— Есть еще Либман. Он врет, я это чувствую. И потом, я пока не встречался с Гудпастчером. Помолчав несколько секунд, Елена спросила: — А вы не могли бы выяснить, что задумала полиция? У вас ведь должны сохраниться старые связи. Джонсон поморщился. Он боялся, что рано или поздно она попросит об этом. — Не знаю, — протянул он. — Могу, конечно, попытаться, но, боюсь, мои бывшие коллеги уже позабыли, что вообще когда-то были знакомы со мной. — Все-таки попробуйте. И мы можем поговорить с Гудпастчером. — Мы? — Ну да, мы. — Уже приближался вечер, Елена сидела дома и скучала. Ей казалось, что все самое интересное происходит без ее участия. — А что, какие-то проблемы? Ну уж с этим проблем у него не было. * * * Трущобами этот район назвать было нельзя, но и ничего особенно радостного вокруг тоже не наблюдалось. Дома выстроились унылыми однообразными рядами, ряды переходили в улицы, улицы тянулись до самого горизонта, упираясь в небытие. Некоторые дома имели заброшенный и обшарпанный вид, другие выглядели свежо и нарядно, одни были отделаны со вкусом, другие представляли собой типичный китч, и тем не менее все они были одинаковы. По дороге Джонсон сообщил Елене: — Я разговаривал с персоналом отделения интенсивной терапии. Все они как один утверждают, что Гудпастчер находился рядом с женой до самого утра, и помнят это очень хорошо. — Тогда какой смысл с ним встречаться? Джонсон уловил в ее голосе нотки усталого отчаяния, как будто она уже сомневалась в успехе затеянного ими дела. Возможно, она была также огорчена тем, что Айзенменгер, по-видимому, предал ее. — Видите ли, все знают, что он был там, но не могут дать голову на отсечение, что он был там неотлучно. Время от времени он выходил из палаты — то ли в туалет, то ли к телефону, — и сколько времени он отсутствовал, неизвестно. Я думаю, он вполне мог уйти на час, если не больше. — То есть мог успеть… Джонсон пожал плечами: — Возможно. — Но он-то чего ради стал бы это делать? Ответа на этот вопрос Джонсон, понятно, не знал, да, в общем-то, и не хотел знать. Проводя расследование, он задавал себе только те вопросы, которые помогали устанавливать истину, остальное его не интересовало. Дом находился в самой середине ряда. В целом чистенький и аккуратный, но первые признаки запустения уже были налицо. В воздухе чувствовался сильный привкус солода. Елена наморщила нос. — Пивзавод, — пояснил Джонсон. — Самый крупный в городе. Рядом с входной дверью лежала пачка местных газет, которые обычно никто не читает. — Может, его нет дома? — предположил Джонсон. Они позвонили. Ответа не последовало. Джонсон вдавил кнопку звонка вторично, но тот разливался соловьем в явно пустом доме. Елена и Джонсон уже собрались уходить, как вдруг перед ними возникла женщина, которую Джонсон, наверное, назвал бы «ужасно толстой», а Елена добавила бы «бедняга». — Вы знакомые мистера Гудпастчера? — произнесла женщина пронзительно-визгливым голосом, в котором слышалось любопытство, замаскированное под услужливость. Елена не нашла что ответить, но ее выручил Джонсон: — Да. Его не было на работе, и мы стали беспокоиться. — Знаете, он неважно себя чувствует. Очень переживает из-за смерти жены. Тот факт, что миссис Гудпастчер вычеркнута из избирательных списков, стал для обоих визитеров новостью. — Мы не знали, что она умерла, — пробормотала Елена. Очень довольная тем, что может сообщить плохую новость, бдительная соседка пустилась в объяснения: — Да, представьте себе!.. Но то, что у нее был удар, вы ведь знаете? Это они знали. — Миссис Гудпастчер держалась несколько недель. Казалось, ей становится лучше. Я регулярно навещала ее и думала, что она поправится… Конечно, удар был очень тяжелый. Одну сторону у нее целиком парализовало. Она не могла говорить… А потом внезапно умерла. Джонсон подумал, что медики могли бы изложить историю болезни миссис Гудпастчер точнее, но общая картина была ясна и так. — Так, значит, он уехал, миссис?.. — Белл. Миссис Белл. — Мистер Гудпастчер куда-то уехал, миссис Белл? Миссис Белл призналась, что этого она не знает. — Дик, мой муж, говорит, что он уехал, но я уверена, что он дома. Оплакивает ее. — А почему вы так думаете? — спросила Елена. Миссис Белл заколебалась. — Понимаете, точно я не могу сказать, конечно. Может быть, он уехал к приемному сыну, но он ничего не сказал нам, а они всегда говорили, когда уезжали куда-нибудь надолго. — Миссис Белл сделала паузу, чтобы перевести дух. — Но вообще-то бог его знает. Может быть, он уехал и забыл сказать нам — из-за всех этих переживаний. В итоге она окончательно все запутала. Елена взглянула на дверь. — Но молочных бутылок нет. — Им никогда не доставляли молоко, — объяснила миссис Белл, — и газеты тоже. — Ну, раз он не отвечает на звонок, значит, можно не беспокоиться, он, наверное, уехал, — заявил Джонсон, которому надоели эти бесплодные гадания. — Да, наверное, — согласилась миссис Белл, но таким неуверенным тоном, что Джонсон на всякий случай позвонил еще раз, однако с тем же результатом. Он развел руками. Миссис Белл бросила тревожный взгляд на бледно-голубую дверь и вздохнула. — Вы случайно не знаете, как зовут его приемного сына и где он живет? — спросил Джонсон. Миссис Белл не знала ни того, ни другого и, распрощавшись, отправилась домой, ковыляя по-утиному, как мог бы сказать какой-нибудь плохо воспитанный остряк. — Что вы об этом думаете? — спросила Елена, когда они остались одни. — Думаю, он действительно уехал. Что ему мешает, раз жена умерла? — И что же теперь делать нам? — Очевидно, ждать его возвращения. А пока что можно навестить Либмана. Они направились к машине. — В общем-то, особой нужды говорить с Гудпастчером нет. Вряд ли он сможет сообщить что-то новое. Гудпастчер тем временем сидел у себя дома, глядя в пустоту. В пустоту, образовавшуюся после смерти жены. Он даже не заметил, что в дверь трижды позвонили. * * * Стефан Либман, все еще пребывая в нервном возбуждении, тихо прикрыл дверь своей комнаты. На несколько мгновений он замер, прислушиваясь. Убедившись, что матери поблизости нет, юноша подошел к столу. В закрытом на ключ нижнем ящике находилась небольшая металлическая коробочка, тоже запертая. В коробочке же лежали одиннадцать снимков, сделанных «полароидом». Десять из них Стефан переложил в карман, после чего аккуратно закрыл коробочку, вернул ее на прежнее место, запер ящик и вышел из комнаты. — Ты уходишь, дорогой? Ну конечно, как всегда, она все видит и ей все интересно. Стефан пребывал в таком напряжении, что чуть не взорвался. С большим трудом он удержался от того, чтобы высказать матери все, что он о ней думает. Терпение, сказал он себе. Теперь уже скоро он даст волю чувствам, которые сдерживал годами, но пока еще надо было подождать. — Да, в кино. С Марком. (Какое тебе, на хрен, дело?)