— Насколько мне известно, вы принимаете участие в руководстве Музеем анатомии и патологии. — Не совсем так. Музеем заведует Айзенменгер. Обратитесь к нему. — О, прошу прощения. Мне сказали, что вы отвечаете за все, что касается анатомии. Гамильтон-Бейли нетерпеливо принялся объяснять подробнее: — Говоря чисто формально, анатомические препараты и муляжи являются собственностью отделения анатомии. Исходя из этого, на меня возложена обязанность руководить отбором экспонатов для музея и следить за тем, как именно они выставляются и содержатся ли в надлежащем порядке. Джонсону с некоторыми усилиями удалось продраться сквозь дебри профессорского многословия и записать суть сказанного. — Скажите, пожалуйста, где вы были вчера вечером? Гамильтон-Бейли уже собрался ответить, но вместо этого лицо его вдруг выразило негодование. — Позвольте спросить, констебль, а вам какое до этого дело? За годы своей службы Джонсон уже столько раз наталкивался на недоброжелательный прием, что это перестало производить на него какое-либо впечатление. — Сегодня утром в музее было найдено тело молодой девушки. По всей вероятности, она была убита. Гамильтон-Бейли выглядел очень усталым. Труп в музее мог взволновать профессора, а мог и не заинтересовать вовсе. По крайней мере, Джонсон так и не сумел правильно оценить реакцию Гамильтона-Бейли. Тот уже открыл рот, очевидно намереваясь возмутиться дерзостью полицейского, но остановился, резко втянул в себя воздух и произнес: — Господи боже. Джонсон ничего не ответил. Такая реакция была не совсем естественной, но, с другой стороны, она не выглядела и наигранной. Воцарилось молчание, в продолжение которого Джонсон чувствовал себя вполне комфортно, чего нельзя было сказать о Гамильтоне-Бейли. — Я все-таки не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. — У вас ведь, насколько мне известно, имеется ключ от музея. — А, понятно. — Получив объяснение, Гамильтон-Бейли счел возможным предоставить полицейскому требуемую информацию. — Да, имеется. — Вы позволите взглянуть на него? Гамильтон-Бейли застыл, словно не поняв вопроса, затем полез в карман. Найдя ключ в другом кармане, он показал его сержанту. Джонсон взял ключ у него из рук, на что профессор отреагировал слабым «О!». Последовала новая пауза, которую прервал Джонсон, спросив: — Так как насчет вчерашнего вечера? Гамильтон-Бейли вздрогнул, как будто в этот момент паук, которому надоело сидеть без дела, решил прыгнуть ему на шею. Опять наступила тягостная пауза. Джонсон молчал с вопросительным видом, в то время как в Гамильтоне-Бейли явно происходила какая-то внутренняя борьба. Наконец одна из враждовавших сторон, видимо, победила, и профессор признался: — Я был дома. Джонсон не упал со стула при этом сообщении, но приподнял одну бровь и произнес: — Да? — Вместе с женой, — продолжил Гамильтон-Бейли. И, помолчав, добавил: — Весь вечер. Джонсон по опыту знал, что чересчур подробная информация не менее подозрительна, чем слишком скудная, а потому решил уточнить: — И ваша жена подтвердит это? Раздражение Гамильтона-Бейли достигло апогея. — Ну разумеется, она подтвердит! — воскликнул он. И продолжил: — Если у вас все… Однако если он рассчитывал таким образом выпроводить Джонсона, то просчитался. Полицейский пропустил его слова мимо ушей. — По-видимому, убитую девушку звали Никки Экснер. Вы ее знали? На этот раз ответ Гамильтона-Бейли не заставил себя ждать. — Никки Экснер? О боже! Я был ее руководителем. — Значит, вы знали ее? От полученного сообщения профессор то ли находился в шоке, то ли умело имитировал это, а потому ответил не сразу; отвечая, постарался по возможности дистанцироваться от столь неприятного события. — Да, разговаривал с ней несколько раз, чтобы проверить, все ли у нее в порядке с учебой, нет ли каких-нибудь проблем, ну и тому подобное. — И когда вы разговаривали с ней в последний раз? Этого Гамильтон-Бейли не мог припомнить. Пришлось обратиться к Джорджине, которая, понятно, подслушивала разговор и уже держала наготове деловой календарь профессора. — В начале учебного года. Десятого октября. — Тогда ее дела были в порядке? Ее ничто не беспокоило? Профессор вынужден был разочаровать Джонсона, изобразив на лице виноватую улыбку и ответив так: — Насколько я помню, все было в порядке. Но такие беседы не принято записывать — разве что студенту требуется какая-то помощь по официальным каналам. Джорджина вернулась на свой пост подслушивания, но разговор уже подходил к концу — Джонсон извлек из него все, что было возможно. Всем своим видом давая понять, что разговор окончен, он поднялся с кресла. На лице Гамильтона-Бейли заиграла облегченная улыбка, и он тоже поднялся. — Если у вас в ходе следствия возникнут какие-либо вопросы, я всегда готов помочь, — расщедрился он напоследок. — Кто-нибудь из наших сотрудников придет к вам, чтобы снять письменные показания, — закончил разговор Джонсон на официальной ноте. — Конечно, конечно, — согласился Гамильтон-Бейли, провожая его до дверей. Неожиданно он произнес: — Это действительно ужасно. Скажите, а… от чего она умерла? Джонсон, уже находясь в дверях, ответил кратко: — Ее повесили. Похоже, в этот момент паук-птицеед все же добрался до профессора, потому что тот застыл на месте. — Повесили? Но я думал… — Тут Гамильтон-Бейли пришел в страшное смущение и, помявшись несколько секунд, объяснил: — Дело в том, что мне говорили о каком-то кровавом злодеянии… — А кто сказал вам это, сэр? — равнодушно поинтересовался Джонсон, как будто вопрос ничего не значил. Бросив на Джонсона испуганный взгляд, Гамильтон-Бейли ответил: — Бэзил Рассел, — и поспешно прибавил, дабы на его коллегу не пала тень подозрения: — Он видел это сегодня утром. Кивнув, Джонсон продолжал стоять в непринужденной позе. Казалось, он мог простоять так целую вечность. Наконец, набравшись смелости, профессор спросил: — Вы хотите узнать еще что-то, констебль? Молча смерив фигуру Гамильтона-Бейли безучастным взглядом, Джонсон покачал головой: — На данный момент — нет, профессор. Джонсон вышел из кабинета, думая о том, что реакция Гамильтона-Бейли на его вопросы все-таки была не вполне адекватной, не вполне естественной. * * * Кафе было невзрачным, обветшалым и грязным, но Джонсон так устал, что с удовольствием опустился бы на лавку даже в какой-нибудь вшивой ночлежке. Кофе обжигал язык, у пластикового стаканчика стенки были такие тонкие, что пропускали свет, а черствая булочка не рассыпалась на крошки лишь потому, что ее удерживал от этого толстый слой маргарина. Когда кофе остыл достаточно, чтобы можно было его проглотить, Джонсон убедился, что хозяин заведения явно сэкономил на его приготовлении. Однако это, по крайней мере, была какая-то жидкость, и к тому же не нужно было больше стоять на ногах. Джонсон откинулся на спинку диванчика и прикрыл глаза, прогоняя назойливую мысль, что дизайнер, придумавший этот предмет мебели, был, по всей вероятности, либо калекой с аномальным телосложением, либо инопланетянином, либо просто садистом. Каждый столик этого кафе обрамляли по периметру три таких диванчика, между которыми оставались проходы. Как бы то ни было, а наконец-то выдалась минута покоя. Можно было расслабиться. Поначалу в зале было малолюдно, но к тому времени, когда Джонсон расправился с булочкой и странной темно-коричневой жидкостью в стаканчике, кое-какой народ набежал, и помещение наполнилось гулом голосов. Его, как незнакомца, никто не беспокоил, но кабинка рядом с ним была набита студентами. Разумеется, разговорчивыми. Сперва они просто говорили об убийстве, затем перешли к деталям и даже стали выдвигать версии, по большей части фантастические. Джонсон продолжал сидеть, прислонившись головой к зеленой крашеной стене и меланхолично улыбаясь. Он специально не подслушивал разговор, но…