. Один из сопровождавших Дрейка испанских лоцманов вспоминал, как от пронзительных трелей рожков и горнов у него по спине бежали мурашки. Еще более сильное впечатление музыка производила на индейцев, которые иногда оказывались за одним столом с Дрейком. Музыка не просто создавала настроение – она придавала происходящему оттенок драматизма, превращая его в интермедию огромного спектакля, которым стало их кругосветное плавание. Дрейк, как и многие елизаветинцы, нередко вел себя театрально, особенно во время богослужений. Церемониал и зрелищность имели для него огромное значение. Так было во время суда и казни Даути, когда Дрейк, казалось, следовал сценарию, составленному специально для этого случая. Он исполнял главную роль, палуба корабля служила сценой, а зрителями – толпа местных жителей, индейцев и случайных зевак, которым посчастливилось наблюдать за тем, как он творит английскую историю. Для Дрейка весь мир был театром, а пушки, ружья, шпаги, корабли и все остальное служило реквизитом и декорациями в его всеобъемлющей драме. На баке в носовой части корабля стояла пара направленных вперед носовых орудий. Средняя часть судна оставалась открытой, что обеспечивало доступ света и воздуха к артиллерийской палубе и позволяло избавляться от зловония запертых животных. В кормовой части находилась большая капитанская каюта, личные жилые апартаменты Дрейка. На юте располагалась маленькая надстройка – кормовая рубка, где Дрейк и его офицеры могли собираться и отдыхать. Расстояние между палубами составляло около 170 см, и морякам приходилось постоянно пригибаться или наклоняться, спускаясь вниз. В капитанской каюте высота потолка равнялась примерно 185 см, но поскольку рост Дрейка не превышал 170 см, он чувствовал себя в ней вполне комфортно. Из мебели там были койка, письменный стол, стул и обитый кожей морской сундук. Пожалуй, можно без преувеличения сказать, что каюта на борту корабля была для Дрейка привычнее, чем комнаты на суше. Для него это и был настоящий дом. Крышку походного сундука с обратной стороны украшало изображение «Золотой лани». В сундуке хранились важные бумаги, в том числе официальные распоряжения, отданные с ведома и одобрения королевы (даже если на них не было ее печати). Кроме того, в каюте стоял большой красный барабан Дрейка. Когда капитан хотел собрать команду, он ударял в этот барабан, и властный гул эхом разносился по переполненному кораблю. Когда требовали обстоятельства, Дрейк мчался в свою каюту, открывал сундук и размахивал перед людьми официальными распоряжениями, чтобы напомнить всем, что он пользуется поддержкой Елизаветы I. Возможно, для врага он был просто пиратом, но вместе с тем он представлял королеву. Его одинаково устраивала и та и другая роль – Ее Величество, очевидно, тоже. Она не хотела открыто покровительствовать противозаконным действиям Дрейка, поэтому из осторожности не подписала бумаги, но это, как заверял своих людей Дрейк, была чистая формальность. Само существование этих документов говорило о том, что морякам не стоит восставать против воли королевы или Дрейка. Иначе их могли обвинить в измене, которая каралась смертью. Дрейк знал, что «Золотая лань» была быстрым кораблем. С поднятыми марселями она без труда могла обогнать охотившиеся за ней испанские суда. На фок-мачте и грот-мачте стояли прямоугольные паруса, обеспечивавшие устойчивость, а латинский парус на бизань-мачте, прикрепленный к короткому прочному рангоуту под названием аутригер (outlicker), добавлял скорости. Она могла развернуть около 4150 квадратных футов парусов и несла три якоря и один малый якорь. Опытный лоцман да Силва по достоинству оценил морское снаряжение корабля: «В общем и целом это судно вполне способно совершить пару рейсов из Португалии в Бразилию». Но полуофициальные инструкции Дрейка рисовали куда более смелую траекторию, предписывая ему пройти через Магелланов пролив в Южное море, то есть Тихий океан. Ему также приказывалось «по возможности торговать с чужеземцами товарами из владений Ее Величества. Поскольку ныне они не подчиняются ни одному христианскому государю, есть большая надежда в обмен получить от них золото, серебро, пряности, лекарственные снадобья, кошениль [алый краситель] и различные другие товары, способные обогатить державу Ее Величества и дать немало работы ее флоту». Дрейк провел 13 месяцев в плавании и еще 13 месяцев «на побережьях, стараясь больше разузнать о здешних князьях и краях». Инструкции Елизаветы I намекали, что под предлогом торговли Дрейк, возможно, занимался изучением пределов будущей империи. Суеверные моряки боялись переименовывать корабль на полпути – считалось, что это приносит несчастье. Но Дрейку везло с «Золотой ланью» намного больше, чем можно было ожидать. Хотя стояла зима, и флоту досаждал сильный встречный ветер, им удалось преодолеть лабиринтообразные протоки Магелланова пролива общей протяженностью около 560 км всего за 16 дней, с учетом коротких остановок, которые они делали, чтобы набрать воды и набить пингвинов про запас. Магеллану потребовалось 37 дней, чтобы пересечь пролив. По пути Дрейк объявил несколько островов и географических ориентиров собственностью королевы Елизаветы и Англии – эти же земли Магеллан когда-то отдал королю Карлу V и Испании. 24 августа 1578 г., в день святого Варфоломея, флот повернул из открытого моря в пролив. Дрейк по-прежнему бдительно следил, не покажутся ли поблизости испанские корабли или солдаты, которые могли патрулировать здешние воды и береговую линию. Пролив оказался, как и ожидалось, довольно узким – «с сильным ветром, частыми поворотами и множеством опасных мест», отмечал Флетчер. Чтобы благополучно пройти его, «требовалось суждение искушенного знатока, не единожды бравшегося за подобную работу». Дрейк блестяще продемонстрировал все необходимые навыки. Стоило флоту оставить позади устье пролива, как они словно бы снова попали из широкой реки «в огромное море». Они двинулись дальше и на следующую ночь миновали остров, который как будто «чудесным образом парил в воздухе, объятый негаснущим пламенем». Моряки ожидали, что течение в проливе будет направлено с востока на запад, «но опыт подтвердил обратное», хотя приливы и отливы там чередовались в привычном порядке. Пока все шло хорошо. Англичане уходили все глубже в объятия пролива. Обычно проливы и внутренние водные пути, а также родственные им фьорды и заливы возникают после того, как ледник, пробивший скалы, отступает. Пейзажи Магелланова пролива производили возвышенное, торжественное впечатление. Оруженосец Дрейка Фрэнсис Претти писал: «По обе стороны от нас высились горы; даже самые низкие из здешних гор поражают своей исполинской высотой, а между тем есть и другие, которые, как это ни поразительно, по высоте превосходят их и столь возвышаются над своими собратьями, что между ними умещается три ряда облаков». По словам лоцмана да Силвы, они «шли, не встречая никаких препятствий или помех со стороны ветра и погоды: возвышенности по обеим сторонам стояли, покрытые снегом, и весь пролив был тих и спокоен». В какой-то момент, пробираясь по этим таинственным водным путям, они поняли, что они не одни. Вдалеке они разглядели «индейских рыбаков на каноэ или плоскодонках», мирно плывущих по своим делам. На мгновение можно было поверить, что мир достаточно велик, чтобы вместить своих обитателей во всем их разнообразии.