* * * — Это он убил, Джонсон. Джонсон ничего не ответил. Она, конечно, имела право считать Билрота убийцей — масса косвенных улик была против него. Но Джонсон не любил скоропалительных выводов. — Так что? — спросила она так, будто его согласие имело решающее значение. — Похоже на то, что он мог это сделать, — признал он. — Готова поспорить, это его рук дело! «Кого, интересно, она пытается убедить? — подумал Джонсон. — Где старший инспектор? — Полагаю, все еще у декана. Уортон состроила недовольную мину. Тот факт, что она сама спровадила его туда, не был в ее глазах извинительной причиной. — Ну что ж, придется опять взять инициативу в свои руки. Можно подумать, что это для нее непредвиденное затруднение. — И что вы собираетесь предпринять? — Мистер Билрот отвезет меня к себе домой, чтобы я могла познакомиться с его квартирой. — Он уже успел выразить свой восторг по этому поводу? — Еще нет. Инспектор даже не улыбнулась. Джонсон всеми силами старался скрыть, что не одобряет ее методов, но, видимо, это плохо ему удалось, потому что она довольно резко бросила: — Я хочу, чтобы вы допросили профессора анатомии Гамильтона-Бейли. После этого отыщите машину девушки, а также разузнайте все, что возможно, о Джейми. Джонсон молча кивнул. Его лицо при этом осталось полностью бесстрастным. — А затем, — продолжила Уортон после небольшой паузы, которую сделала то ли набирая в легкие воздух, то ли борясь с раздражением, — сходите в канцелярию школы и найдите все, что там имеется о Никки Экснер. После чего осмотрите ее квартиру. Поговорите с соседями. А после ланча? Джонсон открыл было рот, чтобы задать этот вопрос, но передумал и лишь молча кивнул. — А как насчет заключения патологоанатома? Инспектор взглянула на часы: — Оно будет готово не раньше пяти. Времени вполне достаточно, чтобы найти кое-какие вещественные доказательства, после чего Билроту будет уже не отвертеться. Найти доказательства? Или подкинуть? — Вы хотите, чтобы я при этом присутствовал? Уортон неопределенно пожала плечами: — Если вы к тому моменту уже покончите со всем остальным… * * * Между сотрудниками медицинской школы существовало негласное правило: перед ежедневной встречей профессорско-преподавательского состава за ланчем заскочить минут на пятнадцать в буфет и поболтать. Именно там декан Шлемм и подловил профессора Рассела. Он взял профессора под локоть и с выражением величественной озабоченности отвел его в сторону. Волнистая линия нахмуренных бровей декана с регулярным чередованием пиков и впадин пришлась бы впору олимпийцу. Казалось, весь облик Шлемма излучает спокойствие. — Что происходит в музее? По тону декана Рассел понял, что лучше всего будет изобразить высокомерное неведение. — Одному Богу известно, декан. В разговоре со Шлеммом считалось очень важным почти в каждую фразу вставлять слово «декан» — это тоже было одним из неписаных правил школы. Шлемм понимающе кивнул: — Надеюсь, это не слишком мешает вашей работе? Рассел фыркнул: — Почти все утро меня продержали в плену, как заложника! Придется перенести всю текущую работу на вечер. Какое право они имеют лишать меня свободы передвижения? Как будто я как-то связан с этой кровавой историей! — Да, да! — И как вы, конечно, понимаете, декан, подобные события отвлекают персонал от работы. Я с большим трудом заставил их вернуться к своим обязанностям. — Ох да, представляю, — произнес декан таким тоном, каким два представителя высшей расы могли бы обсуждать недостойные выходки более низких существ. Мимо них прошел Гамильтон-Бейли. Он ничего не ел со вчерашнего дня, и по его виду можно было подумать, что он вообще решил никогда больше не есть. Даже в этой академической обстановке, которую и в обычные-то дни нельзя было назвать оживленной, он выделялся своей замкнутостью. Шлемм, окликнувший его, не удостоился никакого ответа. — Александр! — Декан не столько повысил голос, сколько придал ему суровости. Профессор резко поднял голову. Глаза его расширились, и он изобразил на лице некое подобие улыбки. — Декан? — Мы как раз говорили об этом досадном происшествии в музее. Бэзил жалуется, что оно мешает работе его отделения. Гамильтон-Бейли открыл рот, очевидно, чтобы выпустить на свободу какие-то слова, но те, похоже, не желали покидать своего убежища, а когда наконец застенчиво выглянули наружу, то прозвучали с неестественной взволнованностью: — О каком происшествии? — Не могли же вы не слышать об этом! Но оказалось, что он мог. Даже декан вежливо, насколько позволяли правила приличия, выразил свое недоумение: — Вы, похоже, единственный, кого не затронул этот инцидент. Никто из присутствующих не решился как-либо прокомментировать слово «инцидент». Гамильтон-Бейли озадаченно нахмурился, и без того тонкие черты его лица, казалось, стали еще тоньше. — Так что все-таки случилось? И опять эта фраза прозвучала как-то неестественно. В этот момент декан увидел, что кто-то в другом углу буфета пытается привлечь его внимание, и, извинившись и кинув «Бэзил объяснит», оставил Гамильтона-Бейли в обществе Рассела, тут же утратив все свое олимпийское благолепие. Странно, но Рассел, глянув в том же направлении, почему-то не увидел никого, кто претендовал бы на внимание декана. Оставшись наедине, оба профессора смотрели друг на друга в некотором замешательстве. Бэзил коротко рассказал коллеге, что утром в музее был найден труп, и Александр изобразил на лице потрясение. — Кошмар! — произнес он магическое слово, способное не хуже нервнопаралитического газа пресечь в зародыше всякое конструктивное обсуждение какой-либо проблемы. — Жуткое кровавое месиво. — Кровавое месиво?! — Ну да. Подвешена к потолку, как туша в мясной лавке, а внутренности вывалены наружу. Всюду сплошные кишки и кровь. Все равно что… Но тут Рассел обнаружил, что Гамильтон-Бейли его просто не слышит — Александра объял самый настоящий ужас. — О боже! — выдохнул он, борясь с подступающей тошнотой. Казалось, профессор вот-вот потеряет сознание. Рассел посмотрел на коллегу с нескрываемым изумлением: — Вам плохо, Александр?