— Мы можем поговорить, Дэниел? Он ответил ей самой галантной из своих улыбок, но внутренне похолодел от дурных предчувствий. Неужели она хочет вернуться к старому? Декан огляделся. Большинство гостей, разбившись на группы, оживленно болтали. Их бокалы были наполнены, так что Шлемм, как хозяин, мог позволить себе бросить их на какие-нибудь четверть часа. Хозяйка радостно щебетала, обращаясь к главному констеблю, а Александр Гамильтон-Бейли, стоя у окна, с интересом разглядывал сад. — Пройдемте сюда. — С этими словами Шлемм провел Ирену в небольшую комнату в глубине квартиры, где его жена обычно занималась рукоделием. Дэниел Шлемм ожидал смущенного излияния чувств и жалоб, что эти чувства не находят благодарного отклика, и был порядком удивлен, когда Ирена, полностью владея собой, заявила: — Я хочу поговорить с вами об Александре. — Об Александре? — Не сомневаюсь, вы заметили, в каком он состоянии. Шлемм вздохнул с облегчением, подумав — тоже, впрочем, безо всякого удовольствия, — что Ирена, по всей видимости, хочет попросить его о какой-нибудь «услуге». Он не любил оказывать услуги, не получая ничего взамен. — Да, вид у него несколько рассеянный, — согласился Шлемм. — Это все из-за того жуткого убийства. Он просто места себе не находит! — Убийства? — повторил декан с нескрываемым изумлением. — Но почему? Это произошло уже несколько недель назад и никак его не коснулось — ну, по крайней мере, прямо. Я помню, полиция допрашивала его, но это было просто… Он осекся из-за того, что Ирена вдруг посмотрела на него в упор широко раскрытыми глазами и взгляд этих глаз был весьма и весьма многозначителен. — Господи помилуй! — вырвалось у декана против его воли, но Ирена тут же, картинно воздев руки к небесам, произнесла: — Александр не убивал ее, Дэниел. Он клянется в этом. Она сделала пару шагов в его сторону, и Шлемм инстинктивно отступил на два шага, словно они исполняли какую-то английскую разновидность танго. Женщина остановилась, и он взял себя в руки, обдумывая только что услышанное. — Ну и слава богу, если это так. Тогда в чем же проблема, Ирена? Ирена Гамильтон-Бейли вдруг замялась, и Шлемм еще раз подивился странностям женской психологии. Казалось бы, уж что может быть хуже убийства? — Он сказал мне, что у него… была связь с этой девушкой, — выдавила она. Декан ошеломленно воззрился на жену своего подчиненного. Лишь титаническим усилием воли он поборол в себе искушение рассмеяться. Это ж надо себе представить! Александр Гамильтон-Бейли — этот невзрачный импотент — совокупляется с молоденькой девицей! Картина, представшая мысленному взору декана, носила явно сюрреалистический характер. Он поспешил изобразить благородное недоверие к известию, столь компрометирующему уважаемого человека: — У Александра? Связь? С Никки Экснер? Ирена кивнула: — Он в ужасе оттого, что это может раскрыться. Такого позора он точно не переживет, Дэниел. По-видимому, сказанное Иреной было не так уж далеко от истины, но в данный момент эта истина была заслонена от Шлемма рисовавшимися его воображению совершенно непристойными сценами с участием Гамильтона-Бейли, которые декан созерцал не без зависти. Он видел фотографии Никки Экснер и был поражен ее красотой. Ему не хотелось верить в сказанное Иреной, и он решил раз и навсегда расставить все точки над «i»: — Она была его любовницей? Ирена молча кивнула. Шлемм был рад, что она не изображала праведный гнев по этому поводу. Подобное лицемерие было бы трудно перенести. — Она предложила ему… свои услуги, потребовав взамен приз по анатомии. Удивление декана все возрастало. Интрижка со студенткой уже сама по себе являлась серьезным проступком, но торговля призами за успеваемость была совершенно непростительна. Он не мог не задать себе вопрос, кому из этих двоих принадлежала инициатива столь гнусной сделки. — Он искренне раскаивается, Дэниел. Шлемм задумался. Возмущение поведением профессора боролось в нем с желанием отстоять честь школы. Он выждал, пока волнение Ирены не достигнет нужного градуса, прежде чем попытаться закончить разговор. — Я понимаю, конечно, насколько все это неприятно Александру, — произнес он, тщательно подбирая слова, — но не вижу, что могу для него сделать в этой ситуации. Ирена нерешительно молчала, но в то же время и ее лицо, и, казалось, все ее роскошное тело приобрели умоляющий вид. Напряжение нарастало. — Я полагала, что вы обладаете влиянием… — Но дело закрыто, — прервал он ее. — Преступник, совершивший это, умер. — До меня дошли слухи, что дело собираются пересматривать. Это правда? Происки этого чертова Айзенменгера. Шлемм успокаивающе улыбнулся Ирене: — Этого добивается семейство Экснер. Но я абсолютно убежден, что беспокоиться не о чем. Полиция тоже считает, что они ничего не накопают. Однако Ирену это не успокоило, да и сам декан, откровенно говоря, побаивался Айзенменгера. — Но ведь не исключено, что, начав ворошить это дело, они на что-нибудь да наткнутся… — Тут Ирена и сама запнулась, в глазах у нее появился хитроватый блеск. — Меньше всего мы с Александром хотели бы навредить репутации школы. Декана слегка передернуло. Она ему угрожает? Да нет, тут другое. Скорее напоминание об общих интересах. Пристально посмотрев на женщину, он медленно кивнул: — Это очень благородно с вашей стороны. Постараюсь сделать, что могу. Он улыбнулся, она тоже коротко улыбнулась в ответ и отвела взгляд. — Пойдемте, — сказал он. — Давайте на данный момент забудем об этом. Можете мне поверить, я не допущу, чтобы слухи о подобных недоразумениях вышли за пределы школы. — Спасибо, Дэниел, — произнесла Ирена деловым тоном, но вдруг резко подняла голову. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, и Шлемм невольно вернулся в прошлое, которое, как он считал, было похоронено. Женщина первой опустила взгляд, повернулась и твердой походкой вышла из комнаты. * * * В воскресенье, где-то около половины двенадцатого, возвращаясь с короткой прогулки до ближайшего газетного киоска и держа под мышкой три объемистые газеты, Елена вдруг почувствовала себя плохо, ни с того ни с сего мир вокруг нее стал медленно, но неудержимо вращаться. К тому времени, когда Елена кое-как добралась до дому, она была в холодном поту, а все окружавшие ее предметы поблекли и потеряли свои очертания. Едва закрыв за собой дверь, она потеряла сознание и рухнула на ковер. К счастью, газеты, которые она держала, опередили ее и смягчили удар. Когда Елена пришла в себя, голова у нее по-прежнему кружилась, но, к счастью, позывов к тошноте не было. Она попыталась встать, но обнаружила, что ноги и руки категорически не желают ей подчиняться и в ответ на все усилия заставить их работать лишь мелко дрожат. Оставив газеты на полу, Елена кое-как доковыляла до постели, решив, что подхватила один из вирусов, в изобилии порхавших по городу. Раздеваться она не стала и, взглянув на часы, обнаружила, что провалялась без сознания минут пятнадцать, хотя ей показалось, что с момента, когда она переступила порог своего дома, прошли месяцы, если не годы. Все вокруг нее по-прежнему выглядело жалким и бесцветным; вещи, если посмотреть на них в упор, упрямо продолжали колыхаться. Вдобавок ко всему у Елены начала болеть голова. В конце концов она провалилась в сон, не в состояние покоя, дарующее отдых, а какое-то мучительное напряженное ожидание неизвестно чего. Дважды она просыпалась из-за приступов рвоты. К трем часам лучше ей не стало: все ее тело трясло, а в голове словно кто-то орудовал тяжеленным молотом. Елена решила, что в таком состоянии лучше обратиться за помощью, но к кому? Постоянного лечащего врача у нее не было, а изредка посещавшие ее недомогания проходили сами собой (худшее, что с ней до сих пор случалось, — это обыкновенная простуда и грипп, да и то лишь однажды). И даже в таком состоянии она всегда находила что-то, чем можно было заняться с большей пользой, нежели просто валяться в постели. Подумав, что она не настолько плоха, чтобы вызывать «скорую», Елена решила позвонить прямо в государственную службу здравоохранения. Добравшись до гостиной, она повалилась в кресло около телефона и потянулась за справочником. Но указанные в нем телефоны не имели отношения к здравоохранению — справочник безнадежно устарел. Жаль, что она поняла это слишком поздно. Она сердито швырнула телефонную книгу на пол и взяла в руки свою записную книжку, питая слабую надежду, что сможет дозвониться до кого-нибудь из друзей или коллег. Книжка раскрылась на странице с номером Айзенменгера. * * * Джон Айзенменгер коротал воскресенье, валяясь на диване. Если бы его увидела за этим занятием Мари, ее хватил бы апоплексический удар. На кофейном столике красовались остатки пиццы в перепачканной кетчупом коробке, бокал с вином и пустая бутылка. Телевизор что-то тихо бухтел, но доктор не обращал на него ни малейшего внимания. Начиная со вчерашнего дня он неоднократно пытался дозвониться до Мари, но на том конце провода никто не снимал трубку. Он оставил сообщение на автоответчике с просьбой перезвонить, но Мари так и не позвонила. Не то чтобы ему так уж приспичило поговорить с ней, но, вопреки убеждению мистера Мортона, будто кирпич был брошен цыганами, а также его собственному неверию в способность Мари пойти на такое, он хотел услышать подтверждение невиновности своей жены из ее собственных уст. Но разумеется, теперь, когда Мари была ему нужна, связаться с ней было невозможно. Все это отвлекало доктора от главного — от расследования убийства Никки Экснер. Интуитивно он чувствовал, что составленное им заключение верно, но доказать свою правоту лишь логическими доводами не смог бы. Тем более что из всего этого неизбежно следовал удручающий вывод, что убийцей был либо Рассел, либо Гамильтон-Бейли. И не просто убийцей, но и содомитом, некрофилом и любителем расчлененки. Айзенменгер не мог представить себе в этих ролях ни того, ни другого, хотя его отношения с Расселом были хуже некуда и тот зачастую вел себя настолько низко и подло, что относительно него Айзенменгер был бы рад поверить во что угодно. Интуитивно он чувствовал, что в стройной цепи его рассуждений не хватает какого-то звена. Это ощущение не покидало доктора, несмотря на всю его усталость и беспокойство о Елене. В дверь позвонили, и он, вопреки доводам рассудка, сразу решил, что это Мари. Айзенменгер поспешно поднялся и направился к двери. Сквозь матовое стекло он разглядел очертания женской фигуры, и его тут же охватили противоречивые чувства. С одной стороны, ему совсем не хотелось в очередной раз лицезреть навязчивый невроз супруги. Он прекрасно понимал, что ее эмоциональная неустойчивость обязательно доведет их разговор до скандала. Но ведь справедливости ради следовало признать, у Мари были и достоинства; когда-то он любил эту женщину и находил ее привлекательной. Как бы то ни было, следовало поговорить с ней, выяснить, не ступила ли она и в самом деле на тропу войны. Он открыл дверь. — Здравствуйте, доктор Айзенменгер… Джон. Можно войти? Не дожидаясь ответа, Беверли Уортон проскользнула мимо огорошенного патологоанатома в прихожую и встала там, глядя на него. Очевидно, лицо доктора приняло странное выражение, потому что Уортон нахмурилась и спросила: — Надеюсь, я не помешала? Вы кого-то ждали? Доктор поспешно привел лицо в порядок и ответил: