Мивоки говорили добрых полчаса, но англичане не могли понять ни слова. Постепенно выяснилось: народ желал, чтобы Дрейк сделал подношение их королю. Когда подарок был передан, сам король «направился к нам с величественным царственным видом, в то время как народ непрерывно причитал по-своему; и когда они приблизились к нам, они старались вести себя со всем благообразием. Впереди шел человек приятной наружности, державший перед королем нечто вроде скипетра или булавы; на этот предмет были надеты две короны, меньшая и большая, и три цепи поразительной длины. Вслед за этими сановниками шли еще десять или дюжина человек, и, наконец, сам король, укутанный в шкуры. За ним шли нагие простолюдины, и у всех были раскрашены лица, у кого в белый, у кого в черный или в другие цвета, и все они держали в руках разные подарки». Торжественная процессия выглядела впечатляюще, но это было еще не все. Простые индейцы смешались с англичанами, по-прежнему «рыдая и до крови раздирая свои лица ногтями». Танцы и пение продолжались, женщины присоединились к мужчинам и принесли чаши, полные какого-то напитка. «Тела женщин были покрыты ушибами, лица расцарапаны, ягодицы, груди и другие части запачканы кровью из ран, которые они сами нанесли себе ногтями до того, как прийти сюда», – рассказывал Флетчер. Люди Дрейка отчаянно призывали их смотреть на небо и молиться Богу и пытались предлагать им примочки и мази, чтобы залечить раны. Утомившись, индейцы дали Дрейку знак сесть с ними. Они хотели, чтобы отважный искатель приключений стал их «королем и покровителем» и правил ими. После того как они откажутся от «своих прав и титулов на всей этой земле», писал Флетчер, они станут его «вассалами». Чтобы уговорить Дрейка, они снова начали петь, на этот раз радостную песню, и благоговейно возложили ему на голову корону, «обогатили его шею всеми своими цепями и подносили ему множество вещей, называя его именем Хиох». По их мнению, «великий верховный бог теперь стал их богом, их королем и покровителем, а они – самым счастливым и благословенным народом в мире». Дрейк решил с уважением отнестись к их желаниям, отчасти потому, что от них зависело снабжение его людей предметами первой необходимости, отчасти потому, что «он пока не знал, ради чего Господь это устроил и какую честь и выгоду это может принести нашей стране в будущем». Он принял «скипетр, корону и титул правителя упомянутой страны» и провозгласил, что передает их Ее Величеству королеве Елизавете. Индейцы снова принялись кружить среди англичан, пытаясь познакомиться с ними поближе, «и выбирали тех, кто особенно пришелся им по нраву», то есть самых молодых. Женщины мивоков окружили молодых матросов и юнг и начали предлагать им подношения, при этом все время «издавая горестные крики и стоны, рыдая и раздирая свои щеки ногтями». Хуже того, к этому шокирующему спектаклю присоединились и пожилые мужчины-мивоки – они тоже «ревели и рыдали», и, несмотря на свой возраст, вели себя с таким же неистовством. Зрелище привело англичан в большое беспокойство. Более опытные матросы, стоявшие за пределами круга, «исполнились душевного отчаяния, убедившись, сколь сильна власть Сатаны, сумевшего совратить столь безобидные души». Они попытались выразить неодобрение, а когда это не подействовало, начали хватать индейцев за руки и силой поднимать их руки вверх «к живому Богу, которому они должны служить». Но индейцы вырывались из рук англичан и продолжали свое неистовое поклонение. Когда индейцы «немного утихомирились в своем безумии», они продемонстрировали англичанам свои немощи – старые и новые раны, усохшие сухожилия, язвы и тому подобное и «жаждали от нас помощи и исцеления». Англичанам достаточно было подуть на раны индейцев или прикоснуться к ним, чтобы прекратить их страдания и излечить их (Флетчер подразумевал, что страдания индейцев были не только физической, но и духовной природы, и исцеление одного должно было излечить и другое). «Мы не могли не сжалиться над ними», – писал он. Вместе с тем, англичане старались дать понять, что они «всего лишь люди, а не боги» и не владеют никакой магией – у них есть лишь обычные средства, мази и повязки. Впрочем, для мивоков этого оказалось достаточно. После того как завязалась эта целительная связь, английские моряки обнаружили, что избавиться от прибрежных мивоков довольно сложно. Они целыми днями толпились на том месте, где англичане устроили себе убежище, и приносили подношения, которые те со временем встречали все более безразлично, «после чего их рвение угасло». Но даже перестав совершать приношения, индейцы продолжали являться в английский лагерь, при этом не считая нужным захватить с собой еду. Дрейк, к которому они относились как к отцу, кормил их мидиями и мясом тюленей, что только поощряло их назойливость. Несмотря на эти недоразумения, Флетчер и его соотечественники видели в своих наивных, энергичных хозяевах немалый потенциал: «Это покладистые люди, свободные и любящие, от природы лишенные всякого лукавства и вероломства; своими луками и стрелами (единственное оружие, составляющее почти все их богатство) они владеют весьма искусно, однако причинить ими большого вреда все же не могут, поскольку по причине своей слабости их луки подходят больше для детей, чем для мужчин, и посылают стрелы не слишком далеко и с малой силой». Обустроившись в убежище на берегу, Дрейк и его люди отправились вглубь суши, чтобы осмотреть жилища индейцев. Там они увидели hun’ge – большое круглое сооружение, где проводили общественные собрания и церемонии, в том числе оплакивали умерших и отмечали важные события танцами и музыкой. Дома мивоков достигали в диаметре от 2,5 до 4,5 м. Постройки были сложены из кедровых жердей, а дым от огня выходил через отверстие наверху. Люди Дрейка увидели в поселении большое игровое поле (его называли poscoi a we’a) для игры наподобие футбола, в которой участвовали как мужчины, так и женщины. У мивоков мужчинам разрешалось только бить по мячу ногами, а женщины могли делать с мячом что угодно, на свое усмотрение. Отойдя дальше от побережья, люди Дрейка были приятно удивлены изменением рельефа. Скалистый берег сменился плодородным лесом, в котором водилось множество «крупных жирных оленей». Везде встречались маленькие «кролики» с чрезвычайно длинными хвостами, лапами наподобие кротовых и объемными защечными мешками, в которых они запасали мясо, чтобы съесть его позднее или накормить детенышей. Англичане приняли этих зверьков за кроликов, но на самом деле это был калифорнийский бобр, Castor canadensis. Индейцы ели мясо этого животного и высоко ценили шкурки, «из коих шили праздничную мантию для своего короля». Позднее мех калифорнийского бобра стал популярным материалом для изготовления роскошной теплой одежды, а сам бобр, некогда широко распространенный на северо-западе, оказался на грани вымирания. Одним словом, эта земля была так прекрасна, а ее жители так благожелательны и миролюбивы, что Дрейк назвал ее Новым Альбионом (в древности имя Альбион носила Англия) – отчасти потому, что возвышающиеся над морем белые скалы напоминали ему о побережье Англии, отчасти из-за того, что там еще не оставили свой ядовитый след испанцы. «Нога испанца еще ни разу не ступала на эти земли», – с удовлетворением отмечал Флетчер. Они оставались «на много градусов южнее этого места». (Англичане, само собой, оказались там случайно и скорее предпочли бы найти мифический Северо-Западный проход.) В ознаменование открытия «Нового Альбиона» Дрейк установил «большой и прочный столб с накрепко прибитой к нему медной пластиной». Это был не просто ориентир – памятник провозглашал «права и титул Ее Величества и наследников в этом королевстве». На табличке значилось имя королевы, дата прибытия корабля Дрейка и, самое важное, указывалось, что «эта провинция и королевство свободно переданы королем и народом в руки Ее Величества». Кроме того, на табличке имелись «портрет и герб Ее Величества» (прибитая рядом монета в шесть пенсов), а под всем этим значилось имя генерала Фрэнсиса Дрейка. «До сих пор испанцы никогда не были в этой части света, – с удовлетворением писал Фрэнсис Претти. – И никто еще не открыл земли, лежащие на много градусов к югу от этого места». Англия, много лет заметно отстававшая от Испании, наконец получила шанс заложить собственную империю. Дрейк по-прежнему был пиратом, но тогда у него появилась особая миссия. Для моряков, которые зашли так далеко и стольким рисковали, Новый Альбион стал прообразом будущего, ожидавшего их державу. Когда мивоки осознали, что Дрейк и его компания готовятся к отъезду, «веселье и радость, счастливые лица, приятные речи, танцы, взаимные утехи и все удовольствия, способные возрадовать плоть и разгорячить кровь» сменились «тяжестью на сердце и скорбными мыслями… горестными жалобами и стонами; они проливали горькие слезы, заламывали руки и терзали себя». Прибрежные мивоки, как уже понял Дрейк, в целом были склонны к театральности. Эти люди сочли себя «отверженными и обездоленными», поскольку их «боги должны были со дня на день покинуть их». Но Дрейк твердо дал им понять, что намерен двигаться дальше. В отчаянии мивоки пытались добиться обещания, что англичане вернутся. Чтобы донести до англичан свою мысль, «они украли у нас некоторые вещи и подожгли, прежде чем мы узнали об этом, и вместе с ними сожгли ожерелье из перьев». Не зная, как еще поступить, все матросы упали на колени и начали петь псалмы и молиться. Этот жест убедил индейцев прекратить жертвоприношение, и они «позволили огню погаснуть». Затем они, подражая своим гостям, «подняли глаза и руки к небесам, так же, как это делали мы». Два народа молились вместе, каждый своим богам. 23 июля «Золотая лань» подняла паруса, поймала свежий бриз и вышла из гавани. Продолжавшаяся пять недель идиллия в заливе Сан-Франциско подошла к концу. Осиротевшие мивоки бегом поднялись на вершины холмов и смотрели вслед кораблю англичан, пока он не растаял в морской дымке. Впрочем, осиротели не все – судя по всему, Дрейк забрал нескольких мивоков с собой, чтобы потом подарить их королеве. На следующий день «Золотая лань» с примерно 60 людьми на борту прибыла на территорию, которая сейчас называется Фараллонскими островами (название происходит от испанского слова farrallon – «морской утес»), примерно в 48 км от побережья Сан-Франциско. В сущности, это не столько острова, сколько морские вулканические скалы, окруженные отмелями. Во времена Дрейка их избегали даже индейцы – они называли их Островами мертвых и верили, что там обитают только духи усопших. Говорили, что Хуан Родригес Кабрильо обогнул эти острова в 1542 г., когда исследовал побережье Северной Калифорнии, но Дрейк стал первым мореплавателем, высадившимся на них. Там он начал запасать провизию к предстоящему путешествию: его люди нашли на скалах достаточно тюленей и птиц. На следующий день они двинулись на запад в бесконечные просторы Тихого океана. Дрейк по-прежнему руководствовался незатейливым, но относительно точным отчетом Пигафетты о путешествии Магеллана. Пигафетта рассказывал о том, как они страдали от жары, жажды и цинги и 98 дней плутали в море, прежде чем наконец увидели перед собой землю. Сделав выводы из ошибок Магеллана и имея в своем распоряжении более совершенное судно, Дрейк смог пройти аналогичный маршрут всего за 68 дней, практически без ущерба для своей команды. «Так, не имея перед глазами ничего, кроме воздуха и моря, – писал Флетчер, – мы продолжали путь в открытом океане». В конце концов они достигли архипелага из 340 небольших островов, сегодня известного как Палау, а во времена Дрейка называвшегося Пелью. Казалось, они забрались в неведомую глушь, и вокруг простирались лишь безбрежные просторы западной части Тихого океана, однако эти изолированные острова уже населяли люди, прибывшие туда много столетий назад с территории современных Индонезии и Филиппин. Навстречу огромному кораблю Дрейка с Палау вышла флотилия каноэ. Некоторые из них вмещали до 15 человек, многие были нагружены дарами – рыбой, картофелем и фруктами, которые особенно обрадовали моряков, много недель пробывших в море. Флетчер заметил, что каноэ сделаны из цельного ствола дерева, «весьма искусно выдолбленного изнутри и до блеска отполированного внутри и снаружи». Нос и корма каноэ загибались полукругом высоко вверх и были украшены какими-то блестящими белыми раковинами. Он упомянул еще одну особенность: «по обе стороны каноэ присоединены два деревянных поплавка… к концам которых крест-накрест привязаны длинные жерди… это сделано для устойчивости». Команде Дрейка предстояло установить первый контакт в Тихом океане. Первые каноэ, прибывшие к «Золотой лани», демонстративно мирно завязали обмен, «предлагая нам один товар взамен другого весьма благонравно, на самом же деле вознамерившись (как мы догадались) причинить нам немалый вред; они знаками настойчиво убеждали нас приблизиться к берегу, где, если бы им это удалось, мы вместе с нашим кораблем могли стать для них легкой добычей». Англичане отнюдь не стремились попасть в эту ловушку: «Однажды заполучив нечто в свои руки, они уже не вернут это и не дадут за него возмещения, но будут считать все, что им вздумается, своей собственностью, упрямо ожидать и требовать большего, но ни с чем не расстанутся». Дрейк не собирался поддаваться на провокации, особенно с учетом того, что его люди были в меньшинстве. «Наш генерал не думал платить за их злобу той же монетой, – объяснил Флетчер. – Однако, чтобы они поняли, что у него есть силы навредить им (если он сочтет нужным), он приказал выстрелить из большой пушки, не для того, чтобы причинить им зло, а для того, чтобы напугать их». Это подействовало. «Заслышав выстрел, все они попрыгали со своих каноэ в воду и, нырнув под кили, удерживали их на месте, пока наш корабль не отошел от них на порядочное расстояние. Затем все они легко перебрались в свои каноэ и быстро направились к берегу». Триумф Дрейка оказался недолгим – отбросив притворную добропорядочность, «они ловко украли у нас все, что смогли». Один из местных жителей подобрался так близко, что смог схватить кинжал и ножи с пояса одного англичанина. Когда ему приказали вернуть их, он начал размахивать оружием, пытаясь вытребовать больше. Чтобы избавиться от этой «нелюбезной компании» и прекратить расхищение своего добра, англичанам пришлось «слегка припугнуть» местных жителей с помощью ружей и шпаг. Затем они подняли якорь и отплыли, назвав первый остров, на который высадились в Тихом океане, Островом воров. Прошло несколько дней, прежде чем Дрейк смог окончательно избавиться от своих проворных мучителей, но в конце концов ему удалось оставить их далеко за кормой. Он следовал курсом Магеллана до 16 октября – в тот день он увидел четыре острова, которые позднее назвали Филиппинами. 21 октября он бросил якорь у самого большого из них, темнозеленого бастиона под названием Минданао, чтобы набрать воды, после чего поспешил прочь. Дрейку не хотелось задерживаться на Филиппинах, потому что именно здесь, в гавани острова Мактан, был убит Магеллан, а Дрейк по возможности стремился избегать оплошностей Магеллана – и этой в особенности. В конце месяца они прибыли на Молуккские острова, легендарные Острова пряностей, которые смогла увидеть лишь горстка выживших из флота Магеллана. …Тернате… …Тидоре… …Макиан… …Бачан… …Джилоло… Это была лишь малая часть из тысяч островов Индонезии. Глазам моряков предстала удивительная, ни на что не похожая картина: большие острова, казалось, парили над поверхностью моря, словно замерев на полпути между бренным миром и миром духов. В Европе их знали как место добычи всевозможных специй, в первую очередь гвоздики, которая была одним из самых ценных товаров в мире и сама по себе служила формой валюты. Дрейка гораздо больше интересовали золото и драгоценные камни, и их он уже награбил с избытком. Но тогда, поскольку он стал первым английским капитаном, достигшим Островов пряностей, он решил не упускать деловую возможность. Дрейк прибыл на Тернате примерно 3 ноября 1579 г. и рассчитывал договориться с султаном о покупке драгоценной гвоздики, однако в тот период маленькое королевство проводило политику строгого изоляционизма. Людей Дрейка не встречали с распростертыми объятиями, как их предшественников. Кроме того, «Золотая лань» уже была до отказа переполнена сокровищами, взятыми на «Какафуэго», и на ней оставалось мало места для специй. С учетом сказанного Дрейк решил попытаться хотя бы заключить с местными султанами торговое соглашение. Но даже эта скромная цель оказалась труднодостижимой. Со временем убийственные распри между султанами разных островов только усиливались. Дрейк пытался преодолеть сопротивление с помощью обаяния и дипломатии, но действовать приходилось крайне осторожно. Как-то очень рано утром, вспоминал Флетчер, «мы стали на якорь, и вскоре наш генерал отправил к королю гонца с бархатным плащом в подарок в знак того, что он явился с миром». Он хотел обменяться товарами и двинуться дальше. Через посредника, вице-короля другого острова, Дрейк намекнул, какой «честью и выгодой для короля может обернуться союз и дружба с тем благородным и знаменитым князем, которому мы служим». Кроме того, он дал понять, что весть об этом союзе «доставила бы немалое огорчение» португальцам. Стратегия Дрейка сработала. Враг его врага мог стать его другом. Султан Тидоре так благосклонно отнесся к этой затее, что «прежде, чем наш вестник успел пройти половину пути, он отправил своего наместника в сопровождении множества своих дворян и советников к нашему генералу с особым посланием». Дрейк получит все необходимые припасы – более того, султан готов предоставить Дрейку право монопольной торговли. Если такая договоренность расстроит португальцев, тем лучше. В знак доброй воли он прислал свою печать и обещал вскоре явиться лично в сопровождении других правителей острова, чтобы сопроводить «Золотую лань» в гавань. Перед появлением правителя Тидоре к «Золотой лани» подошли три больших каноэ с «величайшими особами» султанского двора, облаченными во все белое. Каждый из них восседал на «прекрасной циновке» под «навесом из тростника» в сопровождении свиты «молодых и миловидных мужчин», также одетых в белое. За ними следовало множество народа. Стража стояла по стойке смирно. Когда стороны встретились, «поистине, это показалось нам странным и чудесным, – писал Флетчер, – ибо все явленное нам великолепие не столько подтверждало царственное положение султана, выше которого на этой земле не было никого, сколько воздавало почести Ее Величеству, подданными которой были все мы». Началась торжественная процессия. «На носу каждого каноэ сидели двое мужчин, один из которых держал табрет [небольшой барабан], а другой – медный гонг. Они оба одновременно ударяли по ним, соблюдая разумные паузы между ударами, и по этому сигналу гребцы поднимали и опускали весла». Конвой двигался «с удивительной быстротой». Англичане отметили, что на каноэ находилось довольно много оружия. На каждом стояло по крайней мере одно «небольшое литое орудие длиной около ярда, закрепленное на ложе», и у каждого человека, «кроме гребцов, были при себе меч, кинжал и щит». Каноэ одно за другим приближались к «Золотой лани», и «люди с большой торжественностью выказывали нам почтение так, как это было у них принято; самые высокопоставленные начинали первыми и с благоговейным выражением лица торжественно и низко кланялись нам; покончив с этим, они вернули нам на борт нашего посыльного». Затем они знаками указали, куда направить «Золотую лань», и приготовились буксировать корабль. «Сам король держался поблизости в своем каноэ вместе с шестью почтенными старцами, и он так же приблизился к нам, и тотчас все они поклонились нам гораздо более почтительно и смиренно, чем можно было ожидать». Они впервые увидели короля вблизи: он был «высокого роста, очень тучный и хорошо сложенный, с царственным и великодушным лицом». Его советники осмеливались говорить с ним только стоя на коленях, и не вставали, не получив разрешение правителя. Люди Дрейка дали в честь встречи огнестрельный салют. «Грохотали пушки, заряженные ради такого случая тучей мелкой дроби, звучали наши трубы и другие музыкальные инструменты, тихие и громкие». Правитель Тидоре пришел в такой восторг от этого представления, что попросил взять его каноэ на буксир и в течение следующего часа следовал в кильватере за «Золотой ланью». Тем временем «пока король пребывал в музыкальном раю и наслаждался тем, что доставляло ему столько радости, его брат по имени Моро, проявив не меньше отваги, чем все остальные, также в сопровождении множества нарядных приближенных, воздал нам сходные почести; покончив с этим, он следовал, не отставая, за нашим кораблем, пока мы не стали на якорь». На этом первый день знакомства подошел к мирному завершению. Властитель Тидоре пообещал на следующий день подняться на борт «Золотой лани». Перед этим он прислал «ту провизию, которая была нам особенно необходима, а именно большое количество риса, кур, сахарный тростник, неочищенный сахарный сироп, фрукт, который они называют фиго [Флетчер узнал в нем не что иное, как банан], а также какао и муку, которую они называют саго, приготовленную из верхней части каких-то деревьев, на вкус кислую, как творог, но тающую во рту, словно сахар». Из саго тидорцы пекли лепешки, которые могли «храниться не меньше десяти лет». Несмотря на все предварительные договоренности и приготовления, султан не появился в назначенное время в назначенном месте. Вместо этого он прислал своего брата Моро, чтобы пригласить Дрейка сойти на берег. Моро же должен был остаться на борту корабля «в качестве заложника, гарантирующего его безопасное возвращение». Дрейк мог бы согласиться, если бы султан «первым не нарушил свое слово». Хотя Дрейк был готов взаимодействовать с местными жителями, он сохранял осторожность. Он боялся угодить в засаду или, как Магеллан, стать жертвой неожиданного нападения многократно превосходящих сил противника. Без султана Дрейк выказывал «крайнюю неприязнь ко всей компании», а конфиденциальная беседа с братом султана в капитанской каюте породила между сторонами «немалые подозрения в злых намерениях». Решив не выходить на берег, Дрейк вместо этого отправил вместе с Моро делегацию с «особым посланием лично королю». Крошечную английскую делегацию встретило не меньше тысячи тидорцев, окруживших дворец султана. «Жилище [султана] имело квадратную форму и было сплошь убрано тканями разных цветов, – вспоминал Флетчер. – Рядом, во дворе его резиденции, стоял трон, прямо над которым простирался широко во все стороны очень красивый и богатый балдахин». Ожидая правителя, делегация Дрейка заметила «шестьдесят знатных, высокопоставленных старцев – все они, как нам сказали, принадлежали к королевскому тайному совету, собиравшемуся в дальнем конце дома». Снаружи стояли на страже четверо седовласых мужчин, одетых в красное. Наконец прибыл султан в сопровождении десяти «высокопоставленных сенаторов» под роскошным балдахином с золотым рельефом. Люди Дрейка вместе с Моро встали при появлении правителя, и он благосклонно ответил на их приветствие. Он говорил «негромким голосом и довольно сдержанно, держался царственно. Он был мавританского племени. Одет он был по той же моде, как одевались в других частях его страны, но гораздо более роскошно, как того требовали его состояние и положение: от пояса до земли его целиком укрывала золотая ткань, и очень богатая, а на голых ногах он носил пару туфель, выкрашенных в красный цвет». Голову султана «венчало подобие короны из множества колец с золотыми накладками шириной в дюйм или полтора дюйма, придававшими ему великолепный и царственный вид. На шее у него была цепь из чистого золота с очень крупными двойными звеньями, на левой руке красовались алмаз, изумруд, рубин и бирюза – все четыре камня непревзойденной чистоты и красоты, на правой руке в одном кольце была превосходная крупная бирюза, а в другом кольце множество бриллиантов меньшего размера». Церемония продолжалась. Султан занял свое место на троне. Справа от него стоял паж, покачивающий опахалом, «богато расшитым и украшенным сапфирами; оно создавало небольшой ветерок и освежало короля, поскольку в помещении было очень душно из-за жаркого солнца и по причине того, что в одном месте собралось столько народу». Осмотревшись, люди Дрейка решили, что в доме султана им ничего не угрожает. Они заметили только две пушки, не поставленные на лафеты и непригодные для использования, и некоторые другие приспособления, очевидно, доставленные туда португальцами, которые, как предположили англичане, и построили это здание. Флетчер встревожился, заподозрив, что они имеют дело с «маврами», – в доказательство он упомянул их «суеверные наблюдения за новолуниями и определенными сезонами и привычку строго поститься». Когда султан и его свита поднялись на борт, в течение дня они «ничего не ели и не пили, и отказывались даже от чашки холодной воды», однако ночью «ели трижды, и помногу». Один человек – Флетчер называет его Павсаос – резко отличался от всех присутствующих. Английским посетителям он показался «приятным джентльменом, хорошо образованным». Он явился в сопровождении переводчика и, что самое удивительное, «был одет почти по-нашему, очень опрятно, словно придворный, и держался самым учтивым и сдержанным образом. Он рассказал, что три года назад бежал из Китая, где его обвинили в тяжком преступлении и приговорили к смерти». Он утверждал, что слышал «странные слухи» о Дрейке, и ему очень хочется узнать, каким путем тот попал сюда из Англии. Дрейк не стал посвящать его в подробности своего маршрута и вместо этого принялся развлекать его рассказами об Англии. Павсаос сказал, что хотел бы однажды своими глазами увидеть Англию, чтобы «потом рассказывать у себя на родине об одном из самых древних, могущественных и богатых королевств мира». Одного разговора с англичанами было достаточно, чтобы сделать его «счастливым человеком». Если бы только Дрейк смог замолвить за него словечко в Китае, это «помогло бы ему восстановить доброе имя в его стране». Этот человек, несомненно, умел польстить, но Дрейк вряд ли мог исполнить его диковинную просьбу. «9 ноября, набрав столько провизии, сколько могло дать нам это место, мы отправились в плавание, – писал Флетчер. – И учитывая, что наш корабль нуждался в чистке и мелком ремонте, а наши бочки и сосуды для воды сильно обветшали и многие другие вещи нуждались в починке, наша следующая забота заключалась в том, как бы попасть в такое место, где мы могли бы безопасно побыть некоторое время для устранения этих неудобств». 14 ноября они достигли небольшого необитаемого острова, где и бросили якорь. «Первым делом мы разбили палатки и как можно прочнее укрепились на берегу, надеясь, что обитатели большого острова, лежащего недалеко к западу, нас не побеспокоят». Они перенесли свои припасы на берег и устроили кузницу, чтобы обновить железные детали корабля и починить бочки с железными обручами. «Мы привели в порядок корабль и сделали все остальное, что посчитали нужным. Это место принесло нам не только все необходимые припасы (которых у нас прежде не было), но и дало основательную передышку нашим измученным телам; здесь мы вволю отдыхали и досыта наедались, и из больных, слабых и измученных людей, какими были многие из нас до прихода сюда, мы за короткое время превратились в людей сильных, крепких и здоровых». Не меньше радовала и местная природа: «Среди деревьев ночь за ночью появлялся бесконечный рой светляков; они вились в воздухе, и их тельца, размером не крупнее обыкновенной мухи, давали такой яркий свет, как если бы на каждой веточке каждого дерева горела свеча, или землю накрыла звездная сфера». Время от времени откуда-то «с изумительной быстротой вылетало бесчисленное множество летучих мышей размером с крупную курицу… однако полет их был очень короток, и вскоре они рассаживались на ветках, вернее сказать, повисали на них спиной вниз». На этом местные достопримечательности не заканчивались. На острове в изобилии водились самые большие крабы на земле. Эти звери были настоящим порождением ночного кошмара: с блестящим синим или черным панцирем, мохнатым черным телом, метровыми ногами, крепкими клешнями, способными откусить человеку палец, ненасытным аппетитом и острым обонянием; особенно хорошо они чувствовали кровь – человеческую кровь. Островитяне называли их кокосовыми крабами, потому что они были достаточно проворны, чтобы взобраться на кокосовую пальму, и достаточно сильны, чтобы разбить скорлупу кокоса и высосать из него жидкость. Они убивали мелких млекопитающих. Они нападали на ничего не подозревающих птиц, затаскивали их в свои норы и поедали заживо. Они пожирали других крабов и даже самих себя. Подозревают, что ближе к нашему времени они расчленили и съели тело летчицы Амелии Эрхарт после того, как она потерпела крушение в Тихом океане в 1937 г. Гигантские крабы, несмотря на свой ужасный вид, стали важным источником пищи для моряков. Одного краба «оказалось достаточно, чтобы досыта накормить четырех голодных мужчин; мясо этих крабов весьма питательно и приятно на вкус», – писал Флетчер. Он сравнивал мясо гигантского краба с лобстером. Но на этом сходство заканчивалось. Гигантские крабы «совершенно чужды моря и обитают только на суше, где… роют обширные пещеры под корнями самых огромных деревьев и селятся в них большими компаниями». Некоторые из них «забирались на деревья, чтобы спрятаться, и нам приходилось лезть за ними, если мы хотели их заполучить». Описывая это своеобразное поведение, Флетчер ничуть не преувеличивал. Гигантский кокосовый краб (или пальмовый вор, Birgus latro) – крупнейшее сухопутное членистоногое и беспозвоночное, обладающее экзоскелетом. Вес краба достигает 4–4,5 кг. Он не умеет плавать и тонет, если остается в воде более часа. Мясо гигантского краба издавна высоко ценили местные жители, но европейцы увидели (и попробовали) его впервые. Люди Дрейка провели на Крабовом острове, как они назвали свое убежище, 26 дней. Все это время они отдыхали и приводили в порядок «Золотую лань». Перед отъездом они оставили на острове своих спутниц – двух или трех женщин из числа коренных жителей. Одна из них, «девица Мария», была беременна. Было неясно, кто именно несет ответственность за ее состояние, но равнодушное черствое отношение к «Марии» и ее будущему ребенку было в целом характерно не только для людей Дрейка, но и для всех мореплавателей той эпохи. Они воспринимали встреченных женщин как игрушки, которыми можно воспользоваться, а затем выбросить за ненадобностью. Никто не осуждал их поведение и не испытывал сочувствия к бедственному положению «Марии». Погода испортилась. По словам Флетчера, им пришлось отправиться на юг, но им «никогда еще не доводилось прикладывать столько усилий, чтобы удержаться на плаву». Обстоятельства не оставляли им другого выбора – приходилось «идти все время против ветра с необычайной осторожностью и осмотрительностью, и так продолжалось до начала января». Они молились, чтобы новый 1580-й год принес «Золотой лани» возможность свободно двигаться вперед, «но вдруг, внезапно, когда мы меньше всего этого ожидали и не видели ни малейших признаков поджидающей опасности… наш корабль налетел на ужасную отмель». Они ощутили внезапный удар, за которым последовал страшный скрежет, и корабль замер на месте. Ветер бесплодно надувал паруса. Моряки напрягали зрение в поисках какого-нибудь ориентира, но ничего не видели. Корабль застрял на подводной отмели, тянувшейся более чем на 16 км в обоих направлениях. 11 Избавление