— Прошлой ночью в музее убили девушку. Улыбка на лице Мари сменилась ужасом — и это не было просто демонстрацией соответствующего чувства, ужас был неподдельным, как твердый кусок холодного масла по сравнению с размазанным по хлебу. Беда заключалась в том, что Айзенменгер предпочитал размазанное. Тем не менее он рассказал Мари почти обо всем, умолчав лишь о некоторых наиболее отталкивающих подробностях. — Но кто мог это сделать? «Кто угодно», — подумал он, но вслух произнес: — Наверное, кто-то забрался в музей с улицы. О том, что следов взлома полиция не обнаружила, он умолчал. — Известно, что это за девушка? — Одна из второкурсниц. Помолчав мгновение, она воскликнула: — Как ужасно! — И опять ее голос звучал искренне. — Возможно, к тебе явится полиция, чтобы ты подтвердила мое алиби. — Разумеется, я подтвержу. Подтвердить-то Мари подтвердит, но она при этом так и не сказала, что теперь понимает, почему у него такое паршивое настроение и почему он не смог заставить себя приготовить ужин. Они замолчали. Но шестилетние девочки настойчивы. Чтобы прогнать их, слов мало. Поэтому он потянулся к Мари и поцеловал ее. Ему показалось, что она отвечает ему, и, взяв ее за подбородок, он поцеловал ее еще раз. Рука его скользнула ей на грудь и ощутила напрягшиеся под хлопковой рубашкой соски. Затем его ладонь заскользила вниз, к подолу рубашки, туда, где бедро Мари, обтянутое узкими трусиками, гладко округлялось. Он еще раз поцеловал жену в губы, на этот раз всем ртом, проведя рукой вверх до самой ее груди. Мари отстранилась. — Не сегодня, Джон. Никакого объяснения или извинения. Просто отрубила. Он, конечно, подчинился, они вежливо поцеловались, и она отвернулась в свою сторону. В голове Айзенменгера опять зазвучал плач Тамсин. * * * Правило проверять поведение арестованных каждый час никто не отменял, а несший охрану сержант был добросовестным служакой. По окончании допроса он со строгой регулярностью — в час ночи, в два и в три — посматривал через глазок в двери камеры на Билрота и всякий раз видел его лежащим на койке в сильном возбуждении. На своем веку сержант перевидал тысячи заключенных на жестких металлических койках, и Билрот, на его взгляд, ничем не отличался от остальных. Если бы он лежал абсолютно спокойно, это куда скорее вызвало бы подозрения охранника. Обычно рано или поздно все они все-таки засыпали. Однако, заглянув в очередной раз в камеру Билрота в четыре часа, он увидел, что тот предпочел уснуть не в объятиях Морфея, а уйти на вечный покой. Тим Билрот висел на решетке высокого окна в петле, которую весьма изобретательно смастерил из собственных брюк. Самое последнее дело, которое он совершил в жизни, оказалось, к сожалению, и самым результативным. Часть вторая Тот день Джонсон не сможет забыть, наверное, до конца своей жизни — то воскресное утро, ставшее для сержанта полиции моментом перехода от нормального безмятежного существования к полнейшему хаосу, крикам, стуку в дверь и вторжению в его жизнь совершенно посторонних людей. Он с удовольствием предвкушал прогулку в парке с женой и даже не догадывался, что всего через несколько минут ему придется пережить целую гамму чувств — замешательство, страх, недоумение и поднимающийся из глубины души гнев. Все произошло настолько неожиданно, что неверие в реальность происходящего постепенно сменилось в нем глубоким возмущением. Они с Салли лежали в постели, еще не окончательно проснувшись. Все это началось рано, хотя он не мог сказать точно, в котором часу. Перво-наперво раздался страшный грохот, будто в дверь со всего маху ударили кувалдой. Оба, Джонсон и его жена, одновременно подскочили на кровати. Прежде чем они успели хоть как-то отреагировать на этот стук, грохот повторился, но на этот раз в сопровождении крика: — Открывайте! Последовал еще один удар. — Даем десять секунд, затем ломаем дверь! Бросив взгляд на перепуганную жену, Джонсон выбрался из постели и сунул руки в рукава халата. Пока он спускался по лестнице к входной двери, пояс халата обмотался вокруг его ноги, и сержант едва не упал. И вот что странно: еще не понимая толком, в чем дело, он со страхом ощущал, что происходящее до боли ему знакомо. Дело в том, что он не единожды бывал в подобных ситуациях — правда, по другую сторону двери. Сквозь матовое стекло он разглядел силуэты нескольких человек. Не успел он снять цепочку, как крик «Открывайте!» повторился и дверь содрогнулась от очередного удара. Когда Джонсон наконец отпер замок — всего через каких-нибудь пятнадцать секунд после первого натиска, — дверь толкнули снаружи и в образовавшуюся щель вставили ногу. Догадка Джонсона подтвердилась: ему тотчас же сунули под нос какой-то документ, но разобрать, что в нем написано, было невозможно, и если бы он сам не был полицейским, то запросто мог принять эту бумажку за что угодно вплоть до членского билета какого-нибудь немыслимого тайного общества. Следующее, что увидел Джонсон, — это лицо за удостоверением — жесткий злой взгляд, обладатель которого не только не желал, но и не был способен что-либо понимать. Затем мощное плечо отпихнуло сержанта в сторону, так что тот ударился головой о дверь, и команда из шести человек ворвалась в его дом, моментально разделившись на две равные группы. Одна принялась рыскать по первому этажу, вторая, состоявшая из трех человек, затопала вверх по лестнице. — Надень что-нибудь, Салли, и спускайся вниз, — крикнул Джонсон жене и отправился на поиски полицейского со злым взглядом. — Что это значит? — спросил он, найдя того в гостиной. — Поступила какая-то жалоба? — А ты как думаешь? — повернулся он к Джонсону. Затем он отвел взгляд в сторону и продолжил обшаривать им комнату, в то время как двое его коллег выворачивали ящики письменного стола, опустошали их и осматривали сзади и снизу. — Кто вы такой? На этот раз обладатель злобного взгляда даже не обернулся. — Командир группы Лидл. Вошла Салли в плотно запахнутом халате, который она придерживала руками. Женщина была так напугана, что даже не плакала. — Они тебя не тронули? — резко спросил Джонсон — даже резче, чем намеревался. Он знал, как это иногда бывает. Но она покачала головой. — Что происходит, Боб? Кто эти люди? Джонсон посмотрел на Лидла, который рылся в чемодане, в письмах, сувенирах — во всем, что составляло их с Салли семейную жизнь. Фотография, сделанная во время отпуска в Полперро, свидетельство о рождении жены, его старый паспорт, даже обручальное кольцо его матери — все прошло через руки постороннего человека и было отброшено им как нечто никчемное, не заслуживавшее и секунды внимания. Кто дал ему право делать это? Сам Господь Бог не имел права подвергать Салли такому испытанию. Но несмотря на весь свой гнев, Джонсон мужественно держал себя в руках. — Это полиция, — сказал он Салли. — Очевидно, группа, занимающаяся расследованиями жалоб. Лидл никак не отреагировал на слова Джонсона, но глаза Салли моментально расширились. — Каких жалоб? Я ничего не понимаю! Но Джонсон, кажется, уже начал понимать. — Анонимный звонок? — спросил он Лидла. — Насчет чего? Наркотики? Оружие? Скупка краденого? И когда тот даже не повернулся, продолжая равнодушно копаться в его жизни, Джонсон отбросил въевшуюся в его сознание за годы службы привычку к подчинению и, схватив полицейского за руку, крикнул: — Ответьте мне! Однако Лидл по-прежнему молчал. Он лишь равнодушно посмотрел на руку, державшую его. Джонсон разжал пальцы, понимая, что его героическая попытка оказать сопротивление совершенно бесполезна. Все так же молча Лидл вернулся к своему делу. Джонсон в поисках сочувствия обратил взгляд к Салли, но увидел в ее глазах страх. Страх и вопрос, на который он не мог ответить. Он почувствовал обиду — по правде говоря, безосновательную — из-за самого возникновения вопроса. И тут он понял все. Он понял, что они найдут то, ради чего явились, хотя и не знал, что именно это будет. Но он знал, что они пришли по анонимному сигналу, и знал, от кого этот сигнал поступил. Джонсону стало страшно. Он глубоко вздохнул, сознавая, что жизнь его круто и необратимо меняется. Торжествующий крик из кухни не удивил его. Джонсон криво улыбнулся Салли, и она ответила ему улыбкой, тоже не слишком обнадеживающей. Супруги проследовали за Лидлом и нашли его стоящим на коленях перед мойкой. Шкафчик под раковиной был открыт, и из него торчал зад второго полицейского. Эту согнутую фигуру можно было бы принять за бездыханное тело, если бы время от времени из-под раковины не высовывалась рука, передававшая что-то Лидлу, который складывал полученное в большой пластиковый мешок. Так продолжалось несколько минут, на протяжении которых Салли то и дело бросала на мужа все тот же вопросительный взгляд. Наконец Лидл поднялся на ноги. На лице его сияла довольная улыбка. Он не показал Джонсону содержимое мешка и ничего не сказал, но сержант успел заметить пачки, завернутые в полиэтилен и обмотанные скотчем. Размер пачек говорил сам за себя. Деньги. Наблюдая за разыгранным перед ними спектаклем, Джонсон думал о том, что номера ассигнаций будут проверены и, несомненно, наведут на какой-нибудь интересный след. Например, на ограбленный недавно банк или какую-либо аферу по отмыванию денег. Он не мог не восхититься тем, как хитро все было задумано: деньги докажут, что он замешан в каком-то грязном деле, но в каком именно, неизвестно. Его репутация будет запятнана, и восстановить ее Джонсону уже вряд ли удастся. А комедия между тем продолжалась. В течение трех часов Лидла подзывали к какому-нибудь «тайнику», и он не спеша отправлялся на зов. Во второй раз это оказался гараж; последним же стал шкаф под лестницей. Пластиковый мешок постепенно наполнялся, беспорядок в доме возрастал. Было перевернуто все, каждый ящик выдвинут и опустошен, вся одежда — и его, и жены — вытащена из шкафа и исследована, даже еда на кухне не осталась без внимания. В конце концов Лидл и его коллеги ушли, предупредив Джонсона, чтобы тот на следующее утро ровно в восемь явился в полицейский участок. Его допросят — не как полицейского, а как подозреваемого в совершении преступления. * * * — Доктор Айзенменгер?